Наталья Александрова - Монета Александра Македонского
– Извините, Тосенька, я не хотел сказать о вас ничего плохого. Вы ведь в конце концов ее родственница… я только хотел сказать, что в ней был такой настоящий аристократизм, который не встретишь в наше прагматичное время…
«А ведь старичок-то, пожалуй, был влюблен в мою тетушку!» – невольно подумала я и тут же отметила, что впервые – пусть только мысленно – назвала эту женщину, которую не видела ни разу в жизни, своей тетушкой.
Да, он так оживился, заговорив о ней, что я убедилась: он и правда был в нее влюблен. А значит, не расскажет мне о покойной тете ничего интересного.
Дело в том, что я давно заметила: если мужчина неровно дышит к какой-то женщине, он ее совершенно не видит, у него на глазах розовые очки, и все, что он может сказать о предмете своей страсти, что она – само совершенство, лучше ее нет на свете. А попробуйте спросить у него хоть какие-то подробности, и он онемеет, как рыба. Иногда даже цвет глаз не сможет вспомнить.
Женщины в этом плане совсем другие: они хорошо видят своего избранника и могут много о нем рассказать…
Впрочем, что-то я отвлеклась.
А Никодим Никодимович все заливался соловьем, расхваливая покойную. Валерия Львовна то, Валерия Львовна се… и одевалась-то она с удивительным вкусом, и в людях разбиралась как никто другой… надо же – и правда, любви все возрасты покорны!
Улучив паузу в его восторженном монологе, я задала важный вопрос:
– А вы когда-нибудь видели кого-то из ее родственников?
Старик на мгновение задумался, должно быть, этот вопрос поставил его в тупик.
– Да нет, пожалуй… не видел и не слышал, чтобы она о них говорила. Только в самое последнее время, незадолго до смерти, – он печально вздохнул, – она сказала, что у нее есть племянница, то есть вы, и что вам она завещает все свое имущество…
Он недолго помолчал, затем снова заговорил:
– Вообще последние годы Валерия Львовна жила очень замкнуто, почти не покидала квартиру и магазин…
При упоминании магазина он взглянул на часы и всполошился:
– Ох, уже без пяти десять, пора открывать! Спасибо вам за кофе…
Я помыла посуду и от нечего делать тоже спустилась в магазин.
Не знаю, почему уж Никодим Никодимович так спешил его открыть – возбужденные покупатели не ломились в двери, честно говоря, в магазине, кроме него самого, не было ни души. Сам он сидел на высоком табурете за стойкой и рассматривал через лупу какую-то монету.
– Взгляните, Тосенька, – проговорил он, увидев меня. – Это настоящий австрийский грош конца восемнадцатого века. И в очень неплохом состоянии.
Старые австрийские гроши меня не очень интересовали. Впрочем, новые тоже.
Я от скуки еще раз обошла магазинчик и убедилась, что ничего интересного ни на полках, ни в витрине не наблюдается. Так что на неожиданный наплыв покупателей рассчитывать не приходится.
А вот интересно, на что жила моя тетка, если этот магазин не приносит никакой прибыли? А ведь за него наверняка приходится платить какие-то налоги и коммунальные платежи, да и Никодим Никодимович работает здесь не за просто так…
За время своей недолгой – и неудачной – работы бухгалтером я успела понять, что существование коммерческой фирмы, будь то магазин или оптовая контора, стоит довольно больших денег, независимо от того, приносит фирма доход или только расходы. Так что позволить себе владеть убыточной фирмой может только обеспеченный человек.
В общем, загадочная история…
Мне уже надоело слоняться по магазину, и я хотела уйти, но тут Никодим Никодимович оторвался от своего австрийского гроша и обратился ко мне:
– Тосенька, не могли бы вы побыть в магазине? У меня есть кое-какие дела, и я хотел на часик отлучиться.
Я собралась было ответить, что у меня тоже есть дела, но что-то меня удержало. Ведь, как ни крути, этот магазин теперь мой, и Никодим отнесся ко мне очень душевно, так что я должна хоть чем-то его отблагодарить.
– Хорошо, – согласилась я против своей воли. – Но если появится покупатель, я ведь даже не знаю, что ему предложить.
– Ну, Тосенька, вы, наверное, заметили, что покупатели у нас появляются нечасто. – Он деликатно усмехнулся. – Если же такое чудо случится – пусть покупатель походит, посмотрит. Если ему что-то понравится – пусть покупает, ценники на каждой вещи имеются. Вы умеете обращаться с кассовым аппаратом? Чек пробить сумеете?
Вот уж что-что, а пробивать чеки я умею отлично. Иногда по ночам мне снятся кассовые аппараты разных моделей – современные электронные и старые электромеханические. Так что я успокоила Никодима Никодимовича на этот счет, и он отправился по своим делам.
А я осталась в магазине за старшего. Ну, заодно за младшего и за всех остальных.
Как только дверь за Никодимом закрылась, тишина магазина опустилась на меня, как тяжелая бетонная плита. Или чугунная – мне без разницы. Мне стало неуютно, одиноко и как-то страшновато. Казалось, что наполняющие магазин старые вещи исподтишка наблюдают за мной, внимательно и недобро следят за каждым моим жестом, за каждым движением.
В глубине души я понимала, что мне здесь ничего не грозит, но эта тихая, гнетущая атмосфера пустого магазина действовала мне на нервы. Я даже запела, чтобы как-то разрушить мрачную тишину, но собственный голос показался мне до того робким и испуганным, что я тут же замолчала.
Оглядевшись по сторонам, я увидела на стене допотопный радиоприемник – так называемую трехпрограммную радиоточку. Я включила радио, чтобы живой человеческий голос разрушил гнетущую тишину магазина.
Но из приемника донесся леденящий душу голос:
«Вдруг среди тишины с треском лопнула железная крышка гроба, и поднялся мертвец. Еще страшнее он был, чем в первый раз. Зубы его страшно ударялись ряд о ряд, в судорогах задергались его губы, и, дико взвизгивая, понеслись заклинания. Вихорь поднялся по церкви, с грохотом попадали на землю иконы, полетели сверху вниз разбитые стекла окошек. Двери сорвались с петель, и несметная сила чудовищ влетела в божью церковь. Страшный шум от крыл и от царапанья когтей наполнил всю церковь…»
Господи, вздрогнула я, да что же это такое! Что они, смерти моей хотят?
Быстро выключила приемник и только тогда вспомнила школьные уроки литературы и догадалась, что по радио читали повесть Гоголя «Вий». Свекровь вечно слушает по радио, как старые артисты слишком правильным языком, с неестественным выражением читают классику. Даже я за это время поднатаскалась.
Ну, в любом случае это не то, что мне нужно в моем теперешнем настроении!
И тут дверь магазина скрипнула, и негромко звякнул дверной колокольчик. Нервы мои были так напряжены, что я едва не вскрикнула от неожиданности, но тут же сообразила, что появился долгожданный покупатель, и облегченно перевела дыхание: все-таки я буду здесь не одна. Хотя бы какое-то время.
Повернувшись к двери, я увидела не одного покупателя, а целых двух. Правда, выглядели они довольно странно.
Впереди шел низенький человечек с круглым, удивительно гладко выбритым лицом и крохотными, близко посаженными глазками. У него были маленькие, как у ребенка, ручки и ножки, к лицу как будто приклеилась глуповатая улыбка.
Зато второй, тот, что шел следом, был его полной противоположностью: высоченный, худой, сутулый, облаченный в длинный черный плащ и черную шляпу с опущенными полями. Дополняли его облик большие черные очки, закрывающие половину лица.
Ну да, черный плащ, шляпа, очки – это был тот самый человек, которого я вчера вечером видела из окна своей квартиры!
Долговязый тип шел следом за маленьким человечком, положив руку на его плечо. В другой руке он сжимал тяжелую черную трость с серебряным набалдашником в виде птичьей головы – то ли коршун, то ли орел, в общем, какой-то пернатый хищник. Шел он как-то странно, неуверенно, словно по тонкому льду или по болоту, при этом голова его была неестественно запрокинута.
Приглядевшись к нему, я поняла, что он слеп и маленький спутник играет при нем роль поводыря.
Странно, вчера он не показался мне слепым и вполне обходился без посторонней помощи. Хотя он стоял на месте, возможно, просто дожидался своего проводника…
– Чем я могу вам помочь? – осведомилась я, вспомнив правила магазинного этикета.
– Помочь? Помочь? – переспросил коротышка неожиданно низким, рокочущим голосом и, повернувшись к своему долговязому спутнику, произнес короткую фразу на незнакомом языке.
Я не хочу сказать, что какие-то языки мне знакомы – мое знакомство с иностранными языками не сложилось, но все же по фильмам и песням я чуть-чуть поднахваталась и могу на звук отличить английский язык от французского или, скажем, итальянского. Так вот, это был ни тот, ни другой и ни третий. А также, по-моему, не немецкий и не финский (был у меня один знакомый финн). Так вот, тот язык, на котором говорил коротышка, не был похож ни на один из европейских языков. Он был какой-то рокочущий, гремящий, грубый, как будто горная речка, с оглушительным грохотом перекатывающаяся по камням. И еще… еще отчего-то этот язык показался мне очень древним.
