Крис Юэн - Похождения в Амстердаме
Трех обезьян часто связывают с шестируким Ваджракилайей, одним из самых устрашающих божеств Тибета, и, таким образом, поговорка отображает буддийское представление о том, что если мы не будем слышать зла, видеть зла и говорить о зле, то мы все избавимся от зла. Налицо сходство с английской поговоркой: „Помяни черта — он и появится“».
Другими словами, обезьяны настоятельно советовали держаться от всего плохого подальше. И кто бы с этим спорил? Во всяком случае, не я. Я выключил ноутбук, надел пальто и вышел из квартиры с намерением погулять по округе, найти уютный бар, выпить несколько стаканов пива, что-нибудь съесть, может, и поговорить с незнакомцем или незнакомкой.
Хороший намечался план, даже отличный, но все рухнуло в тот самый момент, когда я открыл дверь подъезда и увидел инспектора Бюрграве. Компанию ему составлял полицейский в форме, а у тротуара дожидался патрульный автомобиль.
— Господин Ховард, вы под арестом.
— Но, инспектор, — вырвалось у меня, — я даже не прошептал вашу фамилию.
Я сидел в наручниках на заднем сиденье патрульного автомобиля, едущего по улицам Амстердама. Водители и пешеходы таращились на меня, а я мучился вопросом, поправить мне Бюрграве или нет. Я не был под арестом. Не мог быть, пока он не посадил меня под арест. Но потом решил, что уличать в недостаточном знании английского человека, который, похоже, и без того сильно меня невзлюбил, большая ошибка. Это был тот случай, когда следовало семь раз отмерить, прежде чем отрезать. И полагаться я мог только на себя.
Полагаться пришлось достаточно продолжительное время, потому что Бюрграве прилагал все силы для того, чтобы воспрепятствовать моим контактам с адвокатом, а когда один все-таки прибыл в полицейский участок, куда меня доставили, выяснилось, что английским он владеет не лучше, чем я — голландским. Мы втроем уселись за стол в комнате для допросов и первым делом начали спорить (на голландском, изредка переходя на английский), когда мне будет дозволено посетить туалет. Наконец я заставил себя повернуться к Бюрграве и сказал, что могу какое-то время отвечать на его вопросы без присутствия адвоката. После этого мне предоставили возможность побывать в туалете.
Когда меня привели обратно, рядом с Бюрграве сидел полицейский в форме, который присутствовал при моем аресте. Инспектор протянул мне книгу, и я стал листать ее с таким видом, будто решил посвятить два следующих часа моей жизни чтению. Я уже знал, что за этим последует, — это был детективный роман Чарльза Э. Ховарда «Вор и пять пальцев», продающийся во всех приличных книжных магазинах, а если сказать проще, мой первый роман.
— Кому посвящать книгу? — невозмутимо спросил я и протянул руку полицейскому, дабы взять у него ручку. — Может, моему любимому голландцу?
Бюрграве перехватил ручку и злобно зыркнул на полицейского.
— Фотография! — сказал он. — Это не вы.
— Вы правы.
— Как такое может быть?
— Читательницы предпочитают видеть на обложке симпатягу. — Я пожал плечами. — Насколько мне известно, этот парень — модель.
— Но вы использовали свои настоящие имя и фамилию.
— Парадокс, согласен.
— Вы пишете детективы?
— Да, о взломщике.
Он изогнул бровь.
— И вы тоже — преступник.
— Если я не ошибаюсь, — я почесал голову, — вы говорите о прискорбном инциденте, случившемся, когда я был гораздо моложе.
— Вас осудили за воровство.
— Скорее, за пожертвование, хотя, признаю, до этого была кража. Меня приговорили к общественным работам. На короткий срок. Что с того?
Бюрграве пожевал губу, откинулся на спинку стула.
— Я думаю, это интересно: вы — преступник, пишете книги о преступнике и лжете о встрече с преступником.
— Видите ли, я не считаю себя преступником. А что касается лжи, то я даже не догадываюсь, о чем вы говорите.
Бюрграве картинно покачал головой, словно мой ответ крайне его удивил, снял очки, чтобы протереть линзы носовым платком. Покончив с этим, вернул очки на нос, моргнул, словно увидел меня впервые, может быть, протертые линзы приобрели сверхъестественные способности и позволили разглядеть, что находится за завесой моей лжи.
— Вы сказали мне, что не встречались с господином Парком.
— Должен признаться, что я не помню подробностей нашего разговора.
— Вы сказали, что не встречались с ним. Но у меня есть свидетели. Трое мужчин видели вас в среду вечером в «Кафе де Брюг».
— И как такое могло случиться? — спросил я. — Надеюсь, вы не показывали им фотографию с обложки моей книги? Этим вы могли их дезориентировать.
— Они описали вас.
— Должно быть, они очень наблюдательные.
— Если хотите, я могу организовать опознание.
Я задумался. Наверное, не стоило раздражать его еще сильнее.
— Полагаю, в этом нет необходимости.
— То есть вы признаете, что солгали мне прежде?
— Я встречался с господином Парком, да. Но еще раз повторю: я не помню подробностей нашего предыдущего разговора. Хотя точно знаю, что меня не предупреждали об ответственности за дачу ложных показаний.
Бюрграве издал глухое рычание.
— Зачем встречались? — рявкнул он.
— Я бы предпочел об этом не говорить.
— Вы под арестом, — он нацелил на меня палец, — и должны отвечать на мои вопросы. Этот человек в больнице.
— Я за это ответственности не несу.
— Докажите это.
— Как?
— Отвечайте на мои вопросы!
— Я сомневаюсь, что вы мне поверите. Я думаю, что вы для себя уже все решили, инспектор. — Я повернулся к его безмолвному напарнику. — Он всегда у вас такой?
Полицейский окинул меня бессмысленным взглядом, потом покачал головой, как бы показывая, что ответить не смеет. Он что-то записывал в блокнот, но я не мог разобрать, что именно, поскольку писал он на голландском. Возможно, рецензию на мою книгу.
— Скажите мне, зачем вы встречались? — гнул свое Бюрграве.
— Хорошо. Скажу. Он хотел, чтобы я написал книгу.
— Книгу?
— Его мемуары. Он упомянул, что сидел в тюрьме, если не ошибаюсь, за кражу. Как я понимаю, он даже убил человека. И у него возникла мысль, что я могу написать историю его жизни, учитывая, что я пишу книги о ворах. Я ответил ему, что не получится. Я беллетрист, а не биограф.
— И вы рассчитываете, что я вам поверю?
— Верьте во что хотите, — пожал плечами я. — Это правда. Я не рассказал вам об этом раньше только по одной причине. По моему разумению, прошлое любого человека — его личное дело. Да и что бы это изменило?
Бюрграве недовольно покачал головой, потом жестом указал напарнику, что тот должен быть внимателен и точно записать последующие его вопросы и мои ответы.
— Когда вы ушли?
— Часов в девять.
— Вы встречались с ним следующим вечером?
— Нет.
— Где вы были, когда на него напали?
— Я понятия не имею, когда это произошло.
— В четверг вечером.
— Я работал. Заканчивал последнюю книгу.
— И вы не покидали свою квартиру?
Что-то в его тоне заставило меня насторожиться.
— Подождите, кажется, я выходил на прогулку. Где-то часов в десять.
— Куда?
— Бродил по округе.
— На Сент-Якобсстрат?
— Возможно. Точно не помню.
Он встал, что-то сказал напарнику на голландском.
— Он отведет вас в камеру. — Инспектор повернулся ко мне. — Вас накормят.
— Вы меня не отпускаете?
— Вы под арестом. Не забывайте об этом.
Как я мог забыть? Надо отдать голландцам должное, они знают, как обустраивать камеры в полицейском участке. Стены выкрасили в два цвета, нижнюю часть — темно-бежевым, верхнюю — светло-бежевым. У одной стены стояла крепкая пластмассовая кровать с тонким, в пятнах, матрасом, у противоположной — металлические унитаз и раковина. Окна, из которого я мог бы с тоской смотреть на волю, не было. Свет поступал через стеклянную полоску, вделанную в одну из потолочных панелей, за которой находилась флуоресцентная лампа. На потолке была также решетка вентиляционной шахты, через которую в камеру поступал теплый воздух. Дверь сработали из какого-то металла повышенной прочности. Щель, чуть шире, чем в почтовом ящике, служила связующим звеном с коридором. Через эту щель мне передали поднос с едой, и каждый час кто-то из полицейских заглядывал в нее, чтобы убедиться, что я еще не начал рыть пластиковой ложкой тоннель в бетонном полу. Что-то хитрое они сделали и со стенами: из соседних камер до меня не долетало ни звука. При условии, разумеется, что в них кто-то сидел, потому что существовала вероятность, пусть и очень маленькая, что во всем Амстердаме по подозрению в совершении преступления задержан только я.
Эта камера сильно отличалась от той единственной, в которой я успел посидеть в Англии, когда меня первый раз арестовали за проникновение в чужое жилище. Случилось это в Бристоле, в субботу, и та камера наглядно показала, какие неприятные ощущения вызывает ограниченное пространство, из которого ты не можешь выйти по собственной воле. Я сидел вместе с пьяными футбольными хулиганами, которые матерились, орали, выкрикивали фанатские речевки, пинали решетку и металлические койки и унитазы, рычали и плевались друг в друга, постоянно затевали драки. Я был еще очень раним, и, наверное, не стоит этому удивляться, потому что мне только-только исполнилось шестнадцать. Я был интеллигентным мальчиком, в такое окружение попал впервые и, по правде говоря, насмерть перепугался.
