Эдгар По - Заколдованный замок (сборник)
— Позвольте мне сказать, барон фон Юнг, что ваши мнения, хотя и справедливые в главном, во многих пунктах подрывают уважение и к вам лично, и к университету, к которому вы принадлежите. Более того — во многих отношениях они даже не заслуживают серьезных возражений. Я бы сказал и больше, если бы не опасался вас оскорбить, — здесь Герман дерзко усмехнулся. — Я имею в виду, что мнения, подобные вашему, — не те, каких мы вправе ждать от благородного человека!
Когда Герман окончил свою двусмысленную тираду, все глаза обратились на барона. Он побледнел и затем весь вспыхнул. Потом уронил свой носовой платок, и когда нагнулся поднять его, я успел заметить выражение его лица, которое не мог видеть никто из сидевших за столом. Оно озарилось выражением присущей фон Юнгу насмешливости, выражением, которое он позволял себе лишь наедине со мной, переставая притворяться. Миг — и он выпрямился, оказавшись лицом к лицу с Германом! Столь полной и мгновенной перемены выражения я прежде не видывал. Казалось, он задыхается от ярости, смертельная бледность покрыла его щеки. Какое-то время барон молчал, как бы пытаясь овладеть собой. Наконец, когда это ему, по-видимому, удалось, он схватил стоявший на столе графин и проговорил, крепко сжимая его:
— Против всего, что вы здесь высказали, мингер Герман, можно возразить столь многое, что я не имею ни времени, ни желания вступать в продолжительный диспут. Но ваше замечание о несоответствии моих взглядов с достоинством благородного человека настолько оскорбительно, что мне остается только одно. Впрочем, как хозяин дома, я обязан быть вежлив со своими гостями и с вами также. Надеюсь, вы извините меня, если я, вследствие этих соображений, несколько отступлю от обычного образа действия дворянина, которому нанесено личное оскорбление. Вы простите меня, ежели я попрошу вас немного напрячь воображение и всего на единый миг счесть отражение вашей особы вон в том зеркале настоящим мингером Германом. В этом случае не возникнет решительно никаких затруднений. Я швырну этим графином в вашу фигуру, отраженную в зеркале, и так выражу по духу, если не строго по букве, насколько я возмущен вашим оскорблением, а от необходимости применять к вашей особе физическое насилие буду избавлен.
С этими словами он метнул графин с вином в зеркало, висевшее как раз напротив Германа. Барон попал точно в цель, а зеркало, само собой, разлетелось вдребезги. Все присутствовавшие вскочили и, за исключением фон Юнга и меня, поспешно удалились. Когда Герман вышел, барон шепнул мне, чтобы я последовал за гостем и предложил ему свои услуги в качестве секунданта. Я согласился, сам не зная, что думать о столь нелепом поручении.
Дуэлянт принял мое предложение с самым чопорным и корректным видом и, подхватив меня под руку, повел к себе. Я с трудом сдерживал смех, глядя на него и слушая, как он с глубокой серьезностью обсуждает «нанесенное ему утонченное оскорбление, не имеющее себе равных». После утомительных разглагольствований в свойственной ему манере, он достал с полок несколько заплесневелых книг, посвященных дуэльным правилам, и долго изнурял меня чтением вслух и комментированием прочитанного. Там были «Ордонанс Филиппа Красивого о единоборствах», «Театр чести» некоего Фавина и трактат Д’Одигье «О разрешении поединков». С самым напыщенным видом он продемонстрировал мне «Мемуары о дуэлях» Брантома, изданные в 1666 году в Кельне, — уникальный том, напечатанный на веленевой бумаге с большими полями. Затем он с таинственным видом попросил меня обратить внимание на толстую книгу в одну восьмую листа, написанную на средневековой латыни и снабженной курьезным заглавием «Законы дуэли, писаные и неписаные». Оттуда он огласил главу «Оскорбление прикосновением, словом и само по себе», около половины которой, как он меня заверил, в точности применимо к его случаю, хотя я не смог понять ни слова из того, что услышал, хоть убейте меня на месте.
Дочитав главу до конца, он захлопнул книгу и осведомился, что, по-моему мнению, ему следует предпринять. Я ответил, что вполне доверяю его тонкому чутью и выполню все, что он мне предложит. Ответ мой, видимо, ему польстил, и он уселся за письмо к барону. Привожу его полностью.
«Барону Ритцнеру фон Юнгу. Августа 18 дня 18.. года.
Милостивый государь! Мой друг господин П. вручит Вам эту записку. Считаю необходимым просить Вас при первой же возможности дать мне исчерпывающие объяснения о происшедшем у Вас в доме сегодня вечером. Если же на мою просьбу Вы ответите отказом, господин П. будет рад вместе с одним из Ваших друзей, которого Вы соблаговолите назвать, обеспечить возможность нашей встречи.
Примите уверения в совершеннейшем к Вам почтении.
Иоганн Герман».
Не зная, что делать дальше, я отправился с этой запиской к барону. Он поклонился мне, когда я подал ее ему, а затем с важным видом усадил меня в кресло. Прочитав вызов, он написал следующий ответ, который я и доставил Герману.
«Господину Иоганну Герману. Августа 18 дня 18.. года.
Милостивый государь!
Наш общий друг господин П. вручил мне Ваше письмо, написанное нынче вечером. По глубокому размышлению вынужден откровенно признать законность требуемого Вами объяснения. Но, признав это, все же испытываю серьезные затруднения. Ввиду необычного характера наших разногласий и личной обиды, мною нанесенной, я не могу представить себе словесного выражения тех извинений, каких вы от меня ждете, чтобы они могли исчерпать все многообразные оттенки и сложности, заключенные в данном инциденте. Однако я в полной мере полагаюсь на то глубочайшее проникновение во все тонкости этикета, которым Вы давно и по праву славитесь. Вследствие этого и с уверенностью, что буду правильно понят, осмелюсь отослать Вас к высказываниям сьера Эделена, приведенным в девятом параграфе главы «Оскорбление прикосновением, словом и само по себе» его труда «Законы дуэли, писаные и неписаные». Глубины и тонкости Ваших познаний во всем, о чем трактует автор, будет, я вполне уверен, достаточно для того, чтобы убедить Вас, что самый факт моей ссылки на это превосходное высказывание должен удовлетворить Вашу просьбу объясниться, просьбу человека чести.
Примите уверения в глубочайшем к Вам почтении.
Барон Ритцнер фон Юнг».
Герман начал читать это послание с язвительной усмешкой; но когда он добрался до ссылки на упомянутую главу, она превратилась в улыбку самого наивного самодовольства. Окончив чтение, он с самой любезной улыбкой попросил меня сесть, а сам снял с полки книгу сьера Эделена. Отыскав указанное место, он внимательно прочитал его про себя, затем закрыл книгу и попросил меня в качестве близкого знакомого передать барону свое восхищение его рыцарским поведением и заверить его, что представленное им объяснение является самым полным, почетным, недвусмысленным и вполне его удовлетворяющим.
Окончательно сбитый с толку всем этим, я вернулся к барону. Он принял слова Германа как нечто само собой разумеющееся, а затем удалился в соседнюю комнату, откуда вернулся все с тем же томом «Законов дуэли», который и вручил мне, предложив кое-что прочесть. Я так и поступил, но совершенно напрасно, ибо не понял ровно ничего из того, что хотел сказать автор. Тогда барон сам взял книгу и прочитал всю главу вслух. И к моему полному изумлению, я услыхал подробный рассказ о дуэли между двумя павианами, полный самых смехотворных подробностей. Барон объяснил мне секрет. Оказывается, это сочинение было написано совершенно особым образом — слова в нем были подогнаны так, чтобы, обладая всеми внешними признаками разумности и даже глубины, не заключать в действительности ни тени смысла. Ключ к истинному содержанию был в том, чтобы при чтении опускать каждое второе, а затем каждое третье слово — и тогда перед вами представали уморительные насмешки над поединками нашего времени.
Барон рассказал мне, что несколько недель назад он специально подсунул Герману эту книгу, а сегодня из спора с ним уяснил, что тот серьезно изучил ее, приняв ее содержание за чистую монету. Это и послужило фон Юнгу путеводной нитью. Герман скорее бы тысячу раз умер, но не признался бы в неспособности понять что-либо на свете, написанное о правилах поединков.
Перевод Л. Уманца
Черт на колокольне
«Который час?»
Расхожее выражениеВсе знают, что прекраснейшим местом в мире является, или — увы! — являлся, голландский городок Вондервоттеймиттис[184]. Но поскольку он расположен вдалеке от больших дорог, так сказать, в захолустье, то вряд ли многим из читателей довелось в нем побывать. Для тех, кто там не бывал, стоит привести некоторые сведения о нем. Это тем более необходимо, что, рассчитывая привлечь сочувствие к его обитателям, я собираюсь поведать здесь историю бедственных событий, случившихся недавно в его пределах. Никто из тех, кто знает меня, не усомнится, что я исполню эту добровольно взятую на себя обязанность с полной добросовестностью, строгой беспристрастностью, осторожно взвешивая факты и сопоставляя источники, чем ни при каких обстоятельствах не должен пренебрегать тот, кто претендует на звание историка.
