Виктор Пронин - Купите девочку
Да, многое изменилось в жизни горожан!
Обычные картонные двери начали заменять на стальные, чтобы никакой взрыв не смог их сокрушить, противоугонные устройства, изготовленные из медвежьих капканов, заменили электронными, которые сами откликались на приближение хозяина, за сотни километров посылали крики о спасении, и хозяин, услышав их отчаянные вопли, нанимал чеченскую бригаду или славных грузинских ребят, или приобретал по случаю в соседней молочной лавке неплохой гранатомет с боевым запасом и несся сломя голову вызволять свою машину, которая из последних сил орала в пространство, оглашая эфир криками боли и страдания.
В карманах у прохожих уже не позвякивали медные монетки, поскольку исчезли они из обращения, теперь в кармане у каждого прохожего, сжатый горячей ладошкой, потел совсем маленький баллончик, готовый каждую секунду выплеснуть в морду обидчику смертоносную струю газа и навсегда вырубить его из числа здоровых и сильных, навсегда превратить румяного детину, обронившего неосторожное слово, в парализованного калеку, стонущего, плачущего, сочащегося слезами и слюнями.
Многое изменилось в жизни людей, но только не застолье у Халандовского. Как и прежде, как и годы назад, на маленьком журнальном столике, потрясая невероятным своим запахом, лежала свернутая крутыми плотными кольцами домашняя колбаса, красные помидоры, в которые, казалось, были вживлены маленькие электрические лампочки, отчего помидоры светились даже в темноте. Да, и холодное мясо с хреном, домашнего посола огурцы, хруст от которых был слышен в самых отдаленных уголках квартиры, и...
Да, конечно. И бутылка запотевшей водки, вынутая из холодильника в тот самый момент, когда раздавался звонок долгожданного гостя. И Халандовский, старый пройдоха, плут и мошенник, бросался не к двери, нет, упаси боже! Он бросался к холодильнику, вынимал литровую бутылку лучшей в мире водки производства местного завода и устанавливал ее в середине стола. И лишь потом, не торопясь, чтобы не запыхаться, чтобы выглядеть достойно и невозмутимо, шел открывать дверь гостю, который уже измаялся на площадке, не зная, что и думать, начав терять надежду встретить и обнять любимого хозяина этой квартиры...
– Здравствуй, Паша, – произнес Халандовский и отступил в глубь коридора. – Как я рад!
– Если бы ты не открыл еще минуту, – проворчал Пафнутьев, сдергивая с себя куртку, – если бы я не услышал твоих шагов, – он бросил кепку на крючок, – если бы я не так устал и не был так разочарован в жизни...
– То что было бы, Паша? – проникновенно спросил Халандовский, медленно открывая и закрывая большие печальные глаза.
– Я бы выстрелами из пистолета высадил все твои замки! И вошел бы, невзирая ни на что!
– И правильно бы сделал, Паша, – тихо проговорил Халандовский. – Следующий раз, когда меня не застанешь дома – высаживай смело. И входи. Как бы ты ни вошел – с помощью отмычки, гранатомета или просто позвонив в дверь, я всегда буду рад видеть тебя! Проходи, Паша, в комнату... Можешь не разуваться.
– А если разуюсь?
– Разуйся, Паша. Вот шлепанцы. Я поставлю твои туфли в сушилку, и ты уйдешь от меня в сухих туфлях. Вижу, вижу, Паша, как тяжело тебе сегодня жилось, как ты день-деньской бегал по улицам за преступниками... А что творится на улицах, я знаю...
– Ладно. Понял.
Сковырнув с ног туфли, Пафнутьев в носках прошел в комнату. Увидев стол, он остановился и закрыл глаза. И тихий, еле сдерживаемый стон вырвался из его груди.
– О боже... Неужели это еще возможно? – спросил он слабым голосом. – Неужели, Аркаша, жизнь продолжается?
– Я скажу тебе, Паша, больше... Она будет продолжаться еще некоторое время. И этого времени нам вполне хватит, чтобы насладиться плодами земли, воды и неба. А также дружеским общением.
– Иногда мне кажется, что все давно кончилось, что жизнь на земле прекратилась и...
– Остались только мы с тобой? – подсказал Халандовский, воспользовавшись заминкой Пафнутьева. – И ты прав, Паша. Меня иногда посещают точно такие же мысли.
Пафнутьев опустился в низкое, продавленное кресло, откинулся на спинку, положил руки на подлокотники. Сделав несколько глубоких вдохов, он посмотрел на Халандовского, расположившегося в соседнем кресле.
– Кажется, выжил, – выдохнул Пафнутьев.
– Не сомневайся, Паша. Ты выжил. Меня всегда удивляла, Паша, твоя потрясающая способность произнести тост не просто уместный, а новый, свежий, дерзкий. Давай выпьем, Паша. Чтоб мы выжили!
– А меня просто потрясала твоя способность все, что угодно, превращать в тосты.
– Вперед, Паша! – И Халандовский бестрепетной рукой наполнил крутобокие стопки, в каждую из которых наверняка помещалось не менее ста граммов водки. Рюмки тут же окутались влажной дымкой, покрылись мельчайшими капельками, один вид которых в душе усталой и разочарованной рождает надежды и возвращает к жизни.
Друзья чокнулись. Звук получился сильным и содержательным. Не было в нем легкомысленного перезвона хрустальных фужеров, многозначительного и пустоватого стука шампанского, не было мелочного дребезжания рюмок маленьких и спесивых.
Выпив, Пафнутьев снова откинулся на спинку и некоторое время прислушивался к себе, с каждой секундой убеждаясь в том, что водка прекрасна, закуска на столе, что жизнь и в самом деле продолжается. Нет, с халандовской закуской не сравнятся никакие угощения из вымороченных салатов, тягучих соусов, вываренных непонятно из чего, шевелящихся в животе устриц и дергающихся, царапающих по стенкам желудка лягушачьих лапок...
Положив на ломоть срезанного мяса щедрую порцию хрена, Пафнутьев сунул его в рот и застонал от наслаждения. А когда все прожевал, все проглотил и уже ощутил праздничный фейерверк в своем организме, он поднял глаза и наткнулся на черный, громадный взгляд Халандовского.
– Тебе чего? – спросил Пафнутьев.
– Паша... Ты не поверишь... Но ведь ты и в самом деле выжил, а! Столько раз за последние годы ты мог сгореть, утонуть, расчлениться... Паша, ты ведь и спиться мог! Что же тебя уберегло?
– С такой водкой, Аркаша, с такой закуской, в такой компании... Разве можно погибнуть? Что ты несешь?
– Ну что ж... Тоже хороший тост, – Халандовский снова наполнил рюмки.
Опять выпив до дна, Пафнутьев похрустел огурцом, отломил домашней колбасы, отведал и ее, почтительно склонив голову к плечу.
– Что скажешь? – спросил Халандовский, который похвалу принимал вроде бы и равнодушно, но ждал, когда похвалят его угощение, а если гости молчали, то начинал нервничать и переживать.
– Ничего, что я беру колбасу прямо руками? – спросил Пафнутьев. – Понимаешь, в такую колбасу грешно втыкать железную вилку, ее надо нетронутой, неповрежденной донести до самого рта.
– Не переживай, Паша, – успокоил его Халандовский. – Короли едят руками.
– Да? – удивился Пафнутьев. – А, знаешь, кажется, ты прав.
– Я всегда прав.
– Почему же в таком случае не делаешь ремонт в квартире? – спросил Пафнутьев. – Твоя квартира, конечно, прекрасна, но она станет еще лучше, если... – Пафнутьев замолчал, предлагая хозяину самому решить, что менять в его квартире, а что оставить как есть.
Халандовский замер на мгновение от такой резкой перемены темы, внимательно посмотрел на Пафнутьева, поднял бутылку, прикинув количество оставшейся водки, снова поставил ее на место.
– Я сделал ремонт в своей квартире. Но не в этой.
– У тебя есть еще одна?
– Две.
– Разумно.
– Я купил две квартиры на одной площадке, объединил их и сделал ремонт.
– Но живешь здесь?
– Да. Говори, Паша... Я чувствую холодок в душе, когда вижу, как подбираешься ты к чему-то главному... Мне страшно, Паша.
– Кому ремонт заказывал? – беззаботно спросил Пафнутьев.
– Это уже горячее, – проговорил Халандовский. – Есть такая фирма – «Фокус».
Халандовский взглянул на Пафнутьева и тут же опустил глаза, словно опасаясь, что его друг увидит в них больше, чем следовало. Он взял бутылку, разлил остатки водки. Убедившись, что бутылка пуста, поставил ее у окна за штору, как это делали в столовых в период жестокой борьбы с алкоголизмом. Тяжело поднявшись из кресла, сходил на кухню, хлопнул дверцей холодильника и тут же вернулся еще с одной бутылкой, тоже покрытой матовым, серебристым инеем.
– Хорошо сидим, да, Паша?
– Я вышел на них.
– Понял.
– И не отстану.
– Знаю. Но победить, Паша, не сможешь. Не потому, что ты стар, слаб или смелости в тебе недостаточно. Дело в другом. Это спрут. У него много щупалец. И стоит отрубить одно, как на его месте вырастает другое, а все остальные остаются целыми.
– Ты знаешь, чем они занимаются?
– Всем.
– В каком смысле?
– В самом прямом. Они занимаются всем. Все, что придет тебе в голову, самое кошмарное – можешь быть уверенным, что и этим они занимаются.
– Младенцами торгуют? – произнес Пафнутьев самое несусветное, что только могло прийти ему в голову.
