Марина Серова - Сдержать свое слово
— Решил удивить меня прохождением сквозь закрытую дверь? Не получилось, к сожалению.
Я старалась говорить как можно спокойней.
— Просто хотел к тебе в гости, а ты не пригласила. Пришлось проявить самостоятельность.
Жига смачно хрустнул крекером, обнажив свои на редкость белые зубы.
— Что тебе нужно? — я подперла плечом косяк и приняла, как говорят психологи, закрытую позу, скрестив руки на груди. — Всю интересную для тебя информацию я передала Свитягину.
— О! Ты и это знаешь! — Его удивила моя осведомленность о тесном сотрудничестве опера Николая Свитягина с его персоной. — Столярова этого мы ищем. Я так думаю, что в результате затрат на его поиски этот резвый уголовник будет должен мне побольше, чем две тысячи баксов.
Про себя я мысленно вздохнула. Значит, клюнул все-таки. Еще тогда, сидя у толстяка в машине, я поняла — он говорит далеко не все, что знает. Но, к счастью, известно ему было не так уж много. Прояви Жига чуть большую расторопность в деле, ему ничего не стоило бы выяснить, что его деньги присвоила Степанида Коврина, мать убитого. Но зачем этому ленивому ростовщику «чесаться», когда всю работу за него может выполнить некая Таня Иванова? Мой расчет оказался верным. Вот так. Иногда и за свой кровный гонорар приходится бороться. Но было одно «но». Если моя липовая версия о том, что родной дядюшка укокошил племянника, прокатила, то было совершенно непонятно, что заставило этого наглого толстяка появиться у меня дома.
Я намеренно молчала, заняв выжидательную позицию, и со скучающим видом рассматривала его узорчатую рубашку из тонкого шелка. Светлый пиджак был им аккуратно повешен на спинку стула, а вот свои черные лакированные ботинки он не удосужился снять в прихожей.
— Танюш, ты садись. Поговорим как люди. Нужно растопить лед в наших отношениях.
Определенные актерские способности у него безусловно наличествовали. Но тот период, когда я была наивной доверчивой девочкой, минул лет пятнадцать назад. Поэтому все попытки Жиги изобразить из себя рубаху-парня произвели на меня не больше впечатления, чем жалкие потуги бездарного абитуриента на опытную комиссию. Но стоя перед ним, в то время как он сидел, я лишалась психологического преимущества. Поэтому, отодвинув стул, я устроилась напротив.
Больше всего я сейчас опасалась, что Жига заговорит о помощи, которую ему необходимо получить от меня в поисках Столярова.
— Я давал обещание, помнишь? При нашем расставании сказал, что увидимся через два дня. А обещания свои нужно выполнять.
— Если это единственная причина твоего посещения, то теперь, после того, как ты сдержал обещание, я хотела бы остаться одна.
Жига поморщился так, будто в рот ему засунули лимон.
— Одиночество — это же патология, деточка. К чему сохнуть одной, когда рядом может быть достойный мужчина?
Поток воздуха, вызванный смехом, чуть не вырвался у меня на свободу. Он что, и правда возомнил себя моим очередным героем-любовником? Я как бы невзначай прикрыла неудержимую улыбку ладонью, пытаясь одновременно сделать верхнюю часть лица крайне серьезной. Для большей убедительности даже нахмурила брови. Ну, Татьяна! Ты же актриса похлеще этого жирного плейбоя. Сказать, что я не интересуюсь мужчинами? Не поверит. К тому же наверняка уже многое обо мне знает. Как отказать, чтобы обойтись без разборок и мести со стороны незадачливого поклонника? Как объяснить этому недогадливому борову, что меня интересуют только сильные мужчины? Сильные не в смысле их денежных тылов и безразмерной весовой категории, а как личность.
— В данный момент я лечусь от не очень хорошей болезни, — на полном серьезе сделала я заявление. — Поэтому все мужчины, а в особенности достойные, мне сейчас противопоказаны. Не хочу неприятностей.
Так, теперь главное до конца продержать на лице постную мину. С физиономии ростовщика слетела слащавая ухмылочка. Вид он принял явно озабоченный. Был бы немного поумнее, сообразил бы, что о таких вещах малознакомым мужчинам женщины говорят только в одном случае — если это неправда. Но для подобных умозаключений мозг должен быть не столь примитивным, как у моего сегодняшнего ухажера.
— Да-а… — тягуче пропел несостоявшийся кандидат в мои избранники, — очень жаль…
Я не стала делать вид, будто моя душа надрывается от одной только мысли о том, что мне не быть с ним рядом. А то еще возьмется меня лечить.
Длинная пауза повисла в воздухе — биопроцессор моего незваного гостя с почти слышимым скрипом переваривал полученную информацию и просчитывал дальнейшие ходы. С отвлеченным видом я наблюдала за воронами, которые устраивали себе гнездо на ветвистом высоком тополе, росшем под моим окном.
— Ладно, — Жига решительно встал. — Будут какие проблемы, обращайся.
«Быстрее Луна упадет на Землю, чем я воспользуюсь твоей помощью, — подумала я. — Потом устанешь с тобой расплачиваться». А вслух выдала со всей возможной видимостью искренности:
— Непременно!
Я вложила в это слово столько чувства, сколько способна была изобразить.
Настроение ростовщика, конечно, подпортилось, но оно упало бы еще ниже, если бы я дала ему время — до слов о моей якобы болезни — и он успел рассказать мне, как я ему нравлюсь с добавлением сопутствующих подробностей. В данном же случае его мужское достоинство пострадало минимально. Что ж, худой мир несомненно лучше доброй ссоры.
Я и не подумала провожать гостя и встала только тогда, когда дверь, выдавая раздраженность уходящего, с треском захлопнулась. Что только не приходится на себя наговаривать, лишь бы отделаться от таких вот назойливых поклонников.
«Свежа, свежа, — сделала я себе комплимент, посмотревшись в зеркало, висевшее в прихожей, и спросила, хитро прищурившись: — А какую, интересно, не очень хорошую болезнь имела ты в виду?» Мое отражение хихикнуло в ответ.
Но уже можно было расслабиться, и я наконец-то позволила себе рассмеяться в полный голос.
Через пять минут, сидя в кресле и разорвав полученный конверт, я держала в руках белый, плохого качества, лист бумаги формата А4. Текст, составленный из таких же печатных букв, что и наклеенные на конверте, гласил: «Темное, страшное место, где зло, одно лишь зло. Нет никакой возможности вырваться и заглянуть в любимые глаза. Пустота в душе и одиночество. Образ любимых глаз и ярость, которой нет границ, — это помогает жить. Виновный должен быть наказан».
Чей-то крик души. Преступника? Вполне может быть. Кто бы ни был этот человек, определенно, что он хочет поиграть со мной в кошки-мышки. Дело становится все загадочнее. Что ж, так даже интересней. И кое-какие выводы можно уже сделать.
Протянув руку, я взяла с журнального столика ксерокопию трудовой книжки Степаниды Михайловны Ковриной, которую успела сегодня раздобыть. Судя по записям, на протяжении своей жизни Коврина осчастливила своим присутствием всего два места работы: детский дом города Омска и детский дом города Тарасова. Из последнего она благополучно ушла на пенсию.
Меня заинтересовало одно обстоятельство. Сразу после окончания педагогического института Коврина устроилась в омский детский дом воспитателем. Проработала там девятнадцать лет и уволилась по собственному желанию, находясь в должности директора этого самого детского дома. После чего она переехала в Тарасов и устроилась в местный детский дом, но в качестве… старшего воспитателя. К чему было бросать город, в котором родилась и училась, в котором достигла определенного уровня? В Тарасове у Ковриной родственников не было. Ее единственный брат прибыл сюда значительно позже, уже после того, как отмотал срок. Поближе к деньгам племянника. Ради чего стоило идти на значительное понижение в должности? А если это бегство, то от кого и зачем?
И еще одно: меня сразу сильно насторожила — а сейчас все больше волновала и интересовала — странная реакция Ковриной на мой вопрос о загадочной женщине, бывшей у ее сына в квартире незадолго до его смерти. Мог ли этот визит быть связан с убийством Леонида? И каковы причины именно такой реакции его матери?
* * *Город Омск встретил меня жгуче-холодным пронзительным ветром. Время года, когда заканчивается осень и начинается зима, всегда вызывает во мне щемящую тоску, которую я безуспешно пытаюсь в себе заглушить. Когда я уезжала из родного Тарасова, солнце щедро озарило меня на прощание своими еще теплыми осенними лучами, а в Омске меня встретила уже абсолютно зимняя, жесткая погода, и плохое настроение накатило с неудержимой силой.
Из здания аэропорта я позвонила в справочное бюро, чтобы узнать нужный адрес. Вскоре, шагая по унылым коридорам казенного учреждения, где брошенные дети вынуждены проводить все свое детство, я размышляла о том, какие порядки завела в детском доме Коврина, когда была здесь начальницей. Я представила, как дети, вверенные ее опеке, ходили строем на цыпочках вдоль плинтуса и под ее неумолимым взором боялись даже слово вымолвить.
