Алексей Биргер - Похоронное танго (Богомол - 6)
И запел я про "Клен ты мой опавший, Клен обледенелый...", а потом ещё из Есенина, про "Ты жива еще, моя старушка..."
...И тебе в вечернем сизом мраке,
вывожу я,
Часто видится одно и то ж,
Будто кто-то мне в кабацкой драке
Саданул под сердце финский нож...
- это уж все подпевают, и городские так задумчиво руками в воздухе поводят, сигареты закуривая, что вот, мол, и Сережа Есенин из наших был.
И при этом не забывают мне стаканы подливать. А я хлопнул стакан, другой, да и запел про "И дорогая не узнает...", и при этом, вижу, Виталик Горбылкин, обстановкой воспользовавшись, поднимается и вроде как выйти хочет.
Но эти, они зорко следят, и Николай говорит ему:
- Ты куда? Посиди пока.
- Да мне бы до ветру... - мычит Виталик.
- Ничего, потерпишь... Толик! - это Чужак воротился и машет от двери рукой, что, мол, все в порядке. - Возьми этого за шкирку и своди до ветру.
- Сделаем!.. - говорит Чужак. И, буквально, берет придурка за шкирку, чтобы тот никуда не сбежал, и ведет его.
А Николай при этом поглядел на часы и кивнул Владимиру. Тот в ответ кивнул.
А я "На сопках Манчжурии" начал. Душевная песня, хоть и старая. Но не допел до конца, как крик со двора. Я примолк, мы всполошились, а Константин первым успел выбежать, и, пока мы чухались, что к чему, вводит Чужака. Чужак пополам согнулся, руки к животу прижал, между пальцами кровь течет.
- Сбежал!.. - хрипит он. - Ножом меня вдарил и сбежал...
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Тут уж, сами понимаете, не до веселья и не до песен. Чужак хрипит, концы отдает, Зинка, Константин и Смальцев возле него хлопочут, Николай старшего Горбылкина за плечо трясет:
- Если твоего... так его и так, трамтарарам!.. не поймаем, знаешь, что я с тобой сделаю?
Горбылкин сидит белый как мел, весь хмель растерял: понимает, что с ним сделать могут.
А Владимир, он так спокойненько очередную сигарету закуривает и водки себе наливает. Глядя на него, и я себе плесканул.
- Правильно, папаша, мыслишь, - кивнул он мне. - Чужак либо выживет, либо нет. А теперь говори мне, как эта девка тебя нашла.
- Да вот так и нашла, - говорю, - что я пошел с утра Аристархычу могилу рыть, а она меня и словила.
- И велела эту чурку откопать?
- Да. Велела.
- И как к виду мертвого тела отнеслась?
- Да никак. Совершенно спокойно. Как будто ей это не в новинку.
- Интересно, да... И что она с телом сделала?
- Понятия не имею.
- Не имеешь, значит? То есть, увезла куда-то?
- Угу, - мычу я, глядя в стакан.
- И какой она тебе вообще показалась?
- Ну...
- Говори, не бойся.
И выложил я ему как на духу:
- А такой показалась, что, хоть и красотка она, но если б мне предложили выбирать, кого больше бояться, вас или её, я бы её выбрал!
- Выходит, здорово она тебя напугала? Но разве ты раньше её никогда не видел?
- Никогда... - я помотал головой и ещё себе водочки налил. И, при этом, забрезжили у меня воспоминания о какой-то блестящей идее, которая посетила меня, прежде чем я на бугорке вырубился. Но в чем эта идея заключалась - не могу теперь припомнить, хоть убей. (Это я так фигурально выразился, а ведь сижу в том положении, когда и буквально убить могут, чуть что не так сказани или обузой стань).
- Так она ж сколько лет здесь девочкой отдыхала, с дедом вместе.
- Нет, - я опять головой мотаю. - Это не она. Я ж специально спросил, Катя она или нет, а она мне ответила, что Катя ей ещё около года назад дом продала, а её саму Татьяной зовут.
- Наврала она тебе! - хмыкнул Владимир. - Мы и в налоговой инспекции уточняли, и в земельном комитете, и всюду: не продавался дом. Около года назад Кузьмичев Степан Никанорович умер, и теперь владелица дома его внучка, Кузьмичева Екатерина Максимовна. Причем в права наследства она вступила только через полгода, как по закону положено, в январе где-то, так что продать дом около года назад никак не могла, права ещё не имела им распоряжаться. Улавливаешь?
Я-то улавливаю, насколько хмельная башка позволяет, но от этого у меня в мыслях ещё больше все путается.
- Зачем ты мне все это рассказываешь? - спрашиваю. - И вообще, зачем вы нас кормите и поите как на убой, зачем мертвое тело ищете?
- Много будешь знать - не доживешь до старости! - смеется он. - А про Катерину я тебе рассказываю, потому что... Знаешь, кем её дед был?
- Старик как старик, - я пожал плечами.
- Скажешь, старик как старик! Палачом он был.
- То есть? - мне подумалось, что у меня со слухом начались нелады.
- То оно и есть. Один из лучших СССР исполнителей считался, пока на пенсию не вышел. Вот я тебя и спрашиваю: будешь ты внучке палача помогать?
Я сижу, ошалелый, и понимаю, что ещё выпить надо. А Николай окликивает:
- Володь! Пока ты тут турусы на колесах разводишь, Чужаку совсем плохо становится. Надо его в больницу везти.
Пока мы говорили, Зинка, с помощью Константина и Смальцева, перебинтовала Тольку Чужака, анальгину ему дала, или чего другого обезболивающего, на кровать переложила, и даже льду приложила, из холодильника - словом, что могла сделала. Я это видел краем глаза, потому и не отвлекался, моя помощь только сумятицу лишнюю внесла бы. А Владимиру, тому вообще было словно до лампочки.
- А я бы не стала его сейчас в больницу везти, - возразила Зинка. Его ж аккуратно транспортировать надо, ещё навредим ему, если растрясем. До утра он нормально дотянет, а утром деревенский медпункт откроется, вот пусть медичка и вызывает ему специальную перевозку. В медпункте телефон есть.
- Слышишь? - обращается к Николаю Владимир. - Баба дело говорит. Нам отсюда двигаться нельзя, и нам же лучше будет, если менты понаедут и сами потом засвидетельствовать смогут, что мы здесь всю ночь провели. Ведь это Чужака пырнули, а не он пырнул, поэтому наше дело чистое. Да и задремал Чужак, вроде, так что не тереби его.
- А с этим что делать? - Николай кивнул на Горбылкина.
- С этим? - Владимир на секунду задумался. - А ты не понимаешь? Нам его племянник и тут на руку сыграл. В общем, делай, как знаешь. Я бы его отпустил.
Мне показалось, он тоже закосел чуток, иначе бы не стал говорить так, почти откровенно, в нашем присутствии. Потому как, я понимаю, "отпустить" это значит прибрать не у нас, а в сторонке где-то: таким манером прибрать, чтобы никаких следов не осталось. Вполне ясно высказано, если во все вместе вслушаться - в то, что он сказал.
Что ж, Николай берет Горбылкина под локоток, подталкивает к двери, потом вдруг к нам поворачивается:
- Слушайте, а чего это ваша собака не лает? Сперва чуть цепь не сорвала, как мы появились, а потом столько народу ходило туда и сюда, а она молчит в тряпочку.
- А чего ей лаять? - ответила Зинка. - Пес умный, он не лает на тех, кто из дому выходит. И на гостей, которых мы только что в дом впустили, тоже не лает, если им через двор прогуляться надо. Вот если б вы завтра опять приехали - он по-новой хай поднимет, может и цапнуть.
- Но на Виталика он бы в любом случае шум поднял, - заметил Константин. - Еще когда Виталика во двор вывели, не говорю уж, когда он сбегал. Виталика он так не любит, что в любой момент порвать его готов, входит он там в наш дом или выходит. Никого больше так не ненавидит! А если до тропинки к сортиру его цепь не достает, то вход в калитку перекрывает.
- Так Виталик, небось, не через калитку, а огородами бежал, вот и вся недолга, - вставил я.
- Не худо бы проверить, - покачал головой Константин. - Выйду-ка я вместе с вами - это он сказал Николаю и Антону Горбылкину.
И выходит, значит, а я смотрю, что ночь малость бледнеет уже. Владимир, подмечаю, на часы украдкой глянул: понимай, какой-то свой, особый счет времени у них идет и какому-то строгому своему расписанию им надо соответствовать. И главное, какое-то время зафиксировать, до которого они вот здесь, у нас сидят.
Зная их повадки, я так предположил, что для какого-то алиби им это дело нужно. Пока, то есть, братва по их заданию какую-то разборку проводит, они при свидетелях светятся. Недаром у них упоминание промелькнуло, что если менты понаедут, то ещё лучше - сами свидетелями станут, что они всю ночь здесь проторчали. Если так им это самое алиби важно, то, выходит, нехорошее какое-то дело сегодня ночью свершается. Совсем нехорошее, кровавое. Вот такие мысли крутятся, только в голове шумит, и додумать эти мысли до логического конца нет никакой возможности. Главное, впрочем, вырисовывается: если мы им как свидетели нужны, то, выходит, нашей жизни ничего не угрожает, и можно вздохнуть с облегчением.
И не успеваю я этот вздох облегчения сделать, как возвращаются Николай и Константин, оба белые, и, на то похоже, хмель из них вышибло, каким-то мощным ударом по мозгам.
- Володька! - говорит Николай. - Пойди, погляди. Недаром собака примолкла.
- Да что такое? - говорит Владимир, поднимаясь из-за стола. - И где дядя этого уродца?
- Дядю Смалец стережет... Да не в нем сейчас дело! Подь сюда. Сам увидишь, мать их...
Владимир, ничего больше не говоря, спешно потопал вслед за Николаем. Увидел, по его роже перекошенной, что дело и впрямь какое-то очень серьезное, керосином пахнет.
