Оксана Обухова - Смерть – плохая примета
Роман, с курицей, перехваченной поперек туловища, вошел следом.
На белоснежных подушках, утопая в них до впалых щек, лежал мужчина с запекшимися, покрытыми коростой губами, глаза его ввалились и лихорадочно блестели из черных провалов глазниц. Руки с длинными желтоватыми пальцами крепко стискивали край одеяла на груди.
Когда-то этот мужчина был очень красив. Болезнь придала чертам источенную иконописность, глаза… глаза страдали. На табуретке возле кровати стояла кружка, лежал огрызок яблока и чистое полотенце.
– Марк? – прошептала Марья. – Это ты?
Мужчина на постели скорчил гримасу, не очень похожую на усмешку.
– Марк… это – ты?!
Буйная воительница, обмякнув, безропотно висела у Романова бедра, Мария осторожно присела на край постели.
– Что с тобой?!
Художник, по-прежнему молча, смотрел на жену.
– СПИД у него, – буркнула покоренная Виолетта. – Последняя стадия, умирать отправили.
– Откуда отправили?! – Марья обернулась к подруге мужа.
– Да отпусти ты меня! – жалобно вскрикнула Виолетта, Савельев опомнился, разжал тиски. – Из больницы отправили. – И, оправив халат, продолжила: – Домой отправили, умирать. – И добавила мстительно: – Ко мне домой.
– А вы… а ты…
Растерянный взгляд Марьи метался между мужем и Виолеттой, она крутилась на постели и, видимо, никак не могла опомниться.
– Вика, нам надо поговорить. Оставь нас, пожалуйста, – едва слышно произнес художник, фанатка воздела вверх сжатые кулачки, собралась возразить, но – сникла. Внезапно и сразу. Уронила руки вдоль тела, дернула Романа за край футболки:
– Пойдем, – потом остановилась уже за порогом, посмотрела на больного так, словно пересчитывала руки-ноги, каждую волосинку, чтобы позже проверить – не пропало ли чего, не унесли ли из дома кусо чек любимого тела?! – пробормотала: – Но, Марк!..
– Виолетта.
– Марк!
– Иди.
– Хорошо. Я сделаю тебе чаю.
Каждый шаг, уводящий Виолетту от комнаты, делал ее несчастной. В ее покорности приказам Марка было столько жертвенной обреченности, что Савельев едва не обнял худенькие птичьи плечи. Согнувшись и едва не падая, подволакивая большими ступнями спадающие шлепанцы, поклонница таланта брела на кухню заваривать для умирающего гения чай.
А наверное, отдала бы и кровь. По капле, с радостью.
Небольшая квадратная кухонька произвела на Романа гнетущее впечатление: прокопченный до черноты потолок, на фоне таких же копченых бежевых, в подтеках стен отдраенная до белизны старенькая мебель. Совсем недавно пластиковые покрытия шкафчиков скоблили, пожалуй, даже ножом. На чисто вымытом окне неотвисевшиеся, только что из упаковки, тюлевые занавески в красных рюшах. У древнего дребезжащего холодильника красочный календарь с коричневыми красотками Гогена.
Когда-то на месте этого календаря висело что-то большее по площади. Ореол-рамка вокруг красоток был гораздо светлее остальной закопченной стены.
Было похоже, что к приходу художника – умирать – Виолетта истово готовилась. Скоблила, мыла, украшала… Как могла, насколько сил и средств хватило.
Трогательно.
– Садись, – равнодушно бросила Виолетта Савельеву и налила из пятилитровой бутылки воды в чай ник.
Поставила на газ.
Роман с трудом умостился на табурете между столом и холодильником, спросил:
– Давно болеет Марк?
– Полтора года, – стоя спиной к боксеру, опираясь руками на кухонную тумбу, ответила хозяйка квартиры.
– Марья – знала?
Виолетта покачала головой и, закусив губу, повернулась к Роману. Оглядела его с ног до головы (Савельев даже автоматически ботинки под табурет прибрал, неудобно ходить в уличной обуви по дому, где лежит тяжелобольной).
– А ты ей кто?
– Друг. Просто друг.
– Ой ли? – усмехнулась фанатка и еще раз, уже красноречиво поигрывая глазами, обвела крепкую спортивную фигуру.
– Только друг. Точнее, даже друг ее знакомых.
– А сюда зачем явился? Роман пожал плечами:
– Подвез.
Виолетта вдруг резко опустилась на табурет возле стола, схватила руку Савельева и, цепко впиваясь когтями, сжала.
– Слушай, – зашептала горячечно и быстро, бе гая глазами по лицу Романа, – зачем он ей, а? За чем?! Он ей – не нужен. Никогда не был нужен…
Роман выдернул руку.
– Это им решать.
– Да чего там решать?! Марку нужен уход…
Чайник на плите дунул паром сквозь свисток, фанатка подхватилась со стула и, засыпая в заварочный чайник каких-то травок, запричитала, забор мотала:
– Только я, только я знаю, что ему нужно. Как за ним ухаживать, какие лекарства давать, когда, по сколько. – Развернулась всем телом: – Он пришел ко мне! Так было предначертано! Он мой. Пришел ко мне, значит, он мой. – Схватила с тумбы чайник, понеслась к выходу из кухни.
– Подожди! Дай завариться!
Но Виолетта уже скрылась за поворотом к ком на те. Роман покачал головой и шумно выдохнул. Даже если бы Марье было куда сейчас везти мужа, ненормальная поклонница, не исключено, сиганула бы вслед за ним с восьмого этажа прямо на крышу савельевского джипа. Разбилась бы в лепешку, но просто так не отдала своего иконописного гения.
– Заперлись. – Покачиваясь, опираясь плечом о стену, Виолетта вернулась на кухню.
– Им надо поговорить, – спокойно произнес Роман.
– О чем? – опускаясь на табурет и все еще держа в руках чайник, сказала разгромленная по всем фронтам воительница. – Она не слышала его раньше, что может…
– А ты? – перебил Савельев. – Ты – слышала.
– Да! Я слышала! Я видела, я знала, я его чувствовала.
– А Стаса Покрышкина ты знала? – быстро вставил Роман в поток сумбурной речи.
– Кого? – споткнулась Виолетта. Она никак не могла переключиться с видений беседующего где-то за закрытой дверьюсвоегогения на всяческие пустяки.
– Стаса. Соседа Марка.
– Ах, этого… – Губы фанатки брезгливо скривились. – Одноклассника…
– Да, да, Стас Покрышкин.
– А ты, значит, его друг? – Глаза Виолетты неприязненно сощурились, уголки рта задергались в презрительной гримасе, и Савельеву показалось, что эта бесноватая курица может его сейчас ударить. – Ты – от него? Долги вышибаешь?
– Нет. Стас умер. Убит. Виолетта пожевала губами, наморщила лоб:
– Убили, значит, гаденыша…
– Да.
– А кто?
– Подозревают Марью.
– Что-о-о-о?! – Фанатка выпучилась, подалась вперед: – Эту безглазую амебу?! Марью?!
– А может быть, это ты его убила? – невозмутимо воткнул Савельев.
– Я? Хорошо бы. – Виолетта отпрянула. – Давно надо было этого гаденыша пристукнуть.
– Стаса застрелили.
– Пристрелили, значит, – удовлетворенно помотала патлами поклонница. – Допрыгался. Дождался. – И резко подытожила: – Туда и дорога.
– А ты его давно не видела?
– Стаса? Дай-ка припомню… Года три или четыре… Я ему еще обещала зенки выцарапать, если от Марка не отстанет… Это было на биеннале, Стас тогда пришел… На Марке был костюм цвета бордо с золотой полоской, желтое кашне и золотистый платочек в кармане, духи я ему тогда подарила… а носки он – вот жена досталась! – черные надел…
– И больше ты Покрышкина не видела? – Боксер перебил ушедшую в воспоминания поклонницу.
– А? Что? Покрышкина… Нет, не встречала. – И вдруг воодушевилась: – Слушай, а может, это Машка его пристукнула?! А?! Пристукнула и…
– Это не Марья, – снова перебивая, твердо выговорил Роман.
– Да? А может, это – ты? Любовничек…
– Да никакой я не любовник!
– Да ладно тебе, – отмахнулась Виолетта. – У меня глаз наметанный.
Тьфу!
Роман откинулся назад, застрял в щели между холодильником и столом и почувствовал себя беспомощным под усмехающимся взглядом ненормальной курицы.
Пауза затягивалась, – ну и плевать! – и было непонятно, насколько была только что правдива хозяйка с гостем. Роман, набычившись, разглядывал худосочную фигуру и хмуро размышлял – могла ли эта полусумасшедшая растрепанная девица убить Покрышкина?
По всем ее манерам получалось – могла. Засадить пулю в гаденыша, погубившего талант ее умирающего гения…
Но вот… сейчас? Сейчас это вряд ли. Виолетта ни за что не стала бы рисковать, ее главенствующая цель – поймать последний вздох художника. Быть рядом.
Потом, потом – возможно. Ей было бы уже все равно.
Но не сейчас. Она бы рисковать не стала. Могли б поймать, засадить в кутузку и разлучить с последним вздохом.
Нет, не рискнет. Сто раз подумает.
Роман прищурился в раздумьях, Виолетта поняла его взгляд неправильно:
– Переживаешь, не получил ли от подружки СПИД? Савельев не ответил.
– Переживаешь. На кухню, слепо глядя перед собой, вошла Марья.
