Георгий Лосьев - У чужих берегов (сборник)
Ну, а теперь официальная почта. Начнем с этого пакета с семью замками, то бишь с пятью печатями и грифом: “Секретно”, серия А».
«В связи с резким поднятием уровня народного хозяйства, курсом на ликвидацию частновладельческого капитала, принудительным сокращением нэпманского торгового оборота и наступлением на кулака в сельской периферии, отмечается оживление классово враждебных элементов, повсеместно оказывающих упорное сопротивление. По краю зарегистрирован ряд террористических актов, направленных на совпартактив и маскируемых бытовыми обстоятельствами и обстановкой. Предлагается: при расследовании дел об убийствах самым тщательным образом изучать мотивы убийств, классовое лицо преступника и жертвы. При первых признаках политических мотивов убийства – квалифицировать преступления не по ст. ст. 136 и 137, а по ст. 58—8 УК РСФСР. Мерой пресечения избирать содержание под стражей с особо-строгой изоляцией. О всех подобных делах немедленно докладывать в округ и всю работу контактировать с уполномоченным ОГПУ...»
Прочитав, я пошел к Дьяконову.
– Здорово, Палыч! Получил циркуляр?
– Получил... А что, интересный?
– Таких еще не было...
– А нам, собственно говоря, не очень и нужно!.. Он у нас и в сердце и в партбилете давно отпечатан.
– Но все же! Я к тебе насчет дела Воеводина, ну это убийство из ревности... Убитая-то – член сельсовета, делегатка... А муженек, сам знаешь —того! Как думаешь?
– Ничего он не «того»! Квалифицируй по сто тридцать седьмой. Допроси этого сукиного сына Козырева, которого Воеводин ранил... Он выздоравливает, к сожалению, кулацкий донжуан! Самая пошлая драма на почве ревности, и никакой тут политики нет! А что Воеводин пьет или, вернее, пил до убийства без просыпа – это уродство, конечно, но еще не... словом, понимаешь?.. Проснулись в человеке дикие инстинкты – и убил. Ну, убил и – получай по заслугам.
– Сто тридцать седьмую?
– Конечно. Для нас с тобой, после этого циркуляра, главная опасность – не впасть в крайность и не выискивать то, чего нет, насильно... Будут случаи и по циркуляру, но будет и бытовщина... А мы с тобой не страховое общество «Саламандра»... Это я тебе говорю, как заместитель секретаря райкома. Петухов уехал в округ и сейчас – я... Ну, что у тебя с делом Никодимова? Не прекратил еще?
– Да н-нет, знаешь... О найденном трупе тебе Игорь сказал?
– Сказал. А дело все же подержи еще...
Через неделю из Корсаковской милиции пришла посылка с вещами. Несколько человек опознали в обрывках одежды, снятых с найденного трупа, костюм Никодимова. Тот самый, в котором он был в момент самоубийства.
Касательно язвы корсаковские написали, что в связи с разложением трупа ничего установить невозможно. Такое же заключение дал местный врач.
Шли недели... Промелькнули июнь и июль. Дело Никодимова лежало в кучке «приостановленных». Впрочем, за это время в папку были подшиты две новых «бумажки»: извещение врача Абастуманского санатория о смерти больной Никодимовой и ответ начальника милиции 72 далекого уральского городка:
«...На ваше отношение №... от... сообщается, что родители покойного Никодимова Аркадия Ильича были в 1919 году арестованы колчаковцами и погибли. Дом Никодимовых сгорел. Родственников нет. Поэтому оставшиеся после самоубийства личные вещи Никодимова А. И. должны перейти в собственность государства».
О самоубийстве Аркадия Ильича в районе стали забывать. Появился в Святском новый секретарь президиума РИКа – демобилизованный командир...
С золотыми и алыми красками осенней листвы пришел к нам сентябрь. Был он в этом году совсем по-летнему теплый, солнечный и тихий.
– Из Тупицына мужик приехал, – сказал как-то Игорь. – Рассказывает: косачей видимо-невидимо! Сейчас косачи, знаете, какие? Уже совсем взрослые. Треснешь из ружья – стукается об землю, как пудовая гиря! И вообще, в такую погоду... Я даже не понимаю!..
И, по своему обыкновению, взволнованно шмыгнул носом.
Я вздохнул. Мне тоже страсть как хотелось стрельнуть по взматеревшему косачишке.
– Так, товарищ секретарь... Значит: незаконченных дел больше двух норм, а мы будем развлекаться?.. А что скажет начальство?
– Начальство скажет вам спасибо, – заявил, появляясь в дверях, Дьяконов. —Собирайтесь в Тупицыно, деятели! Поедем вместе. Я тоже хочу поохотиться... Может быть, и перейду в вашу веру... Нате вам подарки.
Виктор Павлович положил на стол две коробки: одну с патронами к браунингу, другую – к смит-вессону, личному оружию моего секретаря.
– Ура! – заорал Игорь и вылетел из комнаты, на ходу крикнув: – Я за Гейшей! Где-то по селу шляется!
Виктор Павлович плотно прикрыл дверь и подсел ко мне.
– Ну, как у тебя дело Никодимова?
– Лежит... – пожал плечами я.
– Очень хорошо. Так вот, Гоша... Поедем брать убийцу Никодимова. Он залег в берлоге под Тупициным...
– Позволь, позволь... Ведь факт самоубийства неоспорим! И труп... И одежда Никодимова... А-а-а! Ты раскопал пункт третий формулы о расследованиях самоубийств? Значит, было понуждение к самоубийству?
– Едем брать убийцу Никодимова. Зверь матерый и хорошо вооружен. Операцию нужно произвести тихо и незаметно. Участие милиции нежелательно. Нас будет четверо: ты, я, мой помощник Егоров и этот твой блажной охотник – секретарь... Словом, готовься. Выедем на трех ходках. Два моих, третий твой. Кучера не бери,
– Ничего не понимаю!
– И я, брат, пуд соли съел, пока разобрался... Ну, до утра. По холодку поедем, будто на охоту. Так и объяви по епархии... Да возьми в РУМе запасный револьвер. Патронов побольше. Да... пошли Желтовского в больницу. Пусть возьмет йода и бинт.
– Ух, какие страхи!
– Говорю: зверь не шуточный. Ну, будь здоров. До утра!
Тупицыно славится лесами. Тайги с сосняком и кедрачом там нет, но на десятки верст вокруг большого богатого села, служившего в свое время партизанским штабом, раскинулся березняк. Не тощее березовое редколесье, а частокол огромных столетних берез и осин, перемежающийся веселыми полянами-еланями и уходящий вдаль... Люблю такие леса: здесь не то, что в мрачной тайге. Не пахнет прелью, и воздух чудесный, без вечной в тайге примеси гнили и сырости, и солнца вволю на еланях... Медовый аромат трав, цокотанье кузнечиков, красивые бабочки и ковры цветочные... Цветы, цветы – от края и до края еланки... Ходить в старых березовых лесах куда легче, чем в тайге. Нет провалов во мху, не загораживают охотничьи тропки колодины, валежины, не жжет лицо омерзительный таежный гнус, и можно не ожидать внезапной встречи с лохматым таежным хозяином, которого, если и срежешь второй или третьей пулей – крепок, черт, гроза сибирской тайги на рану, – то после, до седьмого пота, намаешься с вывозкой туши из глухой чащи...
А если промахнешься – и, по-любительски, с ножом не свычен, – Михаила Иваныч легонько мазнет лапкой по голове от затылка и завернет на лицо неудачнику всю шевелюру, вместе с кожей. Встречал я таких оскальпированных, когда колобродил в Нарымской тайге, разыскивая банды после Гражданской...
А здесь Михаил Иванович не живет. Не сподручно таежному лохмачу: шибко открыто все. На тридцать шагов видно. Опять же ягоды кустарниковой не столь густо, как в тайге, а землянику Мишка собирать не охотник.
Да и приберложиться зимой негде...
Игорь все это отлично знал и поэтому, когда Виктор Павлович, хитро подмигивая, сказал парню, что с косачами придется обождать, а будем брать медведя на берлоге, Игорь отвернулся в сторону и обиделся.
– Что я, маленький, что ли, товарищ Дьяконов! Берлога! Медведи летом в березняке не залегают...
– Залегают, Желтовский, – возразил Павлыч, – еще как залегают! Бывают такие особенные медведи...
Наши ходки стояли за околицей села, у кромки леса. Ночевка в тупицынском сельсовете была беспокойной. Сквозь дремоту я слышал, как к Дьяконову являлись какие-то мужики, разговоры вполголоса переходили в шепот, потом приходили другие и тоже шептались с Виктором. Всю ночь хлопали двери и горела лампочка-семилинейка...
Теперь же пригревало солнышко и тянуло в сон. Но нужно было ждать углубившегося в лес Егорова, помощника Дьяконова. Он появился – внезапно, выйдя из леса вместе с какой-то девицей...
– Ну как? – спросил Дьяконов.
Егоров кивнул.
– Можно начинать...
Ну что ж... «Начнем, пожалуй», – тихонько пропел Дьяконов и вдруг притянул к себе девушку, поцеловал ее. – Спасибо, Нюра!
Девушка почему-то заплакала.
– Не обмишультесь, Виктор Павлович! Тогда и мне не жить... И папане...
Дьяконов достал носовой платок и, вытирая на лице девушки слезы, ласково сказал:
– Ну, дождик пошел! Что ты, Нюра? Не нужно, милая. Все будет хорошо. Может быть, тебе его жалко?
