Томейдж Пауэлл - Цветы на могиле
— Там была баржа?
Несколько секунд я слышал только треск в трубке. Потом Рейнолдс спросил?
— Какая ещё баржа?
— Я был там наутро после убийства Морин, — объяснил я. — Моряки швартовали к пирсу баржу. Я запомнил причал, потому что он причудливо выглядел. И в тот миг от него отходил буксир. Он ещё гудок дал, когда поплыл вниз по реке. Рейнолдс, баржа была порожняя и сидела высоко. Похоже, её собирались загрузить товарами со склада, поэтому моряки и оставили баржу там. Если подростки имеют обыкновение удить рыбу или нырять с этого причала, а машину обнаружили только нынче пополудни…
— Не надо ничего объяснять, — прервал меня Рейнолдс. — Оставайтесь дома и сидите на месте. Я вам перезвоню.
Я сидел на месте, сидел так же неподвижно, как, должно быть, сидел Алек Мартин после того, как убили его жену и ребенка. Я таращился на стену и видел то, что, наверное, видел он.
Телефонный звонок вывел меня из оцепенения.
— Вы были правы! — вскричал Рейнолдс. — Баржа стояла там с того утра до нынешнего полудня. Машина Мартина все это время была под днищем баржи.
— Значит, он поехал хлебать воду сразу же после убийства Морин.
— Должно быть, так.
— Он не мог прислать ту записку насчет Пенни, — сказал я. — Ее прислал совсем другой человек, очень хитрый человек. Думаю, он восхищался собственной сообразительностью, когда сочинял её.
— Психи, они ведь…
— Черта с два это псих. У него была очень серьезная причина настрочить эту записку. Машину не нашли, и человек, сбросивший её в реку, вздохнул свободно. Он думал, что река глубока, и машину вообще никогда не найдут. Запиской он вбивал последний гвоздь в крышку гроба Мартина. Полиция ходила по замкнутому кругу, разыскивая человека, который был на дне реки, и пока это продолжалось, автор записки пребывал в полной безопасности. Но он не знал о барже. И не понимал, что происходит с мужчиной, когда из его жены вышибают дух.
— Слушайте, Гриффин, если вам что-нибудь известно…
— Скоро увидимся, лейтенант.
— Гриффин…
Я бросил трубку, выбежал на улицу, сел в машину и дал полный ход.
Он неподвижно сидел в тихой комнате, последние багряные лучи заходящего солнца падали на его лицо, но он не мигал. Вытаращив глаза, он смотрел на пистолет у меня в руке и настороженно внимал моей речи.
— Этот Мартин, — говорил я, — славный и добрый малый с нежной душой. Он видит гибель жены и сына, запоминает номер машины, узнает имя женщины, которая сидела за рулем. Он замышляет убить её. Он жаждет этого убийства больше всего на свете. Проигрывает его в уме тысячу раз, а потом предпринимает два покушения — возле питомника для саженцев и перед гастрономом. Оба покушения проваливаются. Почему? Да потому, что парень по натуре своей не убийца. Он слеплен из другого теста. Именно поэтому в самое последнее мгновение он выворачивал руль. И в первый, и во второй раз.
Что же происходит потом? Он выжидает удобного случая и предпринимает третью попытку? Нет. После неудачи у гастронома парень наверняка уразумел, что не способен на убийство. Во всяком случае, на такое убийство. Вместо того, чтобы красться за Морин, будто охотник, он идет к ней домой. Проникает внутрь, проводит там какое-то время, выкуривает сигарету и оставляет окурок в пепельнице. Морин понимала, что попалась, и в живых он её не оставит. Наверняка она рассказала ему все и назвала имя человека, сидевшего с ней в машине тем вечером, когда погибла семья Мартина.
Он хочет добраться до этого человека и заставляет Морин поехать с ним. Когда Мартин встретился с этим человеком, ему больше не надо было разбираться с Морин. Теперь перед ним мужчина. Безжалостный и бессердечный эгоист мужского пола. И сильный. Мартину он не по зубам. Он вырубает Мартина, сует в зеленую машину и заявляет Морин, что у неё нет выхода, кроме как подыгрывать ему до конца. Потом он едет на Тиммонс-стрит. По одной-единственной причине: ему нужна река, чтобы избавиться от бесчувственного или мертвого Мартина. Но тут Морин срывается. Она не чужда чувства справедливости, хотя её подонку-спутнику этого не понять. Морин выскакивает из машины, и подонок давит её. Ему везет: свидетелей нет. И он сталкивает машину с телом Мартина в реку.
Что называется, концы в воду. Подонок в полной безопасности. Никто не узнает, что он причастен к наезду и преступному сговору. Никаких тебе скандалов. Незапятнанное имя, неплохие виды на будущее. И времени он не потеряет, поскольку не проведет ни единой минуты в зале суда и за решеткой.
Я помолчал.
— Ну, как, Рэнди? Похоже на пьесу?
Он заерзал. Потом встал и презрительно ухмыльнулся.
— На никудышную пьесу, — сказал он. — Но, разумеется, вы не думаете, что я и есть этот таинственный великий преступник.
— Еще как думаю. Вам очень везло. Но вы допустили две ошибки. Нацарапали записку, не зная, что у причала, на том месте, где утонула машина, стоит баржа. Это обстоятельство доказывало невиновность Мартина. Вот ваша первая ошибка. А потом вы солгали мне, и эта ложь изобличила вас, Рэнди.
Он стоял передо мной, расслабленный и почти вялый. Ветер с улицы играл страницами разбросанных по гостиной журналов.
— Я начинаю сердиться, Стив, — заявил Рэнди. — В конце концов, вы знаете меня всего пару дней, а уже навоображали себе столько, что…
— Морин знала вас дольше.
— Две недели…
— Вы повторяетесь. Драматургу это непозволительно. Морин была сдержанным человеком, в некоторых отношениях почти робким. Она сказала, что хочет познакомить вас со мной. Подозреваю, что и нашим друзьям она хотела представить вас в моем присутствии, как нашего с ней общего приятеля.
— Что ж, тут вы правы, не буду спорить.
— Значит, вы общались с Морин только наедине. И вот она мертва. И не может опровергнуть ваши заявления, правильно?
— Ну, вообще-то правильно. Покойники не спорят…
— А вот и нет. Неправильно. Семья Мартина погибла двадцать восемь дней назад. Но вы знали Морин и до этого. Месяц назад она написала театральному агенту и послала ему две ваших пьесы.
Рэнди заметно побледнел.
— Она надеялась, что сможет сделать вам сюрприз и сообщить добрую весть о ваших пьесах, если их примут. Это было бы и впрямь приятно, правда, Рэнди?
— Слушайте, Стив, давайте не будем городить огород. Может быть, мы с Морин познакомились не две недели назад, а раньше. Может, я просто так брякнул про эти две недели…
— Потому что не хотели, чтобы кто-то узнал о том, что вы были знакомы с ней до гибели семьи Мартина. Зачем ещё вам лгать? Вы знали о несчастье, стоившем жизни женщине и маленькому ребенку. А значит, были на месте происшествия. Вы эгоист, Рэнди, и поэтому придумали грандиозную ложь. Великую ложь. И все прошло прекрасно. Зато на мелкой лжи вы попались.
Лицо Рэнди сделалось пепельно-серым. Я видел, как он лихорадочно придумывает отговорки и ищет выход.
— Женщина с ребенком на руках была сбита без пяти девять вечера, продолжал я. — Вскоре после того, как большинство людей заканчивает ужинать. Ведь вы возвращались с ужина, верно, Рэнди? И ехали через Западную сторону домой. Я знаю, какие рестораны предпочитала Морин, и мог бы показать вас их владельцам. Вас и фотографию Морин. Они припомнили бы ваши усики и бородку на детском личике. Но я не хочу терять время.
— Терять время? О чем это вы, Стив?
— Я и так убежден, что Морин убили вы и что все произошло именно так, как я описал. Грязь Тиммонс-стрит пропиталась её кровью, Рэнди. Вам не следовало делать то, что вы сделали. Это была величайшая глупость.
Рэнди попятился прочь. Его лицо покрылось испариной.
— Я готов дать вам немного времени, если вы хотите во всем признаться, — добавил я.
— Можно мне взять банку пива?
— Валяйте.
Я вошел следом за ним на кухню. Рэнди открыл жестянку с пивом и одним глотком ополовинил её.
— Они вас арестуют, Стив, — сказал он. — Если вы устроите самосуд в духе Мартина…
— Вам ли меня стращать?! — заорал я.
Рэнди выронил банку, и пена хлынула на пол. Он уперся ладонями в край кухонного стола, ища опоры.
— Вы не посмеете! Вспомните, что вы сами говорили о добре и справедливости, Стив! Ведь вы тоже добрый человек. И не поступите наперекор вашему чувству справедливости.
— Как раз это чувство и требует, чтобы я поступил именно так.
Рэнди разревелся. На сей раз по-настоящему. Теперь он не лицедействовал, как в тот день, когда мы с Рейнолдсом сообщили ему о гибели Морин.
Он плакал от ярости, отчаяния и бессилия. И кричал сквозь слезы:
— Она относилась ко мне как к ребенку! Маленькому братишке! Тем вечером после ужина Морин читала мне назидания. Мол, я ещё молод, и не надо торопиться. Устройся куда-нибудь на полставки и работай. Я рассмеялся ей в лицо, и Морин рассердилась. Она свернула на Западную сторону и, глядя на меня, что-то говорила. И тут вдруг откуда ни возьмись на середине мостовой появилась женщина с ребенком. Морин уже никак не успевала остановиться. Женщина не смотрела по сторонам, она улыбалась и махала рукой мужу, который стоял у бакалейной лавки. А когда все же заметила машину, то потеряла голову от страха и отскочила не в ту сторону. Туда же, куда свернула Морин.
