Крис Чибнелл - Убийство на пляже
Она наливает в стакан апельсиновый сок и несет его Тому. Джо ждет ее у кровати сына. Он выглядит изможденным, как после длительного перелета в другой часовой пояс.
— Ну как ты, дорогой? — Она протягивает Тому сок. — Тебе снилось что-то страшное? Ты кричал во сне.
— И что я говорил?
Пальцы его гладят край стакана, но он не пьет.
— Мы не смогли разобрать, — говорит Джо. — В какой-то момент ты сказал «Дэнни».
Том опускает глаза. Элли пытается вспомнить себя в одиннадцать лет и то, как невинные детские тайны могут раздуваться до гигантских размеров.
— Ты идешь на работу? — спрашивает он.
— Да. А папа свой день посвятит тебе.
— Мы с тобой сходим в магазин, возьмем напрокат любые диски, какие захочешь, потом купим попкорн, — слишком уж бодрым тоном говорит Джо. — Усядемся на диване под одеялами и будем смотреть кино. Что скажешь?
Тома все это ни на секунду не вводит в заблуждение.
— Я должен буду поговорить с полицией?
— В определенный момент, — отвечает Элли. — Не сегодня, я думаю. Разве что ты уже сейчас можешь рассказать что-то такое, что может нам помочь.
— Раз уж мне все равно придется говорить с ними, можно это будешь ты?
Элли качает головой и думает, кому они поручат допросить Тома. Это должен быть кто-то, кого он еще не знает, но он ведь постоянно приходит к ним в полицейский участок с тех пор, как научился ходить. Сердце у нее обрывается, когда она понимает, что в Бродчёрче есть только один офицер, подходящий по этому критерию.
Радость Карен Уайт от сознания того, что она живет в одной гостинице с Алеком Харди, лишь незначительно омрачается его отсутствием на завтраке. Она прождала перед полицейским участком до половины восьмого, пожалев, что утром в отеле выпила два кофе. Ей хочется в туалет, но покидать пост рискованно. Это может быть ее единственным шансом за весь день.
Харди появляется в четверть девятого. Его городские туфли перепачканы в грязи и песке, как будто он вернулся с длительной и поспешной прогулки. Карен обращается к нему по званию и имени, но он игнорирует ее, поэтому она берет его за руку. Он отдергивает от нее руку, как от прокаженной.
— Карен Уайт, «Дейли геральд», — на всякий случай представляется она, словно он мог забыть, кто она такая. Вся пресса уже давно разошлась, а она все еще требует ответов. И Карен гордится этим.
Но Харди лишь молча смотрит на нее своими немигающими карими глазами.
— Я подумала, не угостить ли вас чашечкой чая… — Она улыбается даже после того, как он поворачивается к ней спиной: этот фокус помогает ей сохранить дружелюбный тон и тогда, когда внутри все бурлит от злости. — Вы же знаете, что к вам будет повышенное внимание. И вам понадобится кто-то, кто сможет представлять в этом вашу сторону. Не отказывайтесь. Если я вам понадоблюсь, я буду в «Трейдерс». Знаете, вы можете просто постучать…
Харди резко поворачивается к ней.
— Вы просто удивительная, — презрительно бросает он и, развернувшись, скрывается за дверью участка. Она захлопывается перед носом Карен.
«А вот это правильно, — думает Карен. — Я действительно удивительная. Но ты еще и наполовину не знаешь насколько».
Всего через несколько минут она стоит перед офисом редакции «Эха». Уже взявшись за ручку двери, она останавливается, заметив фотографию улыбающегося Дэнни Латимера в желтой футболке. Это не официальное школьное фото, которое предоставила полиция. Здесь он похож на мальчишку, какие ей нравятся. Нахальный. Забавный. Впервые до Карен доходит, буквально осеняет ее, что Бродчёрч — это не какое-то продолжение по мотивам Сэндбрука, а совершенно самостоятельная трагическая история. Она натужно сглатывает подступивший к горлу комок.
Внутри редакции выстроилась очередь из желающих написать что-то в книгу соболезнований, организованную Мэгги Радклифф.
Карен уже вспомнила, с небольшой помощью Гугла, откуда она знает эту Мэгги. На факультете журналистики они изучали ее работу про Йоркширского Потрошителя. Она была одной из первых, кто тогда начал задавать вопросы по работе полиции. Она также была и в Гринэм-коммон[8] в лагере движения «Женщины за мир», а еще освещала те события для таблоидов. Это представительница старой школы, из поколения Лена Данверса. Карен испытывает к ней большое уважение и понимает, что манипулировать ею будет не так просто, как Олли Стивенсом.
К счастью, Мэгги увлечена разговором с парнем, который кажется слишком молодым для пасторского воротничка. Карен еще никогда не видела такого юного священника. Она оглядывает его с ног до головы: одежда на нем новая, модная, купленная далеко не здесь, а его белокурые волосы очень аккуратно зачесаны на боковой пробор, который кажется таким старомодным, что это выглядит очень круто.
— Это должна была сделать церковь, — говорит он, и его ручка зависает над книгой.
— Тут не может быть соревнования, — холодно возражает Мэгги. — Такие вещи в новинку для всех нас.
— Я бы хотел вести колонку, — предлагает викарий. — Что-то вроде «Мысли дня» на «Радио-4». Чтобы напоминать людям, почему церковь так важна в наше время и что она может им предложить.
Мэгги фыркает.
— Наши дорожки с вашим боссом разошлись задолго до того, как вы здесь появились. После чего я вынуждена чувствовать себя весьма нежеланным гостем в вашей церкви.
— Но только не для меня, — убедительно говорит викарий. — В моей церкви вам и Лил всегда будут рады.
— Будем надеяться, — говорит Мэгги, лишь незначительно смягчаясь. — Послушайте, спасибо за предложение, но передовица мне не нужна. Что мне действительно необходимо в данный момент, так это рекламодатели. А это не вы.
Викарий барабанит кончиками опрятных пальцев по столу.
— Ладно. Тогда я куплю у вас печатную площадь. За свои личные деньги. Я напишу статью и заплачу по вашим тарифам. Если нужно будет заплатить за то, чтобы поместить в вашей газете слова утешения, я это сделаю.
— Я сделаю вам десятипроцентную скидку, — мгновенно реагирует Мэгги.
Карен ухмыляется. Она не пробыла здесь и двух минут, а уже стала свидетельницей сцены морального разложения. Это к вопросу о том, что местные издания являются бастионом старой и доброй репортерской школы.
Следующей стоит Бекка из гостиницы в платье, подчеркивающем все достоинства ее безупречной фигуры. «Никогда бы не сказала, что она целыми днями просиживает задницу перед монитором компьютера», — думает Карен. Бекка игриво покачивает волосами сначала в сторону викария, потом в сторону Мэгги — как будто по привычке. Некоторые женщины сами не осознают, что они делают, и всегда это как раз те, кому особо не нужно для этого напрягаться.
— Что бы такого написать, чтобы это не звучало легкомысленно? — спрашивает Бекка.
Теперь Мэгги улыбается во весь рот, и Карен не составляет труда незаметно проскользнуть в офис.
Несколько секунд ее глаза настраиваются на стоящий здесь полумрак. Как они тут работают? Она привыкла к бледно-серой эргономической мебели, окнам с зеркальным покрытием и освещению лампами дневного света. А здесь… Тут больше дерева, чем в любой сауне. Форточка в крошечном окне держится на липкой ленте, на подоконнике засохшие цветы в шаткой глиняной вазе и деревянная кошка. На стене изо всех сил пытаются удержаться висящие на честном слове правила по технике безопасности.
Олли Стивенс согнулся перед монитором своего компьютера. Когда он поднимает глаза, в них проскакивает искра узнавания, и Карен понимает, что не одна она умеет пользоваться Гуглом. Она присаживается на край письменного стола. А он сообразительный, этот начинающий репортер, несмотря на то что оказывается на пару лет моложе, чем она думала вначале. Умаслить его будет нетрудно.
— Как думаете, найдется в этом офисе свободный стол или какой-нибудь уголок, где я могла бы временно примоститься? В конце концов, наши издания относятся к одной медиагруппе.
Олли уже фактически оборудовал для Карен рабочее место, прежде чем Мэгги успевает его остановить.
— Карен Уайт, «Дейли геральд», — представляется Карен.
Мэгги пожимает протянутую руку, и обе женщины оценивающе оглядывают друг друга.
— Нет, — отвечает Мэгги на предыдущий вопрос. — У нас тут все занято.
Карен оглядывает пустой офис и прикусывает губу, чтобы сдержать ухмылку.
— Вдруг я выделю вам стол, а тут явятся все остальные сотрудники?
Карен хочется поспорить с ней, но она передумывает. Все хорошо в меру. Это и отличает ее от других — способность отстраниться от темы и дать возможность читателю самому подумать. Журналистика похожа на шоу-бизнес: нужно всегда оставлять зрителя немного голодным, чтобы ему хотелось еще. Такой подход позволил ей втереться в круг семей жертв Сэндбрука. Однажды это может сработать даже с Харди.
