Ева Львова - Адвокат олигарха
– Та ладно, не бери в холову, – дружелюбно говорила моя спасительница, помогая мне отряхнуть пальто. – Пойдем на диванчик, посидишь, дух переведешь, – вдруг предложила она, заводя меня в квартиру и захлопывая дверь. – Ты меня тоже пойми: Феликс – парень видный, бабы к нему так и липнут, а я че, терпеть это безобразие должна? Я и так ему ниче не ховорю, он у меня крутой на расправу, чуть что не так – сразу в хлаз. Поэтому я баб сама отшиваю, ты уж не обижайся. И Лидию Серхеевну вашу отшила.
– Правда, что ли? – слабо прошептала я, заинтересованная таким поворотом разговора.
– А то! – храбрилась девчонка. – Звонит сюда, как к себе домой, срывает ехо в командировки в любое время суток, как будто Феликс – ее собственность! В последнюю командировку тоже отправила среди ночи. В общем, я сказала Лидке все, что о ней думаю.
– Это ты молодец, – поддакнула я. – А когда Лидия Сергеевна отправила Феликса в последнюю командировку?
– Точную дату я не знаю, я на сохранении в больнице лежала, только сеходня выписалась. Думала, меня Феликс встретит, звонила, звонила, больше недели не моху до него дозвониться. Решила, ну ладно, доеду до дома сама. Приехала, смотрю – все его вещи раскиданы, как будто он в спешке убехал из дома. Кровать разобрана, и нетронутый ужин на кухонном столе. Уже, между прочим, протухший. Я сразу же позвонила в этот ехо Культурный центр, спрашиваю – хде мой парень? А Лидия Серхеевна нахально так заявляет, что послала Феликса по важному делу в командировку и чтобы я не дерхалась – он вернется, как только закончит свои дела. Какие, ховорю я, дела? У Феликса скоро ребенок родится! Тогда она заявила, что работа есть работа, и Феликс будет ездить туда, куда ехо отправляет начальство, а не сидеть у меня под юбкой. Ну, в общем, послала я ее!
Добравшись до дивана, я устроилась поудобнее, и во время рассказа Лили оглядывалась по сторонам. Начальник службы безопасности Культурного центра Бажена Соло жил на широкую ногу. У дальней стены просторной гостиной стояла огромная плазма, с обеих сторон от которой возвышались колонки домашнего кинотеатра. Стакан с водой, который мне дала хозяйка дома, я поставила на кованый журнальный столик со столешницей из мрамора и, слушая болтовню девчонки, взяла в руки фотографию в мраморной рамке, как бы между делом рассматривая изображенных на ней Феликса и Лилю. Снимок был сделан на морском берегу, и Белякович, одетый в одни плавки, обнимал свою спутницу за талию. Мое внимание сразу же привлекла татуировка на его плече. Это был тигр, прыгающий на китайский иероглиф, значение которого я, кажется, знала. Не потому, что я полиглот и держу в голове более тысячи всевозможных знаков, среди которых китайские, японские, корейские и прочие загадочные иероглифы. Просто на первом курсе института Борис загорелся идеей украсить свою фактурную фигуру затейливой татуировкой и долго выбирал подходящий рисунок. Однажды мы смотрели фильм из жизни китайских заключенных, и на груди у главного негодяя Джуниор увидел знак, поразивший его своей органичностью. Кудрявый друг тут же принялся вопить, что именно этот иероглиф он и запечатлеет на своем теле, и даже потребовал ручку, чтобы зарисовать его на ладони. Каково же было разочарование Устиновича-младшего, когда в самом конце фильма выяснилось, что этот знак наколот у негодяя не случайно и означает он китайское слово «тюрьма». Вернув фотографию на прежнее место, я решила проверить свое предположение и слабым голосом поинтересовалась:
– Можно воспользоваться санузлом?
– В туалет, что ли, надо? – уточнила Лиля, тяжело поднимаясь из кресла. – Прямо по коридору и первая дверь направо. Пойдем, я покажу.
Встав с дивана, я доковыляла следом за Лилей до ванной комнаты и, закрыв дверь и включив воду, ввела в коммуникатор запрос. Полковник тут же выдал все имеющиеся иероглифы, означающие слово «тюрьма», среди которых без особых проблем я отыскала тот, который был выбит на предплечье Феликса. Был он китайским и произносился «джан ю».
– Лиля, а давно Феликс вышел из китайской тюрьмы? – выключая за собой свет в ванной комнате, невинно осведомилась я.
– Из какой тюрьмы? – оторопела невеста Беляковича. – Феликс не был в тюрьме, он в прошлом ходу из Дахестана вернулся, боролся там с террористами!
– Давно у Феликса татуировка на руке?
– Сколько я знаю Феликса, столько у него эта татуировка, – буркнула Лиля. – Феликс говорил, что занимался ушу и владеет «школой тихра».
– А когда ты познакомилась со своим женихом? – уточнила я.
– Мы знакомы столько, сколько я беременна. Уже полхода, – нехотя ответила Лиля, окончательно теряя ко мне интерес.
Было заметно, что этот неприятный разговор, бросающий тень на отца ее будущего ребенка, очень не нравится гостеприимной хозяйке, и девушка, утратив былое дружелюбие, начала меня выпроваживать.
– Ну что, отпустило? – неприветливо поинтересовалась она, подталкивая меня к двери. – Тохда давай, я тебя провожу, мне уходить надо.
* * *
Смысл татуировки Беляковича показался мне настолько очевидным, что я и сама обрадовалась возможности без долгих объяснений покинуть беременную Лилю. Оказавшись за порогом, я со всех ног припустила на улицу, мечтая побыстрее добраться до конторы и проверить догадку, осенившую меня в ванной. Догадка заключалась в том, что Феликс находился в китайской тюрьме в год Тигра, поэтому на выпуклом бицепсе начальника службы безопасности Культурного центра именно тигр прыгает на иероглиф, означающий слово «тюрьма». Годом Тигра был две тысячи десятый, значит, если мои расчеты окажутся верными, татуировку парню делали в две тысячи десятом году именно в китайской тюрьме. Удостовериться в своей правоте я могла, лишь только послав адвокатский запрос в российское консульство в Китае. Но стоило мне усесться в машину и включить зажигание, как коммуникатор в сумке разразился призывной мелодией. Звонил дед.
– Иду перевели в обычную палату, можешь приезжать, – возбужденно сообщил он. – Ты скоро будешь в больнице?
– Минут черед двадцать, – обрадовалась я. – Дождешься меня или поедешь домой?
– Пожалуй, домой поеду, – выдохнул дед. – Что-то устал я за эти дни.
Забыв про татуировку, я завела мотор и помчалась на рынок, где накупила гостинцев, а затем понеслась в больницу. Бабушка лежала в общей палате у окна и цветом лица сливалась с белой подушкой. Сгибаясь под тяжестью пакетов с фруктами, я приблизилась к кровати и натянуто улыбнулась, стараясь ничем не выдать обуревавшие меня чувства. Всегда красивая и подтянутая Ида Глебовна казалась на больничной койке такой старенькой и хрупкой, что смотреть без слез на нее было невозможно. Глаза бабули были закрыты, грудь под одеялом часто вздымалась. В изголовье стояла капельница, катетер от которой тянулся к ее прозрачной руке. Я поставила сумки около тумбочки и приблизилась к кровати.
– Бабулечка, – тихо проговорила я, осторожно гладя больную по руке. – Это я, Агата.
Бабушка вздрогнула и открыла глаза. В первый момент выражение ее лица было бессмысленным, затем в глазах мелькнул огонек узнавания, переходящий в безудержную радость.
– Агата, девочка моя! – прошептала бабушка запекшимися губами. – Как я по тебе соскучилась! Что-то ты бледненькая. Устаешь на работе? Что ты кушаешь? Как у тебя с деньгами?
Кусая губы, чтобы не зареветь в голос, я прошептала: «У меня все хорошо», поправила одеяло, присела на край кровати, взяла ее руку в свои ладони и прижала к щеке.
– В моей комнате на трюмо стоит шкатулка, – с трудом проговорила бабушка, поглаживая меня по лицу. – Скажи деду, пусть тебе ее отдаст.
Сглотнув ком, вставший в горле, я через силу улыбнулась и мотнула головой.
– Ба, перестань, тебе самой она еще понадобится.
– Не спорь. – Бабушка еле заметно сдвинула брови к переносице. – Я сказала – возьми.
– Ладно, бабушка, – всхлипнула я. – Что тебе помыть, яблоко или грушу? Хотя давай, я помою все фрукты, а завтра привезу домашней еды.
– Где же ты ее возьмешь? – слабо улыбнулась бабушка.
– Сама приготовлю, – самонадеянно похвасталась я.
Бабушка недоверчиво дернула уголком рта, точно хотела сказать что-то еще, но у меня в сумке зазвучал сигнал коммуникатора. Даже не глядя на дисплей аппарата, я уже знала, что звонит дед. Чмокнув бабулю в щеку, я пообещала заглянуть попозже и, выскочив из палаты, ответила на вызов.
– Ты у бабушки? – осведомился неугомонный родственник. – Ну, как она?
– Она молодцом, – соврала я.
– Да уж, – недоверчиво хмыкнул Владлен Генрихович. – Ну, госпожа Перри Мейсон, какие планы на вечер?
Не могла же я сказать деду, что после работы мы со следователем Оболенским собираемся отправиться в магазин за хьюмидором, а потом едем к нему обмывать покупку? Я ни секунды не сомневалась, что дед прекрасно знает, что хьюмидором называют ящик для хранения сигар, в котором специальным образом поддерживаются нужная температура и влажность, и все равно я не стала докладывать о своих планах. Дело в том, что Владлен Генрихович – не сторонник сибаритства, и всякое стремление к чрезмерной роскоши он считает проявлением барства и объясняет отсутствием достойного воспитания. Олег, безусловно, был человеком, который бы деду не понравился, ибо, как я успела заметить, мой новый знакомый обожает вещи дорогие и пафосные. Откуда у рядового следователя деньги на дорогостоящие мужские игрушки, я старалась не думать, удовлетворившись вскользь оброненной Оболенским фразой о щедрых подарках бывшей жены.
