Андрей Константинов - Дело о пропавшей России
Теперь предстоял еще один сложный и щекотливый момент. Необходимо было обработать Колю Повзло, чтобы несуществующий пока материал поставил либо в «Новую» газету, либо в «Явку с повинной».
С Колей я в последние несколько месяцев старался пересекаться как можно реже и только по крайней необходимости. Сейчас необходимость была наикрайнейшей.
Тук— тук… Я отстучал дробь по двери кабинета соперника в сердце моей законной супруги и правой руки нашего великого шефа.
— Николай Степанович, вы на месте? — не дожидаясь положительного ответа, я шагнул через порог.
Повзло был в кабинете.
— Николай Степанович, не откажите в милости пристроить статейку о бесчинствах двух небезызвестных вам граждан.
— Кого еще? — Коля сделал стойку, словно спаниель при виде низко летящей утки.
— Братанов Карпенко. — Я в красках пересказал Повзло историю с воспитанием четырех журналистов. — Только надо напечатать это все в ближайшие дни. Сможем?
Повзло задумался, прикидывая что-то про себя, а потом уверенно махнул рукой.
— Думаю, да. Давай текст, я его посмотрю.
— Он будет у тебя через три-четыре часа.
В срок я уложился. Через три с половиной часа семь страниц стандартного машинописного текста лежали на столе перед Повзло. Николая все более или менее в тексте устроило, кроме названия.
В оригинале мой опус назывался: «Закопаем журналиста!…», но в Повзло взыграли редакторские жилки, и он переименовал текст в «Криминальный дуэт». Я не стал к этому цепляться.
Повзло пообещал, что статья встанет в пятничный номер «Явки с повинной».
Ради этого он готов передвинуть на следующий номер один из эпохальных текстов Спозаранника о коррупции в руководстве детского садика в Калининском районе.
Теперь оставалось поставить в известность о сроке и месте публикации Резакова. Что я и сделал. Можно было умывать руки — мавр свое отработал.
Пусть теперь суетятся РУБОП и прокуратура. В любом случае за ближайшие два дня до выхода газеты в этом деле вряд ли что сдвинется, если только обоих Карпенко не грохнут злобные киллеры. Но тогда я только скажу им спасибо, независимо от того, по каким причинам им пришло в голову всадить в головы Виктора и Станислава по девять граммов свинца…
Насчет киллеров я погорячился.
Жизни братьев-негодяев до пятницы ничто не угрожало. В остальном я оказался прав — ничего сверхъестественного не приключилось. Даже в нашей репортерской работе образовался некоторый подозрительный застой. Писать было не о чем. Мы обрывали телефоны в поисках новостей, но все, что происходило, было как-то мало достойно нашего внимания. В безумной голове Восьмеренко родилась поражающая своей новизной идея: раздобыть канистру с бензином и поджечь Апраксин двор.
— А почему именно Апраксин? — вяло поинтересовался Шаховский.
— Так ходить далеко не надо, — ответил Восьмеренко.
— Тогда уж надо Суворовское училище поджигать, — лениво заметила Завгородняя, — у нас на него как раз окна выходят…
— Дураки вы все! — подвела итог дискуссии Горностаева.
***
В пятницу я явился в контору, как обычно, около десяти утра. Вахтер, он же охранник, Григорий сидел на своем посту, уткнувшись в еще пахнущий типографской краской номер «Явки с повинной».
— Привезли уже? — поинтересовался я.
— Угу…
Я взял верхний номер из распечатанной пачки и двинулся в сторону нашего кабинета, разворачивая газету на ходу и марая пальцы в краске. Вот он, целый разворот. Даже с фотографиями обоих Карпенко. Молодец Повзло — удачно получилось.
Первым делом я набрал номер трубы Резакова.
— Привет, Вадик. Видел?
— В метро прочитал. Здорово сработано.
— Дело за вами.
Резаков велел звонить ближе к вечеру: возбуждение уголовного дела — не такая быстрая процедура, как иногда кажется.
Весь день я не находил себе места.
Чтобы хоть как-то унять охвативший меня зуд, попытался с головой уйти в работу. Но, как на грех, пятница выдалась тихой. И все же ощущение, что как раз к вечеру случится что-нибудь из ряда вон выходящее, меня не покидало.
Пятница — роковой для нашего репортерского отдела день. В последнее время в Питере пошла мода учинять всяческие безобразия именно в пятницу под вечер: то склад артиллерийский взорвется, то депутата или авторитета какого грохнут (я, впрочем, в последнее время перестал делать большие различия между этими двумя категориями активного народонаселения), то фанаты «зенитовские» полгорода разнесут в порыве своих фанатских чувств. Но пока все было тихо.
Часа в четыре в наш кабинет просунулась взлохмаченная голова Родиона Каширина. Он обвел нас слегка ошалевшим взглядом и задержал его на мне.
— Соболин, пошли пиво пить в Катькин сад!…
— А пошли, Родион. — Может, хоть пиво меня успокоит? — Орлы, я вернусь минут через двадцать. Шеф будет спрашивать: я — на почте… получаю заказное из Штатов.
Орлы— репортеры понимающие переглянулись и заверили, что сделают все, как я сказал.
Мы с Родионом расположились за столиком летнего кафе у самой ограды Екатерининского сада. Из еды в кафе были только чипсы, зато пиво было самое разнообразное. Каширин заказал «Балтику» седьмой номер, а я решил попробовать «Толстяка».
Родион по своей старой оперской привычке рыскал незаметно по сторонам глазами. Хотя, думаю, он все больше на красоток в мини-юбках глазел.
— Володя, ты только не дергайся, — неожиданно тихо, но внятно сказал он, — сдается мне, за нами хвост.
— В смысле?
— Только башкой своей глупой не верти по сторонам. Три человека: один возле машины у ограды Аничкова дворца — БМВ темно-синяя; второй возле стойки стоит, пиво берет; третий в самом Катькином садике ошивается — делает вид, что за шахматистами наблюдает. Они нас от самого Агентства вели. Эта БМВ напротив нашей арки стояла.
Причин не доверять профессиональному глазу Каширина у меня не было.
Как— никак человек опером в уголовном розыске отработал: правда, всего год и в приполярном Диксоне (за кем он там следил, за медведями белыми, что ли?), но все-таки.
— Ты номера можешь срисовать?
— Уже. Придем в контору, попробуем пробить. Давай немного пройдемся, проверимся. Ты только сам не крутись, я отслежу.
Мы не торопясь допили пиво и пофланировали в сторону Невского. Пересекли его, завернули в Елисеевский (надо же было как-то оправдать наши передвижения), а затем повернули обратно, в сторону улицы Зодчего Росси.
— Ну? нетерпеливо спросил я, когда мы поднялись на наш второй этаж.
— Подковы гну! За нами хвост, железно. Я пошел номер пробивать.
Родион скрылся за дверью кабинета расследователей и начал взывать к Зудинцеву, умоляя того отвлечься от общения с Завгородней в буфете и заняться пробивкой номеров БМВ.
За время моего недолгого отсутствия мне позвонили трое: Заборин, Резаков и неизвестный мужчина со слащаво-вежливым голоском.
— Чего он хотел? — спросил я у Восьмеренко, который беседовал с ним, пока меня не было.
— Спрашивал, в городе ли ты, когда тебя можно застать. Интересовался твоими координатами, в том числе и домашним телефоном…
— Я надеюсь, ты не сказал?
— А что тут такого? Секретные сведения, что ли? — удивился Восьмеренко.
Я аж зубами скрипнул с досады — ну кто его просил кому ни попадя мой домашний телефон выдавать? Досчитав до двадцати, чтобы не обложить его магом — все же в кабинете были девушки, — я попросил этого инвалида ума налить мне кофе, а сам стал звонить.
Первым я дозвонился до Заборина.
— Старик, то, что я в жопе, — это фигня, я в ней давно — еще со своей встречи с Карпенко, но похоже, что и ты теперь влетел. — Алик говорил со мной зло и ехидно. — Ты лучше сразу больничный возьми. Авансом, так сказать. После того как Карпенко с тобой побеседуют, ты и до поликлиники уже можешь не дойти.
— Алик, да им сейчас не до бесед с нами будет — они, поди, уже со следователем прокуратуры беседу ведут.
— Четверть часа назад они беседовали со мной. Слава Богу, что только по телефону. Но я намерен лечь на дно.
И тебе советую, если еще не поздно.
Он повесил трубку. Вот оно — пятница, вечер. Похоже, что именно у меня будут неприятности в самое ближайшее время. Я несколько раз набирал номер служебного телефона Резакова на Чайковского, но трубку никто не брал. Пришлось звонить ему на мобильник.
— Вадик, что с Карпенками? — задал я вопрос в лоб.
Резаков замялся с ответом, что вообще-то ему было не свойственно.
— Херня, Володя. Следователь уперся — не хочет дело возбуждать. Это, говорит, еще разбираться надо, проверку проводить. Они, мол, люди уважаемые. А если журналисты просто сговорились честных политиков и коммерсантов опорочить? Им, мол, заплатить за эту кампанию травли могли… Володя, ты это… будь поосторожнее…
Поосторожнее!
И тут мне под руку подвернулся Восьмеренко с кружкой кофе. В следующую секунду я метнул ее в стену. Брызнули во все стороны осколки, грязное коричневое пятно поползло вниз по обоям, повинуясь закону всемирного тяготения.
