Николас Блейк - Личная рана
- ...шпион ирландской цензуры, решивший выяснить, не пишу ли я порнографический роман,- закончил я легкомысленно.
- Да что вы, мистер Эйр! Да разве вы на это способны! Такой милый молодой человек!
Майра Лисон была совершенно шокирована.
Через минуту она пустилась в красноречивые рассуждения о чистоте ирландской культуры, традициях древней литературы Ирландии, возрождении национального языка и прочем в том же духе. Назывались имена бардов О'Бруадер, О'Ратейл, Раферти, О'Каролан, Мерримен. По ее манере разговора я понял, что прежде она наверняка была школьной учительницей, и неплохой. Мне пришлось признать, что мое мнение о ней как об обычной, не слишком образованной и склонной к снобизму даме было ошибочным. Кевин слушал жену, надувшись от гордости. Было бы жестоко объяснять, что ирландский язык в наши дни - тупик для литературы. Тут не место вспоминать некоего политического деятеля, ораторствовавшего на предвыборном митинге: "Ирландская культура ничем не обязана Византии. Ирландская культура ничем не обязана Греции или Риму. Ирландская культура ничем не обязана Великобритании (шквал аплодисментов). Ирландская культура словно непорочная лилия, одиноко цветущая в грязи". (Голос из зала: "Из которой вы вылезли, мистер!")
Я удовольствовался лекцией об англо-ирландской литературе от Свифта до Йитса, являющейся величайшей гордостью страны. Мы немного подискутировали о Томе Муре {Мур Том (1779-1852) - ирландский поэт, родом из Дублина. Автор поэмы "Лалла Рук" (1817) и сборника "Ирландские мелодии" (1807-1835). Они были положены на музыку Джоном Стивенсоном в 1807-1835 годах, в их числе "Мальчик-менестрель" и "Последняя роза лета"}, которого Майра считала извратителем народных мотивов. Я принял это заявление близко к сердцу, ведь я вырос на ирландских песнях. И тут хозяйка выудила внушительный нотный альбом и уселась за пианино аккомпанировать мне. В те дни я много пел. Звуковое сопровождение Майры было не очень гибкими, а обработки Мура выглядели до абсурдности витиевато.
- У вас красивый голос,- произнесла Майра после первой песни.
- Прошу вас, продолжайте,- попросил Кевин.- У вас прекрасно получается!
Но самое сильное впечатление этим вечером на меня произвела картина, которую я увидел, случайно глянув в окно, когда напевал "Она далеко от родной земли": кучка ребятишек в ночных рубашках, молча и восхищенно смотревших на меня. Последние лучи заходящего солнца превратили волосы малышей в сияющие нимбы...
Моя память запечатлела все детали с такой четкостью из-за событий, последовавших за этим ужином. Мне не удается восстановить, сколько дней спустя это случилось, и я не уверен, было ли это впервые. Поросшая травой намывная коса надолго стала нашим с Гарриет местом любовных свиданий.
В полночь, когда полумесяц ласкают раскачивающиеся ветви деревьев, я жду ее там, дрожа от возбуждения и страха. Я вижу стройную фигуру моей возлюбленной, словно привидение движущуюся ко мне через рощицу. На ней лишь длинная белая ночная рубашка. Мы бросаемся в объятия друг друга. Я невнятно что-то бормочу о Фларри. Гарри отвечает, что муж напился и спит, как бревно. В лунном свете черты ее лица смягчались, она казалась сверхъестественно красивой. Я снимаю с нее ночную рубашку, потом свою одежду. Мы опускаемся на колени, наши тела соприкасаются - два белых призрака у могилы, мы смотрим друг другу в глаза. Я хочу, чтобы этот миг длился вечно. Но красавица нетерпелива: она притягивает меня к себе, и я опускаюсь поверх нее, расслабленно лежащей на траве.
Скалы Лиссауна жадно пьют струящуюся воду. От нее поднимается легкий туман, а во мне вскипает любовь. Или это пряди тумана мерцают у меня перед глазами? Или все это существует только в моих воспоминаниях? Горячая волна желания опрокидывается слишком скоро. На ее ресницах хрустально переливаются слезы, и она тихонько всхлипывает.
Тогда я вхожу в нее снова. Женщина словно бы пассивна, но ее тягучие движения сливаются с моим ритмом. Будто плывешь в нектаре. Груди поднимаются и опадают, словно волны. Вот теперь ее руки оплетают меня все сильнее, цепко, словно гирлянды белых вьюнов. Наконец я слышу напряженный стон - она никогда не вскрикивала громко, занимаясь любовью,- и чувствую, как ее тело тает, расслабляясь.
Мы лежим молча и неподвижно, бок о бок. Два зверя, ненадолго забывшие о беспощадном времени и страхе перед охотниками. Потом Гарриет наклоняется надо мной, и я совсем близко вижу ее соски, подобные закрывшимся на ночь бутонам. Она лениво целует меня, бормочет "доброй ночи", накидывает ночную рубашку и убегает.
Глава 5
Перечитывая написанное, я чуть было не вычеркнул последний абзац. Грубая простота плотского соития со временем стерлась, оставив лишь терпкость двух месяцев близости, проступающую сквозь вуаль лунной пыли. Но тогда я не знал, что так случится. Я писал эти строки, превратившись в того самого юного романтика, о котором повествую. Нечестно судить его глазами человека, лишившегося иллюзий. В конце концов, я не пишу учебника о сексуальных отношениях в Западной Ирландии. Возможно, я нарушил первое правило писателя - не влюбляться в своих героев. Но ведь я был влюблен в Гарриет! А в самого себя? Да! Любовь соединяла нас в одно целое.
А что она думала обо мне? Бог знает. Эта удивительная женщина сочетала в себе грубость и изящество. Изящные запястья, уши, щиколотки, грубые плечи и ягодицы, на ощупь твердые, как отполированный мрамор. До абсурдности утонченное поглощение пищи и грязные выражения, слетавшее с ее языка; неуклюжие подразнивания и трогательное простодушие.
- Я так долго была чиста, пока ты не появился,- однажды произнесла моя возлюбленная.
- Чиста?- удивился я.
- Ты понимаешь, о чем я говорю.- Она слегка покраснела.
Я понимал. Но Гарриет воспользовалась таким необычным словом! Я не знал, можно ли верить ее признанию, ведь она неоднократно намекала на ухаживания не только Кевина, но и других мужчин. Возможно, эти намеки должны были лишь возбудить во мне ревность.
Не сомневаюсь, сегодня подобную женщину назвали бы нимфоманкой. Она была ненасытна. Однако в моменты близости жена Фларри никогда не пользовалась обычными уловками опытной женщины, чтобы возбудить меня. Никакой бесстыдной эротической болтовни. Ее желание было непритворным и простым, как у животного.
Гарриет вела себя вызывающе только на публике. Расхаживая со мной по Шарлоттестауну, она то осыпала меня насмешками, то вешалась мне на шею на глазах у мужа. Меня это всегда смущало. Но я научился игнорировать ту часть моей личности, что симпатизировала Фларри, и быстро привык считать его услужливым рогоносцем и занудой.
Был ли наш роман заранее спланирован Гарриет? Я просто-напросто не знаю. После нашей бурной близости она дней десять выжидала, прежде чем договориться о новом свидании. Если же мы с ней в эти моменты охлаждения случайно встречались, она вела себя со мной безразлично. Делалось ли это нарочно, чтобы поддерживать во мне кипение желания? Я подозреваю, что нет. И все-таки эта бесстыдница получала удовольствие от своих выходок, и чем они были возмутительнее, тем лучше. Но потом, когда период охлаждения заканчивался, она становилась навязчивой и капризной. И я снова удивлялся, неужели Гарриет все это проделывает нарочно, поддерживая в моей метущейся душе ощущение неопределенности?
Я воображал ее то образцом женственности, то шлюхой.
В те дни, когда миссис Лисон не хотела меня видеть, я не чувствовал себя несчастным. У меня была моя книга. И я проводил монотонные часы, прогуливаясь по побережью с биноклем и наблюдая морских птиц.
Опрометчивость Гарриет внушала любовь и привязывала меня к ней все больше и больше. К примеру, она никогда не пользовалась противозачаточными средствами и не позволяла этого мне. Она верила в "безопасный" период и заявляла, что раз не забеременела от Фларри, то не забеременеет и ни от кого другого. Мне эти идеи не казались бесспорными. Но я заразился беспечностью моей подруги, я блаженно сходил с ума и ничуть не одумался, обнаружив однажды майским вечером записку, вставленную в мою пишущую машинку: "Предупреждаю, прекрати все это!"
Я такой же трус, как и большинство обычных людей, и не стану притворятся, будто угроза не вызвала у меня приступа паники. Пару дней я чувствовал параноидальные симптомы. Но, сообщив о записке Гарриет, я столкнулся с ее небрежным безразличием, обычным для очередного периода охлаждения. Фларри я ничего не сообщил. Определенно из чувства вины, а также потому, что я не считал его способным на угрозы. Я размышлял, уж не дело ли это рук незнакомца, обыскивавшего коттедж, но тогда что же я должен прекратить, черт возьми?!
В конце концов я проникся беспечностью Гарриет. Как многие молодые люди, я жаждал восхищения своей девушки и хотел выглядеть храбрецом в ее глазах.
И вот таинственное преследование, если оно существовало, позабыто. Мы с Гарриет снова вместе. Ночные свидания на поросшей травой косе возобновились. Иногда возлюбленная приходила в мой одинокий домик, и мы занимались любовью прямо на полу, слишком нетерпеливые, чтобы подняться по лестнице в спальню. Где бы мы ни оказывались наедине - под деревьями в усадьбе Лисонов, на горном склоне или у ручья, она тут же обвивала меня изящными, но сильными руками, и мы опускались на землю. Я был ею околдован. Это было чудесное сумасшествие. Солнце светило весь день, пробиваясь сквозь грозовые тучи и низкие облака. Англия, мои друзья, надвигающаяся война - все казалось обрывком какой-то другой жизни.
