Евгений Габуния - Ангел пустыни
Старик с любопытством переспросил:
- Это что ж такое будет? Первый раз слышу.
- Ну, собираю иконы, - объяснил парень. - Интересуюсь просто, коллекционирую словом. За ними и ездил сюда, да зря, ничего не нашел.
Видно, чем-то понравился старику этот рабочий паренек, или, быть может, напомнил сына, не пришедшего с войны. Он задумчиво посмотрел на его фотографию, висящую в красном углу, перевел взгляд на икону и сказал:
- Эту икону я тебе не отдам, бабкина, любимая. Верующая она у меня, сейчас в церкву пошла молиться. А на чердаке имеются. Давно лежат, еще с давнего времени, когда в этой избе трактир держал хозяин. Ты сам слазь, а то мне тяжело, да и выпивши я.
На чердаке, действительно, пыльной грудой лежали иконы. Парень не спешил уходить. Он тщательно обследовал все закоулки и обнаружил медное блюдо. Под темными пятнами окислов на его дне угадывалось изображение двуглавого орла. Здесь были также старинный утюг с большой трубой и деревянная прялка. Притащил все это в избу. Дед равнодушно сказал:
- Забирай, коли хочешь.
Мотоциклист полез было в карман за деньгами, но старик остановил его:
- Обижаешь, парень, я иконами не торгую. И прялку бери с утюгом вместе. На кой ляд мне это старье.
Не знал, не ведал старик, что это "старье" стоит денег, и немалых, а гость не стал его просвещать, поблагодарил, оседлал свою красную "Яву" и был таков.
- Хороший был старик, - с неподдельным сожалением закончил свой рассказ Валентин. - Я к нему часто приезжал, пока он не умер. Вместе к его знакомым ходили за досками, тогда этого добра навалом было, считай, в каждой избе. И денег не брали, заметь. Ну, конечно, поставишь бутылку-другую - и лады. Да, были времена, - ностальгически протянул Валентин, - не то, что нынче. Так и рыщут, подчистую подметают, - его белесоватые глаза зло блеснули. - Трудно теперь стало работать, вот что я тебе скажу, Олег.
Воронков с интересом слушал своего гостя и не узнавал его. Обычно немногословный, скрытный Валентин редко и скупо рассказывал о себе, а особенно о делах. Но сегодня он словно преобразился. "Коньяк, что ли, дает себя знать?" - подумал Олег Георгиевич, всматриваясь в слегка покрасневшее лицо Валентина, который почти в одиночку расправился с бутылкой. Однако его глаза смотрели трезво и осмысленно.
И, как бы отвечая на его вопрос, Валентин одобрительно произнес:
- А ты парень ничего, подходящий... - Он помолчал и добавил с усмешкой: - Но в разведку я с тобой все равно не пошел бы. Честно тебе скажу - не доверял тебе раньше, думал - стукач, на живца хочешь взять. Я ведь битый-перебитый... На мякине не проведешь.
Воронков сидел молча, занятый своими мыслями. Ему до мельчайших подробностей припомнился вдруг солнечный сентябрьский день, когда он с Валерой стоял возле комиссионного магазина на улице Димитрова. Этого Валеру он раньше знал по Кишиневу, тот крутился возле коллекционеров, промышляя по мелочам. Никто не принимал всерьез паренька - шестерка, и все. Потом Валера исчез. Воронков случайно встретил его в Москве, возле антикварной комиссионки на Димитрова.
Валера обрадовался земляку или сделал вид, что рад. Понизив голос и оглядываясь на прохожих, поведал, что живет теперь в Москве, намекнул, что его работа связана с частыми поездками за границу. Воронков, естественно, не поверил этой наивной чепухе, однако ничего уточнять не стал. Узнав, что Воронков интересуется антиквариатом и хотел бы познакомиться с конъюнктурой, как выразился Олег Георгиевич, поближе, покровительственно похлопал его по плечу:
- Есть у меня один кореш, он в курсе. Верный мужик.
Этот разговор происходил накануне, а на второй день они с Валерой поджидали "верного мужика" возле комиссионного магазина, традиционного места встреч "любителей старины". Верным мужиком и был Валентин. Познакомились, отошли в сторонку. Однако разговора, которого ожидал Воронков, не получилось. Валентин держался настороженно, на вопросы отвечал уклончиво, но адрес и телефон Воронкову все-таки дал.
Вспоминая о том, что произошло спустя месяц после знакомства, Олег Георгиевич как бы заново пережил острое чувство уязвленного самолюбия и обиды. В субботнее утро прилетел он в столицу, прямо из Внукова приехал на такси к Валентину. Тот удивился нежданному гостю, но в квартиру пригласил. Поболтали о ничего не значащих пустяках, и Воронков сказал:
- А я ведь к вам по делу приехал... - Он распахнул свой чемодан.
- По делу? У нас с вами, уважаемый, как будто никаких дел нет, холодно заметил Валентин, окидывая косым подозрительным взглядом в беспорядке сваленные в чемодане кресты и чаши. - Не по адресу, уважаемый, приехал. Я такими вещами не занимаюсь. - Он отвел глаза от чемодана. - Да и не знаю я вас.
Воронков правильно истолковал эту реплику как осторожный намек на то, что разговор еще не окончен.
- Послушай, Валентин, - перешел он на "ты", - нас же Валера познакомил. Забыл, что ли?
- Валера, - со злостью повторил Валентин. - В гробу я видел твоего Валеру. Божился, что джины принесет. Взял монету - и поминай его, как звали. Фуфло.
- Значит, и мне не доверяешь? Напрасно. Приезжай ко мне, сам увидишь, что я за человек. - Олег старался говорить спокойным, рассудительным тоном, с трудом сдерживая вдруг вспыхнувшую ненависть к этому наглому мужлану, перед которым был вынужден заискивать.
На том и порешили. С тех пор Валентин стал частым гостем в особняке на тихой кишиневской улице. И вот сейчас снова пожаловал, и не один, а с подругой.
- Неплохой ты, парень, Олег, - продолжал московский гость, - сечешь, что к чему. Вон сколько книг, - обвел он рукой книжные полки, - однако в разведку я с тобой все равно не пошел бы, - снова повторил он полюбившееся ему выражение.
- Да что ты все о разведке, война, что ли? - попытался обернуть в шутку его слова Воронков. - Давай делом займемся.
Он открыл дверцы книжного шкафа, порылся в нем, аккуратно разложил, как это делают опытные продавцы, на журнальном столике свой "товар". Глаза Валентина сощурились, в них зажегся знакомый Воронкову жадный блеск. Короткопалая, покрытая рыжеватыми волосами широкая ладонь потянулась к серебряному дискосу. "Свет наш Господь наш", - с трудом вслух прочитал Валентин выгравированную на выпуклом серебряном боку надпись церковнославянской вязью.
- Красиво писали, - он ухмыльнулся. - И вещица красивая. Ничего не скажешь. Только ей цены нет.
- Что значит - "только"? - настороженно спросил Воронков.
- Очень просто, я ведь тебе уже объяснял. В комиссионке культовые вещи не берут, на Большой Полянке - тоже. Значит, нужен любитель-фанат. Или - как лом, на вес. Серебро высокой пробы. Этот чертогон грамм двести тянет. - Он повертел в своих толстых коротких пальцах старинный крест с распятым Христом.
Валентин еще раз оценивающе, прищурив глаза, оглядел разложенные на столике кубки, кресты, серебряный оклад от Евангелия, дарохранительницы...
- Это все?
- Еще кое-что имеется...
Воронков вышел в другую комнату и вернулся, бережно держа в руках фарфоровую вазу и бронзовую скульптуру. Так же осторожно поставил их на столик. Ваза излучала благородную красоту, и красота эта на мгновение погасила жадный блеск в глазах гостя; они зажглись искренним восхищением.
- Где достал? - деловито осведомился он, не отводя глаз от вазы и не решаясь еще взять ее по привычке в руки.
- У одной божьей старушенции, деньги ей срочно понадобились, на квартиру дочери, что ли...
- А это откуда? - московский гость оторвался, наконец, от фарфоровой красавицы и указывал на бронзовую скульптуру двух обнаженных женщин и мужчины, стоящих возле лошади. Попытался прочитать выгравированную на металле надпись. - Черт его разберет, не по-нашему написано.
- "Похищение сабинянок" - вот как она называется, - снисходительно пояснил Воронков. - Есть миф такой. Тоже французская работа. По случаю достал.
В комнате стало тихо, оба собеседника замолчали. Откуда-то издалека донесся отчетливый мелодичный бой часов. Городские часы пробили полночь.
Гость очнулся, сосчитал удары:
- Однако уже поздно. Пора и на боковую.
Он зевнул, обнажив в оскале крепкие, белые, один к одному зубы:
- Ладно, беру. Вместе с Сарьяном, Левитаном и этой картинкой, ну, с паровозом. Если, конечно, они не локшовые. Снесу на атрибуцию. - Заметив колебание на лице Воронкова, жестко добавил: - Или все, или ничего.
Воронков поспешно согласился. Он всегда соглашался со своим московским приятелем. А тот вытащил из кармана бумажник, отсчитал две пачки купюр:
- Это - за прошлый мой приезд. А это - аванс Окончательный расчет после. Как обычно.
"Сухарик"
Кучеренко вылез из черной "Волги", прошелся, разминая затекшие от долгого сидения ноги, вдохнул всей грудью остро пахнущий свежестью холодный воздух.
- Подмораживает, а у нас слякоть, - обернулся он к своим спутникам. Погодка - специально для криминалиста. Не так ли, товарищ Енаки?
