Хелле Стангеруп - Эпитафия Красной Шапочке
— Какой в этом смысл, а вдруг они взяли бы не того?
— Нет, дело вовсе не в том. Я просто не могу понять, как это можно решиться на убийство? Как один человек может убить другого? Мне это абсолютно непонятно. Вероятно, это просто ужасно — быть убийцей; как ты думаешь, ведь у него, наверное, нет совершенно никаких чувств?
— По-видимому, это самое главное, когда хочешь совершить обдуманное убийство. Не то чтобы чувств совсем не было, но, вероятно, от них пытаются абстрагироваться, гонят их от себя. Совсем не то, когда убивают в состоянии аффекта. Тогда чувство говорит тебе — убей, однако разум, если ему все же удается пробиться, может предотвратить преступление. Я думаю, что никогда не смогла бы убить человека, но могу понять или представить себе, что происходит в сознании убийцы.
— Значит, ты могла бы совершить убийство?! — Кари с ужасом смотрела на подругу. — Не может быть, чтобы ты это серьезно думала. —
— Я вовсе не говорила, что могу убить, просто я могу себе представить ход мыслей убийцы. А это совсем не одно и то же.
— Все равно, ты меня пугаешь. Если бы я не знала тебя так хорошо и не видела, что ты не приближалась к гардеробу, не уверена, смогла бы я без страха оставаться с тобой с глазу на глаз. Я говорю сейчас вполне серьезно — ты никому больше не должна повторять того, что сказала мне только что. Ведь если на моем месте был бы кто-нибудь другой, ты бы сразу же попала под подозрение.
— По-моему, ты слишком мнительна. Все это не что иное, как обычная болтовня доморощенного психолога. Не понимаю, почему это тебя так разволновало.
— Да-да, конечно, если бы это действительно сделала ты, едва ли бы ты стала так болтать. Ладно, давай лучше сменим тему. Если мы хотим успеть на аперитив, надо поторапливаться. Ты что наденешь?
— Мое зеленое льняное.
— Отлично! Тебе бы всегда следовало ходить в зеленом — это твой цвет. А я тогда останусь в этом, ладно?
Анна с отсутствующим видом кивнула, сняла бывший на ней цветастый домашний халат и вынула из чемодана платье. Спустя некоторое время обе девушки уже шли по галерее к номеру капитана Нильсена. На открытой галерее было хорошо слышно, как внизу дождь барабанит по асфальту; воздух был сырой, стены, если к ним прикоснуться рукой, казались влажными. Чувствовался легкий запах зат хлости; возникало такое впечатление, будто стены, пол, потолки — все здание от фундамента до крыши пропиталось влагой. Похоже, это не был обычный для этих мест кратковременный ливень, дождь шел, по-видимому, уме несколько дней — неделю, а то и больше.
— О-о-о! Добрый день, добрый день, милые дсеушки1 Вы тоже поселились здесь?
Стюардесс догонял толстенький, небольшого роста человечек. Он стремительно приблизился к ним и крепко ухватил Кари за локоть. Рот у человечка был настолько большой, что, когда он улыбался, рот, казалось, растягивается от уха до уха.
— Какая милая, приятная неожиданность. Вот уж поистине мир тесен. Подумать только, ведь тут в Фуншале столько отелей, и тем не менее мы с вами попали в один и тот же. Помнится, еще в самолете я сказал себе: "Какие милые девушки, как естественно они держатся ". И не успел я так подумать, как дама, сидевшая рядом, сказала, представьте, в точности то же самое: «Какие они милые, какие естественные!»И вот, нате вам, снова приятная неожиданность: я встречаю вас здесь. Знаете, я ведь в первый раз в жизни летел на самолете и, конечно же, здорово нервничал, однако от вас как бы веяло спокойствием. Вот и дама, что сидела рядом, то же сказала…
— Извините, но мы торопимся. — Кари попыталась высвободить руку.
— Да-да, конечно, понимаю, вероятно, небольшое любовное свидание? — Маленький датчанин восхищенно захихикал. — Эти смуглые португальские парни очаровательны, не правда ли?
— Нет, не угадали. — Анна дружелюбно улыбалась ему, одновременно незаметно подталкивая Кари в сторону двери номера капитана. — Но тем не менее благодарим вас, вы очень любезны.
Она кивнула и еще раз улыбнулась ему, стоя уже на пороге комнаты.
Кок громко хмыкнул:
— Фирменная улыбка Анны. Кто это, один из пассажиров?
— Да, какой-то смешной датчанин. Тан как насчет аперитива?
Девушки присели на край кровати и чуть-чуть пригубили из стаканов, поданных им капитаном.
— Что это вы сегодня такие неразговорчивые? — Нильсен вопросительно посмотрел на стюардесс. — Устали?
— Да. — Анна откинулась назад и прислонилась к стене. — Ведь мы-то действительно работали. Это вы всю дорогу отдыхаете, включив автопилот.
— Ну, автопилот — это еще не самое главное. Куда бы вы без нас, мужчин, делись?
— О господи, как мне все это уже надоело. — Кари пристально вглядывалась в содержимое своего стакана. — Неужели нельзя найти другую тему?
Кок, прищурившись, бросил на нее быстрый взгляд и неожиданно резко выпрямился.
— Отчего же, можно, конечно. Убийство, например. Давайте поговорим об убийстве.
— Ну и что должен означать твой взгляд? Ты прекрасно знаешь, что я к этим убийствам не имею никакого отношения. Что ты на меня так смотришь.?
— А откуда, собственно говоря, я должен это знать? Кто сказал, что ты здесь ни при чем? Ведь и в документах у тебя не все чисто, а?
Кари хотела было что-то возразить, но запнулась на полуслове. Взгляд, который она метнула на Кока, был полон ужаса. Слегка приоткрыв рот и будто окаменев, она смотрела на штурмана с таким видом, словно хотела ему что-то сказать и не решалась. Это была своего рода немая дуэль глаз и нервов. Наконец капитан Нильсен прервал молчание:
— Послушайте, давайте лучше вообще не будем касаться всего этого. Расследовать убийства — дело полиции, так и оставим им подобные рассуждения. Если мы к дальше будем продолжать в том же духе, мы ничего хорошего не добьемся — только доведем друг друга до бешенства. Слышите, я говорю абсолютно серьезно! Повторяю, нечего нам болтать об этом, ни к чему хорошему это не приведет.
Анна посмотрела на него как-то странно и пристально.
— Что ж, это вполне естественно. Могу себе представить, ты бы охотно сменил тему; тебе сейчас, по-видимому, гораздо приятней было бы порассуждать, скажем, об обратной стороне Луны.
— Если ты намекаешь, что я…
— Ни на что я не намекаю, просто констатирую факт, что тебе эта тема не по душе.
— Ах ты, маленькая сплетница! Да из тебя вранье так и прет. Тоже мне, невинное дитя, ангелочек Анна, маленькая…
Капитан задохнулся от возмущения. Лицо его налилось кровью, жилы на висках набухли; весь дрожа от плохо сдерживаемой ярости, он прорычал:
— Чертова дура, ханжа, лицемерка! Я знаю, это все ты, ты, ты сделала. У одной тебя хватило бы на это злобы и наглости, у одной тебя, стерва…
Он умолк. Не в силах найти слова, чтобы выразить свое возмущение, Нильсен бессильно рухнул в кресло. Руками он крепко стиснул подлокотники, чтобы унять бившую его нервную дрожь; все мускулы лица были напряжены, на скулах играли желваки. Мало-помалу он все же взял себя в руки и успокоился.
Никто не проронил ни слова. Все сидели, как бы подобравшись и застыв перед прыжком, настороженно следя за малейшим движением соседа. Мертвую тишину нарушала лишь барабанная дробь дождя по стеклам. Внезапно послышались всхлипывания. Сначала Кари плакала тихо, потом все громче и громче. Она пыталась зажать рот руной, но рыдания все равно рвались наружу, напоминая прерывистый звериный вой Она хотела что-то сказать, но вой этот заглушал все, и лишь спустя некоторое время стали понятны отдельные слова:
— Я больше не могу, не могу, не могу больше…
Она повторяла это как заведенная, каждый раз делая ударение на разных словах. Эта истерика вывела остальных членов экипажа из охватившего их оцепенения. Анна захлопотала вокруг подруги, стараясь ее утешить; Кок с металлом в голосе сказал:
— Послушайте-ка меня теперь. Это я во всем виноват. Я первый заговорил об этом. Может, и правда нам действительно лучше сменить тему. Нильсен прав, от всего этого недолго и свихнуться, и все равно мы этим ничего не добьемся.
Придя к выводу, что стоит оставить этот ненужный разговор, все вдруг почувствовали неожиданное облегчение. Как будто бы только от Кока, из-за которого и разыгралась эта неистовая вспышка ненависти, зависело положить ей конец. Никто другой не решался на это, опасаясь оказаться скомпрометированным. Никто не хотел показать, что боится говорить о случившемся, и только тот, кто начал, мог закрыть эту тему.
— На, вытри глаза.
Кок протянул свой носовой платок все еще всхлипывающей Кари.
— Все мы сейчас взвинчены и болтаем невесть что, абсолютно не думая. Давайте лучше сойдем вниз и поедим, это успокаивает. На меня, например, обед всегда действует замечательно.
Поднявшись, они всей компанией вышли в коридор и направились к лестнице.
— Ах, здравствуйте, здравствуйте еще раз, очень, очень рад снова вас видеть!
Толстенький датчанин стоял на верхней ступеньке; у него был такой вид, будто он кого-то поджидает здесь. По мере того как он говорил, уголки рта снова поехали к ушам.
