Дик Френсис - В мышеловке
– О, я и не думала, что мое положение так заботит вас. – Она попробовала захихикать, но вышло как-то фальшиво.
Через некоторое время мы остановились и поменялись местами. Мне нравилось вести ее машину. Еще бы! На протяжении последних трех лет у меня не было постоянного дохода и, соответственно, собственной машины. Двигатель приятно урчал под капотом, и автомобиль глотал мили, устремляясь на юг.
– А у вас есть деньги на билет, дорогой? И на другие расходы?
– Я остановлюсь у приятеля. Он тоже художник.
– Но доехать туда, голосуя на обочинах, вы не сможете, – с сомнением глянула она на меня.
– Попробую, – усмехнулся я.
– Ну ладно, дорогой, скажем, вы сможете, но это ничего не меняет и не стоит возражать. У меня есть кое-что благодаря Арчи, а у вас нет, и так как вы собираетесь в путь отчасти из-за моей контрабанды, то я настаиваю, чтобы вы позволили мне оплатить ваш билет.
– Нет, Мейзи.
– Да, дорогой. Будьте послушным мальчиком и сделайте, как я говорю.
«Нетрудно понять, – подумал я, – почему она была доброй сестрой милосердия. Выпей лекарство, миленький, вот так, хороший мальчик…» Мне не хотелось соглашаться на ее предложение, но от правды никуда не денешься: мне все равно пришлось бы одалживать.
– Не нарисовать ли для вас картину, Мейзи, когда я вернусь?
– Было бы очень хорошо, дорогой.
Я подъехал к дому, расположенному в районе Хитроу, где жил в мезонине.
– Как вы только выдерживаете, дорогой? – спросила она, поморщившись, когда реактивный самолет над нашими головами начал круто набирать высоту.
– В такие моменты меня утешают мысли о низкой квартплате. Достав чековую книжку, Мейзи выписала чек и подала мне. Проставленная сумма намного превышала расходы на путешествие.
– Если вы уж так настаиваете, дорогой, – ответила она на мои протесты, – то можете вернуть мне остаток. – Взгляд ее голубых глаз стал очень серьезным. – Только будьте осмотрительны, дорогой.
– Конечно же, Мейзи.
– Право же, дорогой, вы можете по-настоящему растревожить мерзких типов…
Через пять дней в полдень я приземлился в аэропорту Мескотт. Когда мы заходили над Сиднеем на посадку, далеко внизу были видны торговый порт и здание Оперы.
Джик встретил меня у выхода из таможни. Он улыбался и размахивал бутылкой.
– Тодд, старый чурбан! – воскликнул он. – Кто бы мог подумать? – Голос его легко перекрывал шум, царивший вокруг. – Приехал рисовать красные земли Австралии?
Он в упоении хлопал меня по спине своей мозолистой рукой, совершенно забыв, насколько она тяжела. Джик Кассаветз, старый друг, полная противоположность мне по всем статьям.
У него борода, а у меня ее нет. Жизнерадостный, шумный, экстравагантный, никогда не знаешь, что он выкинет в следующую минуту, – я даже завидовал его характеру. Голубые глаза и волосы пшеничного цвета, мускулы железные. Острый язык и искреннее неприятие всего, что я рисовал.
Мы встретились в художественном колледже, а сблизили нас общие побеги с лекций на ипподром. Джик старательно посещал скачки, но только для того, чтобы играть на тотализаторе, а не любоваться лошадьми, и уж, конечно, не для того, чтобы рисовать их. Анималисты, рисующие животных, для него были художниками второго сорта, ни один серьезный художник, считал он, не может всю жизнь рисовать одних лошадей.
Картины Джика, выполненные преимущественно в абстрактной манере, были мрачной, оборотной стороной его озорного нрава: порождения депрессии, полные отчаяния и безнадежности перед лицом ненависти и грязи, разрушающих волшебный мир.
Жизнь с Джиком была похожа на спуск на санках с горы: небезопасно, но захватывающе. Два последних года в колледже у нас была общая квартира-мастерская, и мы по очереди выставляли оттуда друг друга, когда встречались с девчонками. Если бы не талант, его бы выгнали из колледжа, потому что летом он прогуливал целые недели из-за своего другого увлечения – плавания на яхте.
В более поздние годы я несколько раз выходил с ним в открытое море, и думаю, что в некоторых случаях он подвергал себя и меня большей опасности, чем надо, но это являлось великолепной разрядкой после работы. Он был настоящим моряком – умелым, сильным и проворным. Мне было очень жаль, когда Джик как-то сказал, что отправляется в одиночное кругосветное путешествие. В последний вечер его пребывания на берегу мы устроили шумное прощание, а на следующий день, когда Джика уже не было, я уведомил хозяина дома, что намерен переехать.
Он встретил меня на машине, и, как выяснилось, на своей собственной. Синий спортивный автомобиль британской модели. И внутри и снаружи все свидетельствовало о его старомодной претенциозности, выдержанной в мрачных тонах.
– И много таких здесь? – спросил я удивленно, укладывая чемодан и сумку на заднее сиденье. – С тех пор как его произвели на свет, прошло немало лег.
Он криво усмехнулся:
– Мало. Они теперь непопулярны, потому что пьют бензин, как воду… – Двигатель ожил, соглашаясь с ним, сразу заработали «дворники» из-за начавшегося ливня. – Ну, добро пожаловать в солнечную Австралию. Все время дождь да дождь. Именно поэтому в Манчестере сияет солнце…
– Но тебе здесь нравится?
– Да, дружище. Сидней – это как регби: стремительность, натиск и немного грации.
– А как идут твои дела?
– В Австралии тысячи художников. Ведь здесь процветает строительство коттеджей. Конкуренция чудовищная. – Он искоса поглядел на меня.
– Я приехал сюда не за славой и не за деньгами.
– Но я нюхом чую, что приехал ты неспроста.
– Как ты посмотришь на то, чтобы напрячь свою мускульную силу?
– К твоим мозгам? Как когда-то?
– То были просто развлечения…
– Ого! А тут есть риск?
– Да. По состоянию на сегодня – поджог и убийство.
– Боже! – Его брови поползли вверх.
Автомобиль стремительно мчался к центру города. Как стебли бобов вздымались небоскребы.
– Я живу в противоположном конце. В пригороде, как это ни банально. Как ты меня находишь?
– Ты весь так и светишься, – сказал я, улыбаясь.
– Это так! Впервые в жизни я счастлив, по-настоящему счастлив. Полагаю, ты скоро сам в этом убедишься.
Машина выбралась на скоростную автостраду, которая вела к мосту.
– Если ты поглядишь направо, – сказал Джик, – то увидишь триумф воображения над экономичностью. Пусть живет безумство, потому что только оно способно привести куда-то.
Я посмотрел. Это был Оперный театр, намек на него, серый и смутный от дождя.
– Днем он мертвый. Ночная птица…
Над нами взметнулась мостовая арка, стальное кружево, просто фантастика.
– Это единственный ровный отрезок дороги, ведущей в Сидней, – сообщил Джик.
Миновав мост, мы снова поехали в гору.
Слева мое внимание привлекло необычное огромное здание красного цвета. Вдоль каждой из его стен – правильные ряды широких прямоугольников окон с закругленными углами.
– Очертания двадцать первого века, – прокомментировал Джик. – Воображение и смелость!
– А где же твой пессимизм?
– Когда садится солнце, все окна вспыхивают золотом… – Блистательное чудовище осталось позади. – Здание управления водным хозяйством, – едко сказал он. – Их начальник ставит свое судно рядом с моим.
За городом дорога пошла вниз, сквозь тесные шеренги двухэтажных домиков, крыши которых составили большой ковер в красную клетку.
– Есть одна закавыка, – вдруг вздохнул он. – Три недели назад я женился…
«Закавыка» жила с ним на судне, пришвартованном вместе с колонией таких же судов возле мола, который он называл «Стрелка». Только теперь до меня дошло, почему, по крайней мере на время, мировая скорбь куда-то отступила.
Она не была невзрачной, но и красавицей не назовешь. Продолговатое лицо, недурная фигура и одежда практичного покроя. Нет того своеобразия, той непосредственной живости мотылька, которые были у Регины. В свою очередь меня критично обследовали карие глаза, в их взгляде светился ум, что сразу произвело на меня впечатление.
– Знакомься, Тодд, это Сара, – отрекомендовал он. – Сара, познакомься с Тоддом.
Мы поздоровались. Она спросила, как я долетел, и я ответил, что хорошо. Но было видно, что ее больше бы устроило, если бы я остался дома.
Кеч Джика – суденышко длиной в тридцать футов, на котором он приплыл из Англии, – походил на гибрид мастерской художника с мелочной лавкой. В глаза бросались занавесочки, подушечки и какие-то цветущие растения. Джик откупорил шампанское и разлил по бокалам.
– Ей-богу, – сказал он, – мне чертовски приятно видеть тебя здесь.
Сара вежливо присоединилась к тосту за мой приезд, но я не был убежден, что ей тоже чертовски приятно. Я извинился, что нарушил их медовый месяц.
– Да черт с ним! – лихо возразил Джик. – Чрезмерное домашнее согласие весьма расслабляюще влияет на душу человека.
– Все зависит от того, – уточнила Сара, – что тебе нужно для дальнейшей жизни – любовь или одиночество.
