Анастасия Дробина - Прекрасное видение
В который раз я подивилась мелкобесовской практичности, потушила свет в прихожей и пошла спать. Завтра нужно было отправляться на работу.
Обеденный перерыв в налоговой инспекции длится сорок пять минут. Поскольку срок этот короток до неприличия, готовиться к обеду весь отдел начинает заранее – в ящиках стола разворачиваются бутерброды, взбалтываются банки с супом, режется масло и проверяется пригодность позавчерашнего рагу. Все это делается с величайшей конспирацией и под риском внезапной облавы в лице кадрихи или начальника отдела. За три минуты до обеда в столовую посылается курьер – занимать конфорку на плите для всего отдела. Вариант для начальства – «отошла в туалет». В случае накрытия курьера на месте преступления: «Ой, а Натальи Андреевны из архива здесь нет? Повсюду ищу…» Ровно в полпервого отдел снимается с места, как стадо антилоп во время весеннего гона, и с топотом несется в столовую. В считаные секунды производится захват столиков и табуреток, у горячих конфорок выстраиваются инспектора с мисочками и баночками, и столовая уже напоминает пункт раздачи бесплатного супа безработным где-нибудь в Чикаго. Через десять минут толкотни, визга и разборок наступает тишина. Все умиротворенно и очень быстро жуют: в оставшееся время нужно успеть сделать рейд по магазинам.
Во вторник все было как обычно, и в полпервого отдел как ветром сдуло. Остались только мы с Катькой, с умным видом склонившиеся над растрепанным отчетом. Как только дверь хлопнула в последний раз, отчет полетел в ящик стола. Катька метнулась к выходу и встала на шухер. Я помчалась к столу Шизофины.
Весь стол и примыкающий к нему подоконник были завалены разбухшими делами организаций: Шизофина, как начальник, вела самые крупные. Я копалась в них минут пять, прежде чем обнаружила солидный трехтомник фирмы «Джорджия».
– Нашла? Неси сюда! – Катька помогла мне тащить тяжеленные папки. Еще несколько минут заняло судорожное пролистывание дел. Наконец нужное было найдено. Мы переглянулись. Я решительно придвинула к себе телефон и, заглядывая в дело, набрала номер. Оглянувшись на дверь, включила на аппарате громкую связь.
– «Джорджия» слушает, – раздался царственный голос бухгалтерши.
– Добрый день, Валентина Ивановна, – не менее царственно поздоровалась я. – Сорок вторая налоговая беспокоит, инспектор Лапкина.
– Здравствуйте, в чем дело?
– У нас проходит ревизия первичных документов регистрации. Подпись Георгия Зурабовича на свидетельстве неразборчива. Не мог бы он подъехать в инспекцию и подтвердить?
– Однако странно, – помолчав, надменно изрекла бухгалтерша. – Я впервые об этом слышу. И Жозефина Сергеевна ничего не говорила…
– Жозефина Сергеевна не занимается регистрационными документами, – продолжала заливать я, в то время как Катька беспокойно поглядывала на дверь. – Это обычная формальность, но первая же проверка из главка обязательно придерется. Одно дело, когда просим мы, другое – когда налоговая полиция. Вам это нужно?
Барсадзевской бухгалтерше это было совершенно не нужно. Начальственные нотки в голосе сменились сомнением:
– Но я не знаю… Георгий Зурабович так занят… Может быть, я заверю его подпись?
– Извините, но это невозможно. Это же первичные документы! Вы, как главный бухгалтер, должны понимать.
– Но… Но… Хорошо, я поговорю с Георгием Зурабовичем. Но не могу гарантировать, что сегодня.
– Можно завтра. Но в ваших интересах не затягивать. Сами понимаете… Пусть Георгий Зурабович свяжется или со мной, или… – тут меня озарило: – С инспектором Андреевой.
Катька ахнула и уронила дело «Джорджии». Оно загремело по стулу и полу, Катька, шепотом матерясь, запрыгала за ним. Под шум и гром я продиктовала бухгалтерше телефоны и повесила трубку. Растрепанная Катька, с безумными глазами сжимающая в объятиях «Джорджию», стояла передо мной, как захваченный врасплох домушник.
– Живо все на место! – просипела она. – Сейчас кадрилка принесется!
Через минуту трехтомник был водворен на стол шефини и для заметания следов присыпан какими-то накладными. Я закурила, злостно нарушая правила пожарной безопасности. Катька, оглядываясь на часы, начала поедать огромный бутерброд с селедкой.
– Ты, Нинка, сдурела, – сообщила она между жевками. – Зачем сказала Андреевой звонить?
– Затем, что, если Ванда у Барса, он ей скажет. Может, эта дура сообразит, что мы тут с ног сбились.
– А если Барсадзе сам ее укокал?!
– Тем более он испугается. Решит, что мы знаем.
– Ну да! Жди! Испугается этот! Пристукнет для верности и нас с тобой – всего и дел. Фу-у, наломали дров… Еще, не дай бог, главбухша решит Шизофине перезвонить. Вот тогда и повертимся… – Катька сердито откусила от бутерброда. – Теперь домой страшно идти.
– Ну… Или пан, или пропал. Попросим ребят за нами приехать после работы.
Катька с сожалением посмотрела на меня.
– Ты Барсадзе не знаешь? Ему надо будет – он всю инспекцию штурмом возьмет.
Она была права. Но что-либо менять было поздно, и поэтому я сделала единственное возможное в данной ситуации: позвонила Осадчему в отделение. Петька отреагировал бурно и непечатно, велел отставить самодеятельность, туманно пообещал выяснить все сам и отключился. От обеда оставалось семь минут, и мы использовали их по назначению.
До вечера мы с Катькой орлами кидались на каждый телефонный звонок, но Барсадзе так и не объявился. В последний раз телефон ожил уже к концу рабочего дня, когда отдел занимался чисткой перышек перед вылетом на волю. С неудовольствием отложив пудреницу, я сняла трубку.
– Сорок вторая налоговая, слушаю…
Показавшийся знакомым нервный женский голос потребовал Ванду. Я привычно объяснила, что инспектор Андреева на больничном – именно так мы с Катькой отбивались от наседавших на нас Вандиных клиентов.
– Девочки, что вы мне мозги пудрите! – сквозь капризные интонации голоса явственно пробивался испуг, и я узнала Ирину Николаевну – мать Ванды. – Ее уже и на работе нет? Какой больничный, у нее дома никто не отвечает! Нина, это ты? Что случилось? Где Ванда? Где мой ребенок, я хочу знать, я имею на это право или нет? Почему мне никто ничего не хочет объяснить?
Катька, прижимающая к уху параллельную трубку, с ужасом посмотрела на меня. Вопросы сыпались градом, ни одной успокаивающей версии у нас заготовлено не было, и спасло меня лишь то, что Ирина Николаевна разрыдалась в трубку.
– Ирина Николаевна… Тетя Ира… Успокойтесь, пожалуйста, вам нельзя нервничать. Выпейте валокордин… – закуковала я. – Хотите, я приеду и все вам объясню? Да, прямо сейчас, мы уже заканчиваем. Да, немедленно. Ждите, я выезжаю. – Я положила трубку. Катька покачала головой. Мстительно пообещала:
– Явится эта сучка – убью!
Я молчала. Воображение рисовало мне мрачную перспективу встречи с матерью Ванды. Впервые я позавидовала Осадчему с его гениальными способностями к художественному вранью и свободным импровизациям на любую тему. Хотя и неизвестно, как бы он справился с дамой вдвое старше себя, с расстроенной нервной системой и сердечной недостаточностью.
– Поедешь? – жалостливо спросила Катька.
– А что делать? Господи боже мой… Дай валерьянки.
Спустя полчаса я стояла на площадке перед квартирой Ирины Николаевны – накачанная валерьянкой, с сигаретой в зубах и без единой толковой мысли в голове. Ни успокоительное, ни никотин не помогали – я отчаянно трусила. Слабой поддержкой была мысль о том, что Ирина Николаевна может знать о делах Ванды что-то такое, чего не знаем мы, и это хоть немного облегчит дальнейшие поиски. Я выбросила сигарету, глубоко вздохнула, вспомнила любимое высказывание Яшки Беса: «Раньше сядешь – раньше выйдешь» – и нажала на звонок.
Любовь к чистоте передалась Ванде по наследству – квартира Ирины Николаевны была вылизана до блеска операционной. Мое появление нарушило стерильность обстановки, и даже тщательно вытертые о половичок сапоги не послужили мне оправданием: Ирина Николаевна, чуть заметно покривившись, кивнула на приготовленные тапочки и на дверь в ванную.
– Помой руки.
Я сочла за нужное не перечить. В сверкающей кухне мне было указано на табуретку. Сама Ирина Николаевна присела на угловой диванчик, глотнула из стакана раствор валокордина и величественно вопросила:
– Так что произошло?
Я, изображая идиотку, захлопала ресницами:
– А что, тетя Ира?
– Где Ванда? – В голосе Ирины Николаевны снова прорвались истерические нотки. – Я звоню ей целую неделю – ее нет! На работе говорят – она на больничном! Эта мерзавка Суарес просто бросает трубку! Сразу видно, что никогда своих не имела! И еще имеет наглость мне высказывать претензии! Учить меня, как обращаться с дочерью! Представляешь, что она мне сказала? «Еще бы через год проснулась!» Именно так – на «ты»! Хамка!
