Михаил Литов - Московский гость
- Милая, не удивляйтесь и тем более не пугайтесь! Я вам не помешаю, и мне у вас понравится, что бы по этому поводу не думал ваш замечательный сын.
- Но у нас плохо, это совсем не подходящая для вас обстановка... стала повторять старуха соображения сына, которые тот высказал еще на улице. Ее голос звучал скрипуче и заунывно.
- Перестаньте! Хватит мучить меня всеми этими вашими нелепыми отговорками и предупреждениями! Мне у вас хорошо, клянусь! Я гуманна. Я живу на всем готовом, но я отнюдь не презираю тех, кто прозябает в нищете и еще только мечтает выбиться в люди. Идите ко мне оба! Я вас люблю! Вы несказанно хороши!
Мать и сын оказались слабенькими, как вошки. Вдова могучими руками сгребла их в кучу, обнимая и целуя, и они колотились друг о дружку словно льдинки на весенней реке. Катя Ознобкина торжествовала:
- Я не жалею теперь, что спихнула мужа с крыши. Для него это кончина и необходимость держать ответ перед Господом, а для меня только происшествие, которое в конечном счете привело меня к вам. И я этому бесконечно рада. Мы подружимся!
- Она думает, что убила своего мужа, - тихо объяснил матери Руслан, когда вдова на мгновение ослабила хватку и им удалось выскользнуть из ее объятий.
- Я отведу ее в больницу, - сказала старуха. - С такими мыслями нельзя находиться среди нормальных людей.
- Нет, мама, - с досадой возразил Руслан, - с ней происходит что-то странное, но ей нечего делать в твоей больнице. Разве мало странных вещей творится нынче в нашем городе?
- А теперь мне худо! - внезапно выкрикнула вдова и в смятении обхватила грудь руками, унимая дрожь...
- Я же говорю, в больницу...
Руслан нетерпеливым жестом заставил мать умолкнуть и повернулся к Кате Ознобкиной:
- Но что с вами? И чем мы можем помочь?
Она попросилась прилечь. Ее подвели к низкой лежанке, покрытой чем-то несуразным, под падавшими от закопченной лампы тенями шевелившимся словно навозная жижа. Дремучий домовой, пригревшийся там, недовольно заворчал, но потеснился. Его ворчания никто не услышал, даже Катя, она прислушивалась лишь к тошноте, подступавшей к горлу. Что-то остро и жутко билось в глубине ее объемистого живота, причиняя ей невыносимые страдания, и она уже кричала бы белугой, но крик застрял в глотке, упершись в твердый ком, неуклонно поднимающийся к выходу. Мать и сын стояла над ней, не зная, что делать. Мертвенная бледность запрокинутого лица гостьи смущала и пугала Руслана, он перевел взгляд на раскиданные по лежанке славные ножки вдовы, долго смотрел на них, и они соблазняли его. Он забыл о нужде, в которой жил со своей невежественной и глупой матерью, и оставил мечту не мешкая поступить в университет.
Вдруг женщина, вытянувшись, а затем изогнувшись так, что ее грудь, выпорхнув из-под халата, полыхнула радугой над лежбищем, страшно открыла рот и выпучила глаза. Руслан невольно схватил мать за плечи, и они отшатнулись. В темной глубине раскрытого рта вдовы что-то серебристо зашевелилось, приближаясь к едва достигавшей вдовьих губ границе света.
- Язык... - пролепетала старуха. - Умирает...
- Язык, может быть, пухнет... - высказал предположение ее сын. - Не почернел ли?
Но они заблуждались, Катя Ознобкина не умирала. Насмерть перепуганный Руслан поймал на себе матовый взгляд того, что темной лентой высовывалось из ее рта, далеко позади оставляя предположенный было язык. Не иначе как дьявол веселился и плясал в тусклом огне того взгляда. Домовой, обернувшись обыкновенным котом, с громким мяуканьем соскочил с лежанки, где какое-то время еще выдерживал в беспокойных ногах больной, и бросился к запертой двери, стал биться в нее, истошно вопя.
Старуха пришла в себя и отважно протянула руку за добычей.
- Что ты делаешь, мама?! - закричал Руслан, видя, как мать вытягивает изо рта вдовы длинную темную массу.
Он попытался оттащить старуху в сторону, но та, энергично виляя узеньким задом, вырвалась из его рук.
- Это рыба! - сурово крикнула она. - Обожрались... Они там жрут, как черти в аду! Лезет обратно... Осетровые! Так-то, сынок. Держи!
Она передала Руслану уже добытую рыбину, заметив, что над почерневшими, словно от запекшейся крови, губами Кати Ознобкиной вырастает следующая тупоносая голова. Предприимчивая мегера без тени колебаний схватила эту голову, с силой, неожиданно пробудившейся в ее тщедушном тельце, потянула на себя и, вытащив новое чудовище, вручила сыну, который покорно и безотчетно держал добычу. Стоны и как будто свист вырывались из глотки вдовы с каждым новым выбросом чужеродной плоти. Ее грудь тяжело вздымалась, а руки и ноги ударяли по лежанке, раскачивая ее, как утлое суденышко. Но скоро она успокоилась и затихла.
- Семь штук! - быстро пересчитала довольная старуха. - Ну и достаточно, будет теперь чем перекусить! Поужинаем, сынок!
- Мама, ты будешь это есть? - Руслан был потрясен словами своей старенькой матери не меньше, чем тем, что только что совершилось на его глазах.
Решимость старухи съесть дармовую осетрину, еще жившую в ее потемневших от времени руках, питала и поддерживала жестокая нужда. Не слушая увещеваний сына, она бросилась к плите, включила газ и поставила на огонь сковороду. Кот передумал убегать за дверь, приняв во внимание шанс полакомиться. Он терся о тонкие, как электрический разряд, ноги хозяйки, и она с рычанием пинала его. Тени этого сумасшествия судорожно и жутко плясали на стене, приближаясь по форме к осетровым, которых, если верить знатокам, в Беловодске и его окрестностях никогда не было и не могло быть. Вдова с тихим изнеможением задремала на лежанке, и о ней все позабыли, пока кот не вспрыгнул ей на грудь и не стал вылизывать ее влажные от вод озера Громкого губы. Катя слабо отмахнулась во сне от назойливого животного, а старуха засмеялась. Руслан хотел прогнать кота, но странное оцепенение нашло на него, он стоял за спиной матери, озадаченно смотрел, как она разделывает рыбу, и все еще не верил своим глазам.
-------------
Пока вдова Ознобкина в муках делала пищу для бедных, в ее доме хозяйничала Кики Морова. С загадочной улыбкой цыганки, завлекающей случайного прохожего в свой пестрый и опасный племенной мирок, она сидела за столом, а ее веселые помощники, поднимая невообразимый шум и переворачивая все вверх дном, носились по гостиной. И гости вдовы под колдовским, ночным взглядом мэровой секретарши воспринимали происходящее как нечто правильное и необходимое, словно всю жизнь провели, без опаски и плодотворно общаясь с ведьмами и колдунами, с лешими, - а имя этим выходцам из леса, левую обувку надевающим на правую ногу, легион, тут вам и шишиги, и мавки, и анчутки, и волкодлаки, и судички с гарцуками, - и с прочей нечистью, которой несть числа.
Издатель Плинтус привычно снисходительным и плутоватым взглядом смотрел на эту глубоко народную жизнь, остававшуюся ему чуждой. Однако эта жизнь хорошо накормит тебя и даст скопить кое-что на черный день, особенно если ты разглядишь слабые стороны людей, беспечно ее прожигающих, и сумеешь ими воспользоваться. А ежели эти шерстистые, ужасно лопоухие и немыслимо носатые мелкие господа способны не только метаться, как угорелые, резвиться, как вышедшие из-под контроля дети, но и читать, хотя бы по слогам, что ж, Плинтус готов снабдить их литературой на любой вкус, угодить их невежеству и безостановочной тяге к бессмысленным развлечениям. Но Плинтуса донимало смутное беспокойство, как бы у кишевшей в гостиной массы заодно со спросом на издаваемую Плинтусом бойкую литературу не возник спрос и на самого Плинтуса. Было бы смешно и несообразно с действительностью думать, будто он имеет что-либо против внезапного визита Кики Моровой или против шалостей ее спутников, будто он, скажем, даже мечтает о другой обстановке и жизни, а то и о других городах или землях, куда не распространяется власть мэра Волховитова и его воинственной помощницы. Но Льву Исаевичу присуща естественная бдительность в отношении собственной безопасности, и, размышляя о некоторых наиболее лакомых кусочках своего упитанного тела, он с оправданной боязнью спрашивает себя, не взбредет ли на ум кому из вошедших в раж анчуток и упырьков позариться на них. Известно же, сколько в Беловодске элементов, всегда готовых причинить вред ближнему.
Страх быть съеденным побудил Плинтуса встать. Заискивающе улыбаясь и униженно кланяясь Кики Моровой, а также бесенятам, которые из чисто сатирических побуждений принимали напыщенный вид, он неуклюже попятился к двери. Кики Морова отпустила его небрежным взмахом руки. Издатель проворно исчез за дверью. Но Греховников, зорко следивший за всеми перемещениями своего врага, не мог допустить, чтобы тот улизнул без заслуженного, давно назревшего нагоняя. Час расплаты пробил. Неожиданно совершившееся общение с Кики Моровой вселило в сердце писателя безумную отвагу, а поскольку ничего подлинно героического делать не было нужды, эта отвага вся преображалась в неистово клокочущую ярость, искавшую лишь первого удобного случая, чтобы обрушиться на голову Льва Исаевича. А Лев Исаевич, видите ли, вздумал обратиться в бегство! Нет, этого писатель стерпеть не мог. Он вскочил на ноги, опрокинув стул, выбежал за дверь, ни с кем не попрощавшись. Кики Морова смышлено улыбнулась.
