Евгений Сухов - Бросок на выстрел
– Почему?
– Слушай, а с какого это я тебе должен отвечать? Ты мне брат? Сват? Или кореш какой?
– Но вы же согласились со мной поговорить, – вполне резонно заметил я. – Да и не убудет от вас…
– Ты базар-то фильтруй, – уперся в меня взглядом одноглазый.
– Я говорю все как есть. И в моих словах нет ничего оскорбительного.
– Еще бы оно было, – хмыкнул он.
– А зачем тебе надо было знать про «Волгу»? – спросил меня Гугенот. – Чтобы следакам накапать[3]?
– Я уже вам говорил: у них своя свадьба, у меня – своя. Ничего капать следователям, ведущим это дело, я не собираюсь. Тем более информацию, которую вы мне сообщили конфиденциально. Я веду собственное расследование этого дела, и мне важно все, что так или иначе с ним связано.
Гугенот неопределенно мотнул головой, налил еще стопку водки и выпил. Потом поднял на меня глаза и спросил:
– Ну че, все, что ли?
– Почти, – дружески улыбнулся я. – Последний вопрос: следователь допрашивал вас в четверг или вчера?
– Вчера, – ответил Гугенот.
– Он приезжал к вам домой?
– Да.
– А почему он вас не задержал? Про «Волгу» вы ему ничего не сказали, значит, по его мнению, у вас имелся мотив, чтобы Левакова уб… чтобы причинить ему неприятности. К тому же вы ему угрожали при свидетелях, то есть при его сестре…
– После твоего «последнего» вопроса ты мне еще два задал, – заметил Гугенот.
– Простите, но один вопрос просто вытекает из другого, – ответил я оправдывающимся тоном. – Но это точно последние вопросы, Федор Николаевич…
– Никому я не угрожал, – скривился в усмешке Гугенот. – Это не в моих правилах. Тем более при свидетелях… И если бы я хотел замоч… причинить Левому неприятности, я бы их ему причинил без всяких угроз. Причем даже его не коснулся бы… И алиби у меня было бы железное… Так что сестренка Левого поганку гонит[4], когда сказала, что я наезжал на ее брата с угрозами. А то, что Левый долги свои отрабатывать не захотел и за ним зябок[5] остался, так что, я этому радоваться был должен, что ли?! Мы его с пацанами без малого четыре года «грели» в академии[6], едва ли не каждое воскресенье к нему ездили, а когда он вышел, то ручкой нам помахал: все, дескать, братва, я завязываю! Ему что, овацию за это нужно было устраивать? Рассчитайся со всеми, верни долги – и только тогда можешь быть свободен. Если бы я этого не сделал, меня пацаны просто не поняли бы. Это было бы натуральное кидалово!
– Да! – поддакнул шефу одноглазый. – Мы его что, за это благодарить должны?
– А то, что меня менты не повязали, – снова криво усмехнулся Гугенот, – так поначалу ведь и повязали, и в отдел привезли, но через два часа отпустили. Не через три часа, заметь, а уже через два…
– Я понял… А почему? – спросил я, отрывая еще одну виноградинку от кисти.
– Потому что у меня адвокат путевый. И алиби на вечер вторника у меня имеется настоящее, железобетонное…
– Понятно. А что, Леваков вам «Волгу» просто так отдал? Все-таки он сам ее восстанавливал, она ведь еще родителям его принадлежала. Что-то как-то не совсем вяжется.
– А ты дотошный, – добродушно заметил Гугенот и добавил раздумчиво, разглядывая меня: – Может, и получится у тебя докопаться и узнать, кто же Левого «замочил».
– Спасибо, – сказал я, сочтя слова Гугенота за комплимент.
– Не говори мне «спасибо», – скривился авторитет так, словно откусил от лимона. – Говори: благодарю.
– Благодарю, – поправился я.
– Мне как-то и самому его жаль. В целом он вполне правильный босяк был… Вот если бы не этот его «косяк» с перевоспитанием… А Леваков лайбу мне не отдавал, – ответил-таки на мой вопрос Гугенот.
– То есть? – не понял я.
– Я сам ее забрал.
– А что на это сказал Леваков?
– Ничего, – усмехнулся авторитет. – Его там не было.
– А где же он был? – задал я довольно глупый вопрос и получил соответствующий ответ:
– Этого я не ведаю…
– То есть вы увидели, что стоит «Волга» Левакова, а его рядом нет, и просто так ее забрали?
– Ага, – ответил Гугенот. – Только не просто так, а за зябок… Хочу тебе напомнить, ведь от «грева»-то он не отказался, когда на киче был, значит, понимать должен, что бесплатный сыр – только в мышеловке.
– А когда вы ее забрали?
– Вечером, во вторник, – ответил Гугенот. – Это я тебе уже говорил.
– Значит, в день убийства, – задумавшись, произнес я. И осторожно спросил: – А где она стояла?
– На Верхней Красносельской улице, недалеко от улицы Гаврикова и Третьего Транспортного кольца…
– А поточнее можно? Возле какого дома она стояла, номер этого дома, если помните, конечно…
– Тачка Левого стояла недалеко от оранжевого трехэтажного особняка с арочным входом. Номер дома не знаю, да там он единственный такой, – весьма подробно ответил Гугенот и уже нетерпеливо посмотрел на меня: дескать, все, братан, завязывай со своим интервью, пора тебе уматывать отсюда подобру-поздорову.
Красноречивый взгляд авторитета я понял хорошо, поэтому быстро поднялся с места и произнес:
– Благодарю вас, Федор Николаевич, от лица всей нашей редакции. – Затем перевел взгляд на одноглазого и добавил: – И вас благодарю, дорогой товарищ.
Он хмыкнул, встал и вышел из-за стола, пропуская меня. Я сделал несколько шагов и уже у занавески, отделяющей кабинет Гугенота от общего зала кафе, оглянулся и произнес:
– До свидания, господа.
Затем вышел из кабинета, подошел к барной стойке, попросил бармена налить сто граммов «Белуги» и принял их без закуски. После чего вышел на воздух. Если таковым, конечно, можно назвать то, что мы в нашем городе пускаем в свои легкие…
Глава 7
Когда время останавливается, или Этого женщины не прощают
Куда я отправился после визита в «офис» господина Гугенотова? Конечно, домой. Устал чертовски! Посещения сестры Левакова и общения с Гугенотом и его одноглазым товарищем в кафе-баре «Марыся» для субботнего дня было вполне предостаточно. Теперь оставалось переговорить с Ионенко, шефом Василия Левакова, и найти Наташу Челнокову, которая, как сказала мне Инна Левакова, была девушкой ее брата. Но здесь была еще одна загвоздка. Инна сказала, что эта Наташа, «кажется», была девушкой Левакова. Вполне могло быть, что Леваков считал ее своей девушкой, а вот она могла и не считать его своим парнем…
А Гугенот – фигура интересная, надо признать. Он словно застыл вместе со своим одноглазым приспешником в девяностых годах, когда власть на улицах находилась в руках братвы. У них тогда не было ничего, кроме желания делать все, что им заблагорассудится. Для них не существовало авторитетов, кроме воров (да и власти тогда не было особой), а ментов и прочие государственные структуры они просто игнорировали.
Вырвавшись из-под родительской опеки и мгновенно позабыв про заветы советской морали (часто во многом надуманные и неискренние), они жили больше инстинктами. Никто из них не желал служить одряхлевшему государству, продолжавшему разрушаться и потерявшему былое могущество.
Они не хотели иметь ничего общего с так называемым обществом, состоявшем в большинстве своем из сборища трусливой псевдоинтеллигенции. Братки хотели служить только себе, взяв за основу закон блатной субкультуры. А если и подчинялись, так только ломовой силе, способной переломить хребет. Каждый из них понимал, что входил в серьезный конфликт с государством, но именно чувство опасности и возбуждало, поднимало самооценку. Бесконечные разборки с конкурирующими бригадами стали нормой жизни, некой игрой на выживание, как в фильмах про бандитов и гангстеров, которые они запоем просматривали, бездумно подражая надуманным героям.
Они считались завидными женихами, у них были деньги, связи. Их ставили в пример как успешных самодостаточных людей, знающих, что они хотят получить от жизни. На них равнялось целое поколение. И едва ли не каждый подросток мечтал оказаться в братках… А в результате целые аллеи центральных городских кладбищ были заполнены бесшабашными пацанами, не пожелавшими жить уныло и закончившими свой земной путь так же разудало, как боевики в гангстерских фильмах.
Кому повезло выжить и перебраться в двухтысячные, уже научились ценить заработанное, поскольку теперь не сила, а деньги давали власть и признание. Деньги приобрели иное качество: оказывается, на них можно было покупать не только дорогое бухло, но еще и яхты, заводы, дорогую недвижимость, но главным образом они были нужны затем, чтобы чеканить новое бабло, в еще больших количествах, и преумножать власть и силу…
На первый план понемногу стали выходить образованность, умение красиво говорить, практичный и изворотливый ум. И самые пронырливые из них, сумевшие легализовать криминальные накопления, сделались очень состоятельными людьми, во владении которых оказались заводы, рудники, пароходы, газеты, телевидение…
