Лариса Соболева - Итальянская ночь
Взявшись за дверную ручку, Ипполит прислушался к дому, выдохнул и открыл дверь. Лежавшая на кровати Милена подняла глаза от книги и никак не выразила своего отношения к ночному визитеру. Невероятно, но факт. Ипполит счел это благожелательным знаком, видимо, она не надеялась, но, в общем-то, ждала его. Ждала, ждала. Улеглась под летнее одеяльце абсолютно голая. И поскольку дождалась, он бесцеремонно уселся на кровать…
– Лечь хочешь? – спросила Милена.
– А ты не хочешь?
И потянулся к ней, но Милена положила пальцы на его губы:
– Я похожа на женщину, испытывающую недостаток в сексе?
– Напротив…
– Тогда в чем дело, Ипполит? – Она не позволила и со второй попытки поцеловать себя.
Простейший вопрос, а нечего сказать в ответ. Ипполит почесал пальцем у крыла носа, усмехнулся, но как-то оправдать свое босоногое и в халате присутствие надо, он сказал банальность, от которой стошнило его же:
– Я подумал… тебе одиноко… в чужом доме… тоскливо…
– Угу, угу.
Парадокс: она сейчас могла любой смысл вложить в свое «угу»: от возмущения до желчи, а ничего подобного! Может, Милена холодная, как лягушка? Но оценка правомочна, когда блюдо попробуешь.
– Значит, я тебе не понравился, – вывел он.
– Почему? – слегка пожала плечами Милена. – Только это еще не повод накрыться одним одеялом.
– Ладно, я по-другому поводу зашел к тебе, – нашелся изворотливый Ипполит, правда, не учел, что обычно с «другими поводами» непременно стучат в дверь и спрашивают разрешения войти. Но это уже неважно. – Мать меня беспокоит. Боюсь, ей станет плохо на похоронах.
– Во время похорон будет дежурить «Скорая», я договорилась и оплатила услугу. Это все, что ты хотел мне сказать?
– Ммм… – закивал Ипполит, выпятив губу. – Да.
– Тогда спокойной ночи.
Нехотя Ипполит встал, посылая проклятия на ее и свою голову, двинул к двери, у порога сказал:
– Э… я пошутил.
– Я так и поняла.
Опять тон ровный. Впрочем, он сам пользовался этими же приемами, а люди попадали в затруднение, не зная, что он имеет в виду. И мать пользовалась, очевидно, в подобном поведении есть некий шарм, но Милена достигла совершенства во владении собой.
Утром в парке, подняв зады кверху и опустив головы ниже колен, искали гильзы. Жаль, безуспешно. Ходить – здесь никто не ходил, уголок глухой и дикий, удаленный от мест развлечения и отдыха, к тому же утро, парк для посещения еще закрыт.
– Стреляли в тебя, когда ты был напротив этого места? – уточнил Парафинов. – Точно помнишь?
– Пф! – фыркнул Саенко, сидевший на каменном основании ограды. – Я это место на всю жизнь запомнил, найду его с закрытыми глазами по запаху.
– Металлоискатель нужен, – сказал опер. – Без него не найдем.
– Он есть в отделении? – озадачился Парафинов.
– Должен быть. Как же без металлоискателя?
– Гони и привези. Мне нужна хотя бы одна гильза. Пули искать бесполезно, они улетели в неизвестном направлении, а гильза… Без нее никто не уйдет отсюда, даже если нам предстоит вырвать все сорняки и выкопать все деревья на этом квадрате.
Парафинов присел рядом с Саенко на выступ ограды, оба закурили.
– Бросил полгода назад, – сплевывая, сказал Саенко, по счастливой случайности не убитый. – Да после вчерашнего… У тестя ночью пачку стащил и выкурил за ночь почти всю. А он курит такое дерьмо… не понимаю, как еще жив. Игорь, скажи, ты подозреваешь, что кто-то начал отстрел конкретных лиц?
– С чего взял?
– Но… – потупился Саенко, – тебе же гильза нужна, без нее ты не уйдешь, сам сказал.
Все правильно, он связал покушение на себя с убийством Арамиса, то есть раз кем-то приговорен, то отменить приговор вряд ли удастся. Того же мнения был и Парафинов, но пока этому нет подтверждения, поэтому Игорь Игоревич почти не лукавил:
– Думаешь, в тебя стреляли из того же оружия, что и в Арамиса? Если б это было так, то, будь уверен, попали б.
– Значит, в меня стреляли не те люли, что завалили Арамиса?
– Скорей всего, палили из пистолета, – не услышал вопроса Парафинов. – Нужно выяснить, из какого именно.
Загорали недолго, привезли металлоискатель, и работа пошла. Первое, что нашли, – два рубля и пятьдесят копеек. Затем почерневшую цепочку и, наконец, гильзу от пули, выпущенной из пистолета. Парафинов с трудом скрывал разочарование, он-то надеялся, вчерашнее покушение и убийство Баграмяна – одних рук дело и нужно искать общих врагов Саенко с Арамисом. Теперь же не знал, что и думать. Он подошел к ограде, с минуту изучал место, где вчера упал Саенко, вдруг высоко поднял плечи и застыл.
– Что-то не так? – забеспокоился Саенко.
– Не так. С близкого расстояния и – не попасть?
– Темно же было.
– Ну, да, да… – закивал Парафинов, однако остался глубоко неудовлетворенным.
Для Саенко недосказанность сейчас хуже разорения, его тревога только возросла. Как правило, человек всегда может ответить хотя бы себе, не оглашая подозрения: за что его, а Дмитрий Родионович ни одной причины не находил. И на вопрос Парафинова: мол, сам-то что думаешь, кто тебя решил обуть в белые тапочки, – Саенко лишь беспомощно хлопал глазами.
– Понятно, – протянул Парафинов, следом дал рекомендацию: – Посиди дома, отдохни, на диване полежи…
– Ага, в окно плюнь, книжку почитай, на люстру помедитируй, – пропыхтел Саенко. – А работа? Сейчас самый сезон начинается, я закупил арбузов…
– Ты дурак, Дима? В тебя стреляли, а ты про арбузы.
– А вдруг это только предупреждение?
– Поэтому не попали? – Саенко неуверенно кивнул, что означало большие сомнения. – И что именно ты должен сделать или не делать? О чем тебя предупредили? – Саенко пожал плечами. – Ну, как хочешь. Твоя жизнь, тебе и решать, что важнее. Ищите вторую гильзу, она должна быть где-то рядом с первой.
Остаток дня, да и в последующие дни, Дмитрий Родионович честно старался вспомнить все свои грехи…
На похороны собрался весь цвет города. Раиса сидела на стуле, выпрямив спину, в черных очках и с каменным лицом, сложив руки на коленях. Только по пальцам, теребившим белый носовой платок, можно было догадаться, насколько тяжела для нее эта процедура. Рядом с нею находились старший сын и Милена, а младший стоял у гроба в окружении молодых людей неопрятного вида и с трагическими физиономиями. Ипполит за спиной матери тронул Милену за плечо и спросил:
– Что за отряд скинхедов окружил нашего Вито?
Но ответила не Милена, а Раиса, слышавшая вопрос:
– Никакие не скинхеды, ребята – друзья Вито.
– У современных юношей стиль небрежно одеваться, – вставила Мила. – Это даже не протест, а… субкультурой, кажется, называется.
– Они были у Арамиса на виду, – говорила мать. – Это разумно, нужно знать, с кем общается твой сын, чтоб не получить неприятных сюрпризов. Не трогай их, мальчики любили Арамиса, пришли проститься с ним.
– Я и не думал трогать.
Ипполит выпрямился и продолжил наблюдать за братом и его компанией. Нет, они вели себя как вполне воспитанные парни, помогали, надев траурные повязки на предплечья, изъявили желание нести гроб, были наполнены искренней печалью. Но пришлось отойти в сторонку – позвонила Дина, о которой он ни разу за все это время не вспомнил. А не вспоминают, когда человек становится ненужным, Ипполит понял это, посему без извинений коротко сказал:
– Долго не могу говорить, у нас прощание с Арамисом.
– Понимаю, – пролепетала она. – Мог бы позвонить, я бы приехала.
– Дина, мне не до тебя было. – Конечно, не до нее, все это время он упорно подбирался к Милене, чему не мешало убийство отчима.
– Я думала, ты захочешь видеть меня рядом, когда твоей семье плохо… и тебе тоже…
Это уже называется назойливостью, а назойливость раздражает в силу того, что не проходит ощущение собственной подлости. Ну а как по-другому квалифицировать? Дина не виновата перед ним ни в чем, она скучает, стремится к нему, должно быть, втайне даже ревнует (и правильно делает), а он? Нацелился на добычу, практически не имея шансов. Милена – как кошка на крыше, ни разу не пробовавшая кота, – заняла оборонительную позицию, чем разожгла интерес. Ипполит и наматывает круги вокруг нее, подбираясь все ближе. Еще не совершил предательства, но готов к нему. И уже где-то в подсознании ищет повод к ссоре, оправдание себе, а вину хочет сбросить на Дину, хотя об этом рано даже думать.
– Арамис – не моя семья, но чисто по-человечески мне его жаль, – сказал он в трубку более мягким тоном. – А от мамы не отхожу, она очень любила мужа, сейчас ей тяжело. Просто не было времени тебе позвонить, извини.
– Я не сержусь, – подхватила Дина, как будто чего-то испугавшись. А может, у нее развито шестое чувство, им она уловила с его стороны некоторое охлаждение. – Знай, я жду тебя. Пока.
Ипполит вернулся на место, раздосадованный донельзя, хотя на что или на кого? Он снова принялся наблюдать за толпой, теперь чтоб отвлечься.
