Виктор Мясников - Месть Черного Паука
– Совершенно несуразные цифры! – Будякин обрел дар речи. – Я понимаю двадцать тысяч зеленых, это примерно семьсот тысяч рублей. По-моему, более чем достаточно.
– Семьсот тысяч – это гонорар моим аналитикам. – Горелов оставался хладнокровен. – Откровенно говоря, меня удивляет ваша, так сказать, экономность. За два месяца депутатства вы спокойно вернете эти двести тысяч, а потом будете получать уже чистую прибыль.
– А с чего вы, Валерий Иваныч, решили, что у меня есть такие деньги?
– Вы спросили, сколько это будет стоить, я назвал, – в голосе Горелова чувствовалось плохо скрываемое раздражение, – а ваши финансы меня не касаются. Если вы за два месяца сделаетесь любимцем народа, истратив всего двадцать тысяч долларов, я вам в ноги поклонюсь и столько же заплачу за науку. Если любимцем не сделаетесь, вас сожрут с потрохами, и тогда за вас никто ломаного гроша не даст.
– Только не надо меня пугать! – Раздражение Будякина выплеснуло наружу.
– Предостерегаю, всего лишь предостерегаю, – Горелов успокоился. – Как только начнете набирать очки, враги выплеснут весь накопленный компромат. Вы к этому готовы? И у губернатора, и у мэра есть рычаги воздействия на милицию и прокуратуру, чтобы потребовать от них разбирательства. И если вы не получите депутатскую неприкосновенность, вам придется срочно удирать, иначе засудят и посадят.
– Мне нечего бояться, я чист перед законом. – Будякин постарался, чтобы эти слова прозвучали убедительно.
– Все чисты вплоть до решения суда, – кивнул Горелов. – Я просто знаю, сколько стоит получить в аренду участок городской земли под бензоколонку, мини-рынок или автостоянку. И не я один. Так что неприятности непременно начнутся. А, может, ну её на хрен, эту Думу? Может, лучше поехать в какой-нибудь Уругвай, где вас никто не знает, открыть бакалейную лавку, а? Деньги можно перегнать в офшорный банк на Каймановы острова. Если хотите, посодействую. Всего двадцать процентов комиссионных за всю операцию и полная конфиденциальность.
– Острова где-то там, а кайманы уже здесь, – мрачно хмыкнул Будякин. Один сидит напротив и зубы скалит. А сам отчего лавочку в Уругвае не завел до сих пор. Небось, деньжат тоже хватает?
– По-уругвайски ни аза не разумею, скучно будет. А, главное, люблю я эту игру в социальные технологии.
– Вот и я люблю свою игру. – Будякин поправил на столе перед собой письменный прибор, перекидной календарь и раскрытый ежедневник. – А ты, Валера, гарантируешь стопроцентное попадание?
– Если уж мы перешли к столь братским отношениям, Сеня, и полностью доверяем друг другу, – Горелов подержал паузу, – триста тысяч – и ты в дамках. Или в Думке.
– По рукам, – Будякин поднялся и перегнулся через письменный стол, протягивая руку.
* * *
Свободного времени у Славки оказалось навалом. С Барибалом на кухне они проговорили, пока дети из школы не пришли. Успели ситуацию облизать со всех сторон, обдумать и согласовать действия. Потом Славка до темноты болтался по холодным улицам, заходя в магазины погреться. Он с интересом разглядывал товары в витринах, смотрел на людей и потихоньку врастал в жизнь, от которой успел отвыкнуть за те несколько недель, что просидел в квартире бабы Веры. А в голове вертелись одни и те же мысли о профессионалах, которые, по словам Виолетты, взялись за дело. Татьяна со своей гориллой из "мерседеса" почти не вспоминалась. Другие заботы и тревоги вытеснили её.
В сумерках Славка подошел к педагогическому колледжу на площади Обороны. Некоторое время понаблюдал за окружающей обстановкой и, решив, что все в порядке, скрылся за зданием. В куче мусора раскопал полиэтиленовый пакет, в котором лежал пульт радиоуправления лебедкой. Нажал кнопку "вниз" и стал ждать. Ему уже начало казаться, что сели батарейки и управление отказало, когда вдоль стены опустился тросик с петлей на конце.
Славка вставил ногу в петлю, схватился руками в перчатках за тонкий стальной шнур, туго натянувшийся под его весом, и нажал кнопку "вверх". И каждый метр подъема возвращал его в знакомое состояние схватки – с морозом, ветром, высотой, скалами, с врагами, жаждущими его крови. Это ощущение бодрило, подзадоривало и заставляло собраться. Впервые за четыре недели он улыбался.
На чердаке все осталось по-прежнему. Да и что могло измениться, если сюда со дня постройки дома никто проникнуть не мог? Славка пощупал спальный мешок – не отсырел ли? Поболтал примус, проверяя, заправлен ли. Вода в пластиковой канистре не испортилась, слегка пахла полиэтиленом, но затхлого привкуса не чувствовалось, внутри позвякивали тонкие ледышки. Раскочегарив примус, Славка вскипятил чай, открыл банку тушенки и распотрошил пачку галет. Продовольственных запасов у него тут хватило бы на месяц осады.
Поужинав, разобрал верхолазное и альпинистское снаряжение, освежил в памяти наличие веревок, карабинов и крючьев. И только в последнюю очередь отправился в угол, выкапывать из керамзитовой засыпки деньги, похищенные на рынке у банды Ижака. Деньги, расфасованные в несколько полиэтиленовых пакетов, лежали на месте. Славка, не считая, набил карманы толстыми пачками, ещё несколько бросил в объемистую спортивную сумку, где уже лежали два мотка веревки и полторы дюжины альпинистских железок. Обвел лучом фонарика на прощанье чердак и, вставив ногу в петлю тросика, нажал на пульте кнопку "вниз".
* * *
Следующий день прошел в разных мелких хлопотах. С утра Славка прошвырнулся по магазинам, закупил продукты. Потом, окинув квартиру критическим взглядом, вымыл полы и стер пыль с небогатой мебели. Накормил обедом бабу Веру и замочил белье. Перед тем, как встретиться с Виолеттой, заскочил к Барибалу, передал часть снаряжения, ещё раз уточнив план действий.
К шести вечера на главном проспекте Екатеринбурга уже зажглись частые фонари. К ним прибавился свет, падающий из окон, поэтому ранние сумерки в городском центре мало ассоциировались с ночью. Рабочий день заканчивался, и людские толпы заполнили тротуары, создавая толкучку в дверях магазинов и плотно набиваясь в трамваи и автобусы. Редкие снежинки кружились в воздухе, сверкая в лучах фонарей. Ощутимо подмораживало.
На бульваре напротив Оперного театра бронзовый трибун революции Яков Свердлов застыл в митинговом порыве, призывно откинув руку и выставив вперед ногу в громоздком сапоге. Асфальтовое кольцо вокруг гранитного валуна-постамента, обставленное садовыми скамейками, позволяло почти неограниченному числу влюбленных парочек назначать свидание "на сапоге". Места хватало всем. Летом, впрочем, иногда бывало тесновато. Но сейчас лишь одна пара перекуривала на скамеечке, да какой-то бомж, сидя на корточках, брякал на голой земле газона пустыми бутылками, время от времени дыша на озябшие пальцы.
Бронзовый Свердлов был самым старым городским памятником, поскольку дореволюционные монархические скульптуры оказались свергнуты возмущенными солдатами, транзитом посетившими столицу Урала весной семнадцатого года. Местный пролетариат, видимо, оказался политически незрелым для столь смелого подвига. Чтобы он поскорее дозревал, спустя некоторое время на освободившиеся постаменты навтыкали агитационных революционных скульптур.
Обывателя шокировал "Освобожденный Труд" в виде абсолютно голого мужика со всеми надлежащими причиндалами. Из одежды на нем имелись только обрывки классовых цепей. Народ прозвал его Ванька Голый. Под стать ему была нагая женщина с факелом, стоящая на раскрашенном земном шаре. В те времена гипсовых девушек ещё не обряжали в спортивные трусы и майки и не совали им в руки байдарочные весла.
К сожалению, революционные гипсовые монументы не отличались долговечностью. Хоть их и красили к каждому празднику, но уральская погода брала свое, и линялые фигуры незаметно исчезли, словно репрессированные вместе с теми, кто их когда-то воздвигал.
Во второй половине двадцатых годов достигший стопроцентной грамотности свердловский пролетариат скинулся на бронзу и заказал художественную статую, дабы достойно увековечить городского ангела-хранителя из нового коммунистического пантеона. Бронзовый Свердлов стал неплохим символом города Свердловска.
Когда после бездарного августовского путча 1991 года столице Урала возвернули не слишком славное имя первой немки на русском престоле, памятники громить не стали. То ли транзитных солдатиков не случилось, то ли народ поумнел, то ли сделался просто более миролюбивым, а, скорей всего, ни с кем из прежних вождей не имел личных счетов, да и внешний вид города скульптуры не портили, наоборот, украшали. Не зря же молодожены так любили возлагать цветы к их подножию и тут же фотографироваться.
Народ, если угодно, любил бронзовых истуканов и слагал о них легенды, правда, больше похожие на анекдоты. Например, такая вот история, в которой задействованы три главных памятника, стоящих на одной линии по проспекту Ленина.
