Наталья Солнцева - Этрусское зеркало
Встреча с Алисой была подобна удару молнии, расколовшей его привычный, устоявшийся мир. То, что он ощутил при виде нее, поразило Глеба, приковало его к ней теми ослепительными цепями, той неразрывной силой, которую ни объяснить, ни понять невозможно.
Удрав с вечеринки, они долго бродили по вечерней Москве, говорили обо всем и ни о чем. Глеб словно погрузился в сон, который лишь частично осознавал. Он мог передвигаться, дышать, видеть и слышать, но его сознание заволокла полутуманная пелена, в которой звучал голос Алисы и горели ее зеленые глаза. Через эту пелену слабым призраком проступал остальной мир, который раньше казался Глебу вполне реальным. В один миг все перевернулось, переоценилось и преобразилось - сон и явь смешались, мечты и действительность поменялись местами.
- Алиса, - сказал Глеб, когда они прощались у подъезда ее дома в Медведкове. - Я не знаю, что со мной. Мне кажется, я погружаюсь куда-то, откуда нет и не будет возврата. Я не знаю слов любви и не умею их говорить… я даже не могу думать сейчас! Все окружающее меркнет, оно стремительно теряет прежний смысл и значение…
Алиса молчала. На ее губах лежал отблеск тусклого фонаря, одиноко горящего в ночной тьме. Не осознавая, что он делает, Глеб наклонился и поцеловал этот блик света на ее губах. Показалось - ее теплые губы чуть шевельнулись в ответ.
Глеб не помнил, как он добрался до общежития, нашел свою комнату и улегся спать. Он все еще находился во власти того ощущения, того прикосновения к губам Алисы…
На следующий день Глеб отыскал Алису в коридоре института. Они учились на разных факультетах, но он не мог понять, как до сих пор нигде не встречал ее, не знал о ней. Он показал ее своему товарищу, спросил:
- Кто она?
- Это? Алиска Данилина! Ты что, не знаком с ней?
- Нет… - соврал Глеб.
- Ну, ты даешь, парень! Она же на всех институтских вечерах читает стихи… Баратынского, Цветаеву, Ахматову… Неужели ни разу не слышал?
- Нет…
Товарищ подозрительно уставился на Глеба, который даже побледнел от волнения.
- Ты, часом, не влюбился? - ухмыльнулся он. - А у тебя губа не дура! Девчонка хоть куда. Красавица, умница, только того… со странностями. К ней уже не один подъезжал, и все получили от ворот поворот. Привередливая девица эта Алиса! Гляди, не обожгись, Глебушка…
Если бы Конареву сказали, что Алиса Данилина проститутка, сумасшедшая, одержимая дьяволом или неизлечимо больная, это не возымело бы никакого действия. Он безоговорочно принимал в ней все.
После занятий он поджидал Алису у остановки троллейбуса.
- Привет, - без улыбки сказала она и вздохнула. - Меня ждешь?
- Тебя…
- Зачем?
- Не знаю.
Глеб сказал правду. У него не было ни одной причины ждать Алису, кроме жгучего желания видеть ее, дышать с ней одним воздухом. Но разве об этом скажешь?
- Ладно, пошли.
Она легко, не оглядываясь, следует он за ней или нет, поднялась в троллейбус. От ее волос шел слабый горьковатый запах духов. Люди плотно прижали их друг к другу, и Глебу казалось, что он не доедет живым - сгорит. Вдруг Алиса зашевелилась, высвобождая руки, сказала:
- Нам сейчас выходить.
Они выбрались из переполненного троллейбуса, медленно пошли к парку. Под ногами шуршала тронутая инеем листва. Ранний закат придавал воздуху цвет меди и янтаря. Поздние хризантемы засыхали на клумбах. Деревья стояли притихшие, все в холодном осыпающемся золоте.
- Почитай мне стихи… - попросил Глеб. - Я ни разу не слышал.
Она подняла брови:
- Разве?
- У меня почти нет свободного времени, - объяснил он. - После пар бегу на работу в магазин, таскаю ящики. Потом до полуночи готовлюсь к занятиям.
- Ты любишь поэзию?
- Я мало читал.
Глеб только сейчас, после встречи с Алисой, начал осознавать, чего он был лишен в жизни. С самого детства он знал только нужду и бесконечную работу - в доме, на огороде, на почте, бегая по улицам в дождь и снег с тяжелой сумкой на плече, не чувствуя от холода рук и ног. Потом оказался в Москве, один на один с ее безразличной громадностью, полным равнодушием к его судьбе - жил где придется, голодал, работал как проклятый, в любую погоду, под открытым небом. Как ни странно, лишения закалили и его характер, и его здоровье. Он ничего не боялся, наверное, оттого, что ему было нечего терять. И во всем полагался на самого себя, потому что ему не на кого было рассчитывать.
Алиса остановилась. В ее волосах застрял маленький розоватый листок осины, на щеках лежала тень от ее длинных ресниц. Глеб почувствовал, как к горлу подступает ком, а глаза наполняются влагой. Он тряхнул головой, отгоняя непрошеное настроение. Что это? Он вот-вот заплачет? Не хватало еще так опозориться перед девушкой!
Он отвернулся, вдыхая запах увядающего парка, прелой листвы.
- Какие стихи тебе нравятся? - спросила Алиса.
Ее голос прозвучал глухо, сквозь пелену наваждения, охватившего Глеба с такой силой, что он испугался. Может быть, впервые за свою недолгую жизнь.
- Тогда я сама выберу, - не дождавшись ответа, сказала она. - Из Микеланджело.
Глеб молча кивнул.
Алиса читала, как на сцене - прекрасно поставленным голосом, выразительно, чувственно, переживая всем своим существом каждое слово, каждый звук. И заставляя переживать слушателя.
Моя любовь не в сердце у меня, Люблю тебя, но не земной любовью: Не смертным чувством и не смертной кровью Дано вкусить небесного огня…
Глава 7
Поздно вечером 23 августа, по окончании первого дня работы выставки, господин Чернов лежал у себя дома на диване с компрессом на лбу - все подробности минувших событий прокручивались в его уме, не давая уснуть.
Перед самым окрытием они с Шумским поспорили - говорить Геннадию о краже или оставить его в неведении.
- Спонсор имеет право знать, что происходит на выставке, - говорил Федор Ипполитыч, промокая вспотевшую лысину носовым платком. - Она организована на его деньги.
- Но мы же не злоупотребляем ни его доверием, ни его финансами, - оправдывался Чернов. - Ограбление - не наша вина. Если мы заявим о ночном происшествии правду, вернисаж может быть сорван. Разве не в интересах самого мецената превратить досадную неприятность в триумф?
- Каким образом?
- Скажем Геннадию, что в последний момент решили в рекламных целях запустить «утку» о пропаже картины «Нимфа» и нескольких этюдов Рогожина. Народ падок на скандальные подробности. Представляешь себе заголовки в газетах? «Жемчужина выставки «Этрусские тайны» похищена накануне открытия!»
Шумский растерянно моргал, глядя на Анисима Витальевича.
- Не понимаю, в чем смысл, - признался он. - Картина действительно похищена, и…
- Если Геннадий узнает правду, мы не сможем продать копию «Нимфы»! - перебил его хозяин «Галереи». - Я не собираюсь упускать свою выгоду. Найдутся украденные работы - тем лучше, не найдутся - мы внакладе не останемся. Это раз. Кто знает, не лишимся ли мы обещанного вознаграждения, расписавшись в собственной халатности? Дескать, не сумели обеспечить надежную охрану творческого наследия Саввы Рогожина. Это два!
В минуты волнения речь господина Чернова приобретала нарочитую официальность.
- А вдруг покупатель обнаружит подделку? - не сдавался Шумский. - Или Савва появится и поднимет кипеж?
- Думаю, с художником мы сумеем договориться. А по поводу подделки… так Рогожин не Рембрандт! Кто потащит его полотно на экспертизу?
Федор Ипполитыч только крякал и качал головой. Авантюрные наклонности компаньона приводили его в трепет. Он был не прочь заработать, но не хотел рисковать.
- Э-э-э… как же мы продадим работы, если объявим об их пропаже?
- Будет еще одна сенсация, Федя. Украденные шедевры возвращены! Кстати, может, этот Смирнов в самом деле их найдет. А нет - так и не надо. Максимум через неделю копии будут готовы.
Шумский с сомнением хмыкнул, в очередной раз вытирая лысину. Не нравилась ему эта опасная затея. Впрочем, раздумывать было уже поздно.
- Что, если мы продадим копии, а Смирнов найдет подлинники?
- Выкрутимся! - уверенно сказал Анисим Витальевич. - Заплатим ему за молчание. Пусть это тебя не волнует, Федя. Я надеюсь, что сыщик нас не подведет. Если похищенное найдется, нам будет даже спокойнее. Оригиналы нигде не выплывут!
- А воры? Они-то молчать не станут.
- Им признаваться в ограблении ни к чему. И ворованное они назад не принесут. Не для того они брали картину, чтобы вернуть ее.
Шумский нервно кивал, чувствуя, как взмокла под рубашкой и пиджаком спина. У входа уже собралась толпа посетителей и журналистов, до назначенного времени открытия оставалось полчаса.
В зале успели навести порядок, заменить разбитую керамику, убрать осколки. Только на месте пропавших этюдов и «Нимфы» ничего не повесили. Скоро здесь зашумит возбужденная толпа, защелкают фотоаппараты, заработают видеокамеры… У Шумского закружилась голова от предчувствия скандала.
