Елена Селиванова - Встать, суд идет!
«На Ваше заявление сообщаем, что Вам будет предоставлена благоустроенная квартира с условием, что Вы безвозмездно передадите свою жилплощадь работнику завода, не имеющему жилья».
Предъявлял Иван Иванович и документ, подписанный помощником директора — просьбу к органам милиции прописать семью Морина в этом частном доме, так как
«бывшему рабочему завода Микулину И. И. предоставляется заводское жилье, а его собственный дом передается заводу».
Администрация предприятия понимала, что не все в этой «операции» оформлено, как положено, да не удалось найти другого выхода, чтобы помочь больному человеку не в ущерб интересам завода.
Когда Лидия узнала, что ей, как и сестрам, брату и мачехе, принадлежит по наследству комната-кухня отца, тут же предложила своим родственникам: во-первых, долю их наследства передать ей, а она выплатит им деньгами… Во-вторых, через суд выселить Морина.
Но родственники категорически отвергли оба предложения: в наследственной части дома должен жить Морин и никто другой, то есть как решили на заводе, предоставляя им квартиру.
— Ах так! — воскликнула Лидия Ивановна. — Но я-то свое не уступлю.
Она получила свидетельство о наследовании на одну треть той части дома, в которой спокойно жила семья Морина. Выселить квартирантов у Лидии Ивановны не хватило прав: ведь остальные две трети жилья ей не принадлежали. Тогда она пошла в наступление.
Дважды народный суд Тракторозаводского района Челябинска отказывал ей в иске. Дважды признавал свидетельство о наследовании недействительным. Дважды по ее кассационной жалобе отменялись эти решения областным судом. Наконец дело передали на рассмотрение в народный суд Советского района города.
Измученный хождениями по судам Морин взмолился:
— Оставьте меня в покое. Я выплачу Лидии Ивановне часть ее наследства — 325 рублей. Ведь есть же у нее жилье!
— А что вы хотите? — обратилась судья к остальным наследникам.
— Нам не надо никакого наследства, — в один голос заявили те, — лишь бы Морин остался жить в доме.
Чтобы прекратить это дело и не отвлекать в дальнейшем свидетелей от работы, судья предложила заключить мировое соглашение о том, что частное владение покойного И. И. Микулина передается в натуре всем наследникам, кроме Лидии Ивановны. Те выплачивают ей 325 рублей с условием, что она не будет препятствовать тому, чтобы комната-кухня была подарена Морину.
У всех горе с плеч свалилось. Только лицо Лидии Ивановны покрылось красными пятнами. Прикинув, что больше ничего не выжмешь, а лишь судебные расходы понесешь, подписала и она мировое соглашение. Получила свои триста двадцать пять рублей.
Десять лет живут под одной крышей слесарь Иван Алексеевич Морин и старший экономист Лидия Ивановна. Лишь одна стена отделяет их друг от друга. Напрасно Лидия Ивановна в своих жалобах писала, что эта стена не капитальная.
ЮЛЬКА
В глубине двора затерялся маленький домик. Ставни его закрыты наглухо.
Вот уж, пожалуй, года два не видели соседи раскрытых окон, не слышали песен Юльки. А ведь бывало, с утра до ночи, как колокольчик, звенел голос девочки. Звенел, переливался и вдруг замолк.
Где ты, Юлька? Почему не слышно твоих веселых песен? Кажется, совсем недавно вбегала ты в калитку и радостно кричала:
— А у меня пятерка, а у меня пятерка!
Отец, счастливо улыбаясь, выходил тебе навстречу. Казалось, в такие минуты он даже ростом становился выше.
И ты, Юлька, захлебываясь рассказывала ему, как отвечала урок и как учительница при всем классе сказала:
— Молодец, Юля, умница!
— Да умница ты моя! — похвалил тогда тебя папа.
Когда это было? Лучше не спрашивать девочку об этом — опять задрожат от обиды губы. И словно замрет она, думая о чем-то далеком. О чем же, Юлька?
Может, о том, как в первый раз надели на тебя школьную форму и вплели в косы белые капроновые ленты, как из школы ты шла счастливая с родителями и, размахивая портфелем, без конца повторяла, что в вашем классе — самая лучшая учительница?!
В тот вечер твоя тетя, сестра отца, увидев тебя, даже руками всплеснула, а потом торопливо вынула из старого альбома пожелтевший снимок, где она была сфотографирована в твоем возрасте, и долго смотрела то на тебя, то на пожелтевший снимок: ты похожа на нее, как две капли воды.
У бабушки и дедушки ты была любимой внучкой. Посмотри, они совсем состарились. Пойти бы тебе, Юлька, к старикам! Глаза у тебя острые, энергии много. Ты и нитку в иголку вденешь, и пол вымоешь, и воды принесешь.
Но почему перед тобой закрылись двери их дома?
— Мы тут ни при чем! — оправдывается бабка. — Разве не мы ее нянчили, не мы ее лелеяли? Единственным солнышком была она и сыну нашему. Только вот, сказал ему кум, что дочка не его. Ну а коли не его, так и нам зачем она? Не нужна она нам!
— Не нужна! — вторит ей дед.
— Если бы лютый враг сказал, что она — не родная дочь, я бы не поверил, а то ведь кум сказал. Ему врать нет смысла! — рассудил отец Юлии Михаил Григорьевич.
Так захлопнулась перед дочерью дверь отцовского дома. И хотя не оставили в беде девчонку с матерью соседи, можно ли залечить глубокую рану в сердце? Чужие люди им стали родными, а вот родной человек отвернулся.
— Уходи от меня! Я тебе чужой! — крикнул Юльке отец. — Уходи из дому, чтоб я ни тебя, ни твоей матери не видел!
А случилось все после того, как, изрядно выпив и поссорившись с отцом девочки, кум с порога крикнул:
— Не хозяин ты! И не отец! Черт тебя побери!
И, хлопнув дверью, пошел пьяной походкой восвояси.
Всю ночь Михаил Григорьевич не сомкнул глаз, а наутро пошел к куму. Прихватил пол-литра водки. Обрадовался кум — снова можно выпить.
— Скажи мне, Александр, чья Юлька? Скажи, положа руку на сердце.
— Как чья? А разве она не твоя? Мы же с тобой за ней в роддом ходили.
— Но ведь вчера вечером ты сказал, что она не моя. А что у трезвого на уме, то у пьяного на языке.
— Я сказал?! — искренне удивился кум. И, рассердившись, крикнул:
— Да ты что, лиходей, напраслину на меня возводишь?
С тех пор, как выгнал Михаил Григорьевич жену и дочь и закрыл ставни, прошло немало времени. Идет на работу или с работы — одна мысль его гложет: «А вдруг Юлька родная мне? Ведь на мою родню похожа…» С этими мыслями он ложился спать и вставал. Затопил печь — ладно, не затопил — тоже ничего. Осунулся, похудел, сгорбился.
— Ты что переживаешь? — стали говорить ему сослуживцы. — Подай заявление в суд — там разберутся, наврал твой кум или правду сказал. Выгнать счастье из дома — большого ума не требуется. Попробуй вернуть его обратно. Жена у тебя хорошая, дочь еще лучше.
…Когда за клевету судили кума, он бил себя в грудь: «Поверьте, люди добрые, сказал я все спьяна. И сам не знаю, что сказал. Но зла не хотел сделать. Не подумал, что Михаил так близко примет к сердцу мои слова».
Сболтнул человек напраслину, но до сих пор обходит свой отчий дом Юлька.
