Павел Саксонов - Можайский — 5: Кирилов и другие
«Да отчего же?»
«Да оттого же, — передразнила я сестру, — что никто не станет просто так платить пожарному крупное вознаграждение за то, что этот пожарный не сумел спасти дом!»
Клава призадумалась, но хватило ее ненадолго. Спустя мгновение-другое она вновь вернулась на круги своя:
«Наверное, ты что-нибудь перепутала», — заявила она и посмотрела на меня так простодушно, что у меня — грех это, но честно скажу — возникло желание чем-нибудь треснуть ее по голове и треснуть пребольно.
«Глупая! Ничего я не перепутала!»
Клава только вздохнула и снова занялась своими делами.
— А дальше?
«Дальше, — Анастасия тоже вздохнула, — потянулись часы ожидания. Вы, Митрофан Андреевич, возможно, знаете, как это бывает».
Я кивнул:
— Да, разумеется.
«Я переделала всё, что только могла, по дому: прибралась в комнатах и в гостиной, навела порядок в кухне, почистила столовые приборы…»
— Почистили? — удивленно перебил я. — Они что же у вас — серебряные?
Анастасия поднялась со стула, вышла из гостиной, а затем, вернувшись, протянула мне ложку. Это была чайная ложечка: с красивой, но незамысловатой гравировкой на ручке, и позолоченным черпалом. Однако, несмотря на внешнее богатство прибора, по-настоящему дорогим он не был. Я узнал в этой ложке часть из тех многочисленных наборов, которые средней руки рачительные хозяйки скупают в оптовых лавках: эти наборы изготавливаются в одной форме и никакой художественной ценности собой не представляют. Фактически, оплата происходит за металл по весу с прибавкой небольшой добавочной стоимости. Тем не менее, и это для квартиры нижнего пожарного чина было немного чересчур.
Анастасия правильно истолковала мое молчание: я — молча — вертел в пальцах поданную мне ложку, глядя то на нее, то на женщину:
«Вы правы, Митрофан Андреевич. Странный предмет для нашего дома. Но вот так мы и жили: представляете? И это — после отвратительных комнат на выселках!»
— Да уж.
«Значит, ждала я брата, — не забирая у меня ложку, вернулась к рассказу Анастасия, — а у самой в голове одна нехорошая мысль за другой появлялись. Время тянулось медленно, часы как будто растянулись намокшей бельевой веревкой. Но вот, наконец, начало смеркаться, а там и звонок из прихожей послышался».
Я открыла. На пороге стоял Василий: собственной персоной.
«Ну вот, сестренка, и я!» — сказал он и, приобняв, поцеловал меня в щечку. — «Тревоги не случилось, но я ненадолго. Угости меня чаем, да я и пойду!»
Мы прошли в гостиную. Клава уже была там: сидела за столом и улыбалась. На столе в приличном порядке были расставлены чайные приборы — на всех нас, — но не хватало сахарницы. Как обычно, Клава если не то, так это забывала.
«Привет, Клавушка!» — брат и ее, пригнувшись к ней, поцеловал, а затем и сам уселся на стул.
Я сходила в кухню и вернулась с сахаром и щипчиками.
Вася и Клава о чем-то весело болтали, чай дымился в их чашках, на середине стола лежали пачка ассигнаций и россыпь золота и серебра.
«Принес?» — спросила я, подавая сахар и кивнув на деньги.
«А как же!» — ответил Вася. — «Обещал — получи!»
— Минутку, — снова перебил я. — Что значит «получи»?
«Клава, — пояснила Анастасия, — к ведению наших семейных финансов отношения не имела. Я говорила уже, Митрофан Андреевич: полагаться на нее в таких вопросах было никак нельзя. Поэтому деньги Вася передавал мне, а я уже вела им счет и распределяла по нуждам».
— Ага, понятно!
«Сумма оказалась внушительной».
— Но вы же вот только что утверждали, что не назовете ее?
Анастасия ахнула:
«Что вы такое говорите?»
— Но…
«Митрофан Андреевич! — взгляд Анастасии снова наполнился злостью вперемешку с досадой. — Вы совсем меня не слушаете?»
— Сударыня…
«Я, — она начала буквально чеканить, — сказала только, что не назову всю сумму вознаграждения, полученного братом!»
Я, признаюсь, смутился: ведь правда!
— Прошу вас, Анастасия Маркеловна, — извинился я, — не подумайте дурного: я вас внимательно слушаю! Только мысли разбегаются: уж очень скверно всё!
Взгляд Анастасии немного смягчился:
«Хорошо, я понимаю».
— Так что там с суммой, лежавшей на столе? Она оказалась внушительной?
«Да, — повторила Анастасия, — внушительной. Четыреста рублей ассигнациями и еще пятьдесят — серебром и золотом».
Я едва не присвистнул: услышать о таких деньгах я не ожидал никак!
Анастасия заметила, насколько поразила меня, и зримо опечалилась:
«Вы, Митрофан Андреевич, — грустно произнесла она, — удивлены. А уж как я была удивлена! Что же это, — спросила я брата, — ты столько денег получил?»
«Больше, — с гордостью ответил он. — Но часть я поместил на сбережение!»
«Еще больше!» — воскликнула я и онемела в полной растерянности.
«Еще больше! — подтвердил брат и рассмеялся. — Не смотри на меня так, сестренка! Что же плохого в том, что я заработал столько денег?»
Вы понимаете, Митрофан Андреевич? Понимаете, насколько ненормально это было?
Лицо Анастасии пошло некрасивым пятнами, шея и уши побагровели.
— Понимаю, — согласился я и добавил: «Очень хорошо понимаю».
Мы помолчали немного, а затем Анастасия Маркеловна продолжила:
«Присутствие улыбавшейся Клавы сдерживало меня, связывало по рукам и ногам. В ее присутствии я не могла открыто потребовать у брата перестать смеяться и рассказать всё без утайки. Я только и смогла, что покачать головой и всем своим видом выразить недоверие. Вася смеяться перестал, но к откровениям это не привело: он нахохлился и, уткнувшись в чашку с чаем, более за вечер не обратился ко мне ни разу».
— А ваша сестра?
«Она, как это часто бывает с…»
Анастасия запнулась, а мне померещилось, что она едва не произнесла «с дурочками».
«…бывает с людьми тонкой душевной организации, что-то подметила, но это что-то наложилось на ее собственные чувства, и чувства эти перевесили. Клава — поначалу недоуменно — посмотрела на меня, на Васю, а потом за… щебетала», — Анастасия все-таки не удержалась, — «о чем-то своем: настолько возвышенном, что ни меня, ни брата ее слова не заинтересовали».
Я едва удержал усмешку, но вид сохранил серьезный. Впрочем, до смеху мне и впрямь не было:
— Продолжайте, — попросил я.
Анастасия вздохнула:
«Так мы и просидели до конца чаепития. Вася — уткнувшимся в чашку. Я — встревоженная происходившими непонятными вещами. Клава — витая в облаках. А потом Василий встал, попрощался и ушел».
— Но деньги остались у вас?
«Да, конечно».
— Дальше!
«Неоднократно на протяжении месяца я пыталась поговорить с Клавой, но всякий раз наталкивалась на непонимание или…»
— Или?
«Возможно, — с некоторым сомнением в голосе произнесла Анастасия, — это было не столько непонимание, сколько… сопротивление что ли: глухое, но осознанное. Во всяком случае, однажды — но только однажды! — я получила этому своему предположению косвенное подтверждение, хотя и некрасиво получилось. Однако…»
— А что случилось?
Анастасия поколебалась: рассказывать или нет? Но я настаивал, и она рассказала:
«Как-то утром я вышла пройтись по магазинам: у нас подходили к концу запасы чая, да и всякой другой всячины тоже не помешало бы прикупить. Вообще, больших концов я не совершаю: ни к чему, как мне кажется, тратить средства на поездки, если и по соседству имеется всё необходимое. Наш, Андреевский, рынок — место вполне приличное, а лавок в нем столько, что и на самый взыскательный вкус можно найти товары. Мы же — и вовсе публика простая…»
Я, по-прежнему удерживая в пальцах серебряную ложечку, подавил улыбку.
«…поэтому рынок — самое то, что нам необходимо. Ходьбы до него — да вы и сами это видите — минуты три-четыре. Много — пять. А если с корзиной[33] — уже обратно, — то, с передышками, максимум десять. На самом же рынке времени, конечно, уходит намного больше. Обычно…» — Анастасия быстро прикинула что-то в уме. — «Обычно не менее часа, а то и двух. Но в то утро поход за покупками как-то сразу не задался. Сначала на меня — слепой недотепа! — налетел Гришка Онищин: он тогда в младших помощниках нашего дворника ходил. Это сейчас он уже старшим заделался, а тогда… ну, да что там: мальчишка, что с него взять! Тащил, повернувшись к арке спиной, какую-то доску и меня не заметил. Доску он выронил, я едва не упала, он меня подхватил: своими ручищами в грязных перчатках! Измазал жакет: я его насилу потом очистила… Дальше — больше: за час, наверное, до того прошел дождь — настоящий потоп, — и вот, по мостовой текли целые реки, а движение было плотным. Какой-то ухарь в пролетке проехал по луже так, что меня и еще нескольких прохожих обдало грязью с ног до головы! Представляете?»
