Акиф Пиринчи - Кошачьи
Но я чувствовал, что мои силы постепенно иссякают. И если тотчас же не протянется огромная золотая рука с небес и не положит конец этой беспощадной игре, то я схлопочу чистейший сосудистый коллапс. Братьям, бегущим за мной по пятам, похоже, этот утренний спорт ничуть не вредил — расстояние между ними и мной заметно сократилось.
Тем временем я находился на продольной стороне квартала. К моему великому счастью, ландшафт крыш с этого места не так хорошо просматривался, потому что монотонные формы двускатных и четырехскатных крыш сменило буйство куполов, крыш изломанных форм, террас, печных труб, балконов и пожарных лестниц. Это позволило затеплиться старому доброму чувству джунглей, и я доверился своему инстинкту. За этим последовала удача — охотники действительно потеряли меня из виду. Но тут же, словно обменявшись телепатическими сигналами, преследователи применили старый как мир прием: рассыпались веером в стороны, рассеялись в джунглях крыш и гнали теперь меня каждый поодиночке. Забившись между четырех огромных печных труб, я упал от усталости и едва переводил дыхание. Унизительное чувство — этим типам удалось меня окружить. Но для продолжения бегства не было ни сил, ни уверенности.
Вдруг раздался хруст! Я даже не мог точно определить, откуда исходил звук. Но так ли это важно? Они загнали меня туда, куда хотели, — в ловушку! И они убьют меня. Это было так же ясно, как то, что Клаудандус отправился на небо. С нервным тиком в затылке я совсем медленно побрел вперед и наступил на что-то, что поддалось с первого раза.
Слуховое окно, которого коснулась моя задняя лапа, опрокинулось вниз, и, прежде чем я успел по-настоящему испугаться, я, как Алиса в Стране чудес, провалился в неизвестную темноту. Как и следовало ожидать, я приземлился на все четыре лапы, но это счастье еще долго не доставляло мне блаженства. Куда, к дьяволу, меня занесло на этот раз?
Я осторожно оглянулся, и чем дольше глаза привыкали к измененным условиям освещения, тем увереннее я себя чувствовал. Потому что это таинственное помещение было защищено. Бархатные занавесы были полуопущены. Не считая слабого света пламени от потрескивающих дров в открытом камине, в комнате было темно. Добротная старинная английская мебель разбудила во мне надежду, что в любой момент появится пожилой мужчина с белоснежной бородой и в красной шубе, сядет в уютное кресло-качалку и начнет рассказывать какую-нибудь сказку. Но вместо Санта-Клауса на кресле-качалке лежала русская голубая и смотрела на меня странным неподвижным взглядом сияющих зеленых глаз.
Она выглядела роскошно. Шерстка была короткой, мягкой, шелковистой, среднего голубого тона с серебристыми ворсинками, которые придавали ей сверкающий блеск, и топорщилась как мех бобра или тюленя. Она слегка вертела головой в стороны, словно не могла определить, где я стоял.
— Ты новичок здесь, не так ли? — спросила она вкрадчивым голосом.
— Да, верно. Мое имя Френсис. Полторы недели назад поселился за пару домов отсюда, — ответил я.
— Друг или враг?
— Друг! — с горячностью ответил я. — Навеки друг!
— Очень утешительно. Это избавит меня от уймы неприятностей.
Ее поразительная красота заставила сильнее биться мое сердце, а меня самого — не сводить с нее глаз, как под гипнозом. Только ее глаза, вечно холодные, напоминающие замерзшее озеро, таили в себе что-то странное, мертвенное.
Она поднялась, намереваясь спрыгнуть вниз с кресла-качалки, но потом остановилась и повертела головой по сторонам. Лишь после этого странного ритуала спустилась вниз и медленно подошла ко мне.
— Не часто случается, чтобы кто-то падал с небес. А если такое и бывает, значит, замышляет недоброе.
— Только не я. Я упал вовсе не с небес, а по недосмотру через слуховое окно. Я, э… собственно, убегал.
— Вот как? От кого же?
— От некоторых членов секты Клаудандуса. Они выражали недовольство по поводу того, что за ними наблюдали во время их веселой церемонии.
— Очень похоже на этих идиотов!
Она медленно подошла к окну и посмотрела вниз на сад.
— Уже рассвело?
— Ты же сама видишь…
Я оборвал себя на полуслове. Наконец ее печальная тайна раскрылась. Я подошел к ней, опустив глаза на лапы.
— Ты слепа, — сказал я.
— Я не слепа, я только не могу видеть!
Она отошла от окна и вернулась к камину. Я сопроводил ее туда. Апатичным взглядом она смотрела на затухающее пламя. Хотя я уже знал ответ, но все же задал ей вопрос:
— Ты всегда сидишь здесь или иногда выходишь на улицу?
— Нет. На улице слишком много неприятностей с дорогими братьями и сестрами. Они всегда хотят воевать. Весь мир стремится к войне. Но не было еще ни дня до сих пор, когда я бы не желала себе увидеть хоть раз этот жестокий мир.
Эти слова разрывали мне сердце. Жизнь в темноте, среди стен, в пещере, в лабиринте, в лабиринте циклопа, из которого нет выхода. Жизнь, в которой постоянно строятся предположения, все воспринимается на ощупь, на слух, по запаху, но никогда ничего не видно. Она никогда не видела неба, не знала, как выглядит снег, блеск воды… Светило ли солнце, цвели ли цветы, летели ли журавли на юг — все было едино, все было черно, чернее, чем сама чернота. Проклятие, зачем же она так чертовски хороша! Это делало вопиющую несправедливость еще бессмысленнее. Бога не было! А если и был, то должен быть хладнокровно улыбающимся садистом!
— Мне очень жаль, — сказал я. Само по себе жалкое, ничего не значащее замечание, но я не мог найти подходящих слов, чтобы выразить свою печаль. Правда. Мне было бесконечно жаль ее.
— Почему? — возразила она. — В жизни бывает и похуже. Так ведь говорят, верно? В жизни всегда бывает еще хуже.
— Верно. Но где же предел?
— Возможно, его вовсе не существует. Можно немало вытерпеть, только бы не жить в салоне собачьих причесок.
Мы оба разразились раскатистым смехом. Она переносила свое положение с юмором. Это мне понравилось.
— Ты всегда была такой э… э… я имею в виду такой…
— Слепой? — Она помогла мне с улыбкой выйти из затруднения. — Да, с рождения… Как странно. У меня есть еще картины, картины в голове.
— Картины?
— Да, хотя, конечно, у меня довольно смутные предположения о том, что такое картины. Но все же они всплывают в моих воспоминаниях. И в моих снах. Снова и снова.
— Что это за картины?
Ее мордочка приняла странно отрешенное выражение. Но одновременно она изо всех сил пыталась сконцентрироваться на том, что видела своим внутренним взором либо верила, что видит. Было ясно, какого колоссального труда ей стоило вообразить визуальные предметы.
— Все так размыто и неясно. Я вижу людей, много людей, собравшихся вокруг меня. Они такие большие и такие… ясные, такие светлые. Одеты ли они в сказочно белый цвет, о котором мне часто рассказывали? Не знаю. Они разговаривают друг с другом и громко смеются. У меня панический страх, я хочу обратно к маме! Один из людей наклоняется ко мне и улыбается. Но это фальшивая улыбка, улыбка обманщика. У человека колючие глаза. Они необычно горят, словно хотят пронзить меня как кинжалы. Вдруг у мужчины появляется в руке что-то сверкающее, и он совершает этим предметом молниеносное движение. Я чувствую боль. И засыпаю. Но этот сон — пугающе глубокий, тяжелый черный сон, и я не просыпаюсь больше. В черноте сна я слышу голоса людей. Теперь они в ярости, кричат и обвиняют друг друга. Что-то не удалось. Я сплю дальше. Мне кажется, прошли тысячи лет, которые я провела в этом состоянии. Потом происходит нечто еще более страшное. Это так ужасно, что моя память навсегда стерла эти воспоминания. Но нет, вот еще одно: как-то я выбегаю с другими вместе. Да, это другие, их множество, сотни. Но я не могу больше видеть, я слепа. Я так расстроена оттого, что не могу больше видеть. Все пусто и мертво. Я брожу какое-то время вокруг, потом куда-то ложусь. Идет дождь, я промокла. Я потеряла всякую надежду и знаю, что умру. И теперь мне ничего не стоит умереть. Потом цвета и контуры картины гаснут, словно их опустили в химический раствор. Они исчезли навсегда. И больше нет картин…
Ее глаза наполнились влагой, она немного застеснялась. Чтобы скрыть от меня слезы, снова отвернулась к окну, став ко мне спиной. Я остался на месте и задумчиво посмотрел в ее сторону.
— Ты сохранила в памяти картины своего детства, — проговорил я. — Ты не была слепой от рождения. Твое прошлое скрывает ужасную тайну. Какой-то человек что-то сделал с тобой. После этого ты ослепла.
— Мне объяснить тебе кое-что? — сказала она, и я почувствовал оттенок иронии в ее голосе. — Самые приятные живые существа, известные мне, все те же люди. Кто бы иначе стал держать у себя такую слепую клушу, как я?
Она снова засмеялась и сделала это хорошо, чертовски здорово.
— Тебе стоит самому разок посмотреть на наших, когда они случайно забредут сюда. Они ведут себя как психопаты, как чудовища, звери. Они верят, что вечная борьба, которую ведут там, снаружи, продолжается и здесь. И только выяснив, с каким особенным созданием имеют дело, они сбиты с толку и реагируют еще более яростно и с большей ненавистью. Похоже на цирк. Я так давно сижу здесь, вся жизнь прошла мимо, не затронув меня по-настоящему. Но возможно, я ничего не пропустила. В смысле этой вечной войны там, снаружи, я имею в виду.
