Филипп Джиан - Вот это поцелуй!
Вы знаете, иногда достаточно сказать что-то, чтобы через минуту услышать прямо противоположное. Не замечали? Я здесь оплакиваю свою горькую участь, и что же я вижу? Я здесь жалуюсь на судьбу некоторых женщин, на их неспособность соблазнить первого встречного, и кого же я вижу? Рамона! Вероятно, я плохо закрыла дверь, потому что Рамон здесь, маячит в полумраке коридора и не сводит с меня глаз.
Району лет двадцать пять. От воды с ароматами я расслабилась. Тишина, покой, мягкий свет (я когда-то решила, что место, где я раздеваюсь, должно освещаться одной лампочкой в двадцать ватт) прогнали дурное настроение. Я вдруг обнаружила, что пребываю в наилучшем расположении духа. Рамон глазеет на меня? Ну и пусть! Разве меня это бесит? Разве хочется послать его подальше, как я это делаю обычно? Не знаю, не знаю…
Я смотрю на него, напустив на себя равнодушный вид. А ведь он, ей-богу, недурен, в физическом смысле! Теперь, когда я имею возможность рассмотреть его и вижу, что женщины его тоже интересуют. Конечно же я польщена. Очень приятно видеть, что у молодого парня имеются какие-то задние мысли насчет вас. Иногда это может оказаться просто потрясающе. Кстати, я вдруг осознала, что именно это мне и было так нужно.
Я приподнялась в ванне и села. Если ему нравятся крупные груди, то вот они, перед ним.
– Что это ты там делаешь, Рамон? Автобуса, что ли, дожидаешься?
Ах, эти молодые парни, их порой надо хорошенько встряхнуть!
Я взяла большое полотенце и расстелила его на ковре в гостиной. Я сказала ему, что все будет именно так, и без возражений, заниматься этим с ним в спальне я не стану, но он был так возбужден, что, предложи я ему стенной шкаф или подоконник, тоже бы не возражал. Так и быть, я согласилась начать в кресле, и он положил мои ноги на подлокотники. Мое дебелое тело белело в синеватом полумраке ночи. Скажу откровенно: я была несколько озадачена.
Позже я опять приняла ванну. У меня были красные пятна по всему телу, словно я только что вышла с занятий борьбой, и они прямо-таки огнем горели. Я совершенно обессилела, была вся в поту и засохшей сперме, но, как мне кажется, ему от меня досталось не меньше. Я ему показала, что тоже могу разгорячиться, заставить его лицо исказиться гримасой, схватить его за волосы или пригвоздить к полу. А что же, он думал, я еще в школу хожу? Я славно разрядилась, признаюсь честно. Я получила определенное удовольствие и, как говорится, сняла напряжение. Да, я должна это признать. Но заниматься этим каждый божий день я не собираюсь.
Рамон, наверно, сейчас пьет пиво за мое здоровье, раскололся приятелям, с которыми делит кров, а они требуют от него все новых и новых подробностей, большая ли у меня киска, позволяла ли я ему иметь меня сзади и брала ли в рот. Я очень отчетливо видела эту картину. Ну да ладно. Ничего слишком оригинального. Я даже надеялась, что они от души веселились и заодно чему-то учились. Вообще-то мне хотелось бы быть с ними. Слушать их глупости, чтобы не надо было думать о вещах более серьезных. Я позволила бы двум другим тоже меня отыметь, как эта женщина, Катрин Милле. Это ж надо! Она вообще в своем уме? У нее проблемы?
Если хотите знать, член у Рамона такой кривоватый. Я о таких штуках слышала, но прежде никогда не видела. Надо бы обсудить это с Фрэнком, обменяться впечатлениями… Или нет? От одной такой мысли мне стало худо. Надо бы перекусить.
Голод у меня просто волчий. Аж волосы встают дыбом, когда я приближаюсь к холодильнику. Вы не знали? Не предполагали, что так бывает? Да-да, от предвкушения волосы у меня сами шевелятся, ляжки трутся одна о другую, слюна стекает по подбородку. Не знали?
В холодильнике я нахожу остатки равиоли и тотчас же торопливо запихиваю их в микроволновку.
Натан
Мэри-Джо что-то осунулась. Фрэнк тоже выглядит неважно: физиономия у него раскрашена во все цвета радуги.
Я пригласил их обоих позавтракать на берегу реки; нас посадили поодаль от других посетителей, чтобы Фрэнк не пугал детишек своей рожей жертвы ДТП и налитыми кровью глазами.
Мэри-Джо заявила, что ночью глаз не сомкнула из-за всей этой жуткой истории и чтобы я прекратил пялиться на нее так, будто никогда не видел. Фрэнк высказал подозрение, что у него резец сломан, потому что ему больно откусывать свежий круассан и даже жевать белок яйца.
Что до меня, то я был в полном порядке. Паула заявилась ранним утром и занялась уборкой и мытьем посуды, в то время как я проделывал перед открытым окном ежедневные упражнения для брюшного пресса. Я ее ни о чем не просил, а поскольку не просил, то и никаких комментариев по поводу ее трудов не делал, не высказался насчет ее обращения с пылесосом (можно было подумать, что она бродит в облаке поднятой ею пыли уже дня три) или мытья посуды (но, может быть, она впервые мыла тарелку без резиновых перчаток?). Я попрыгал через скакалку в опустевшей гостиной, затем раз сто отжался на ковре, чтобы заранее компенсировать излишества, которые позволю себе вечером; проделывая все эти упражнения, я наблюдал за Паулой; она предложила налить мне ванну, помассировать плечи и, наконец, растереть меня рукавичкой… или даже без рукавички, как мне больше понравится. Я ей вежливо ответил: «Не стоит».
Паула заявила, что в конце концов она возьмет меня измором. Я потратил немало времени, чтобы объяснить ей, что жизнь полицейского полна опасностей, никогда не знаешь, что может случиться, так что никакая мало-мальски разумная женщина не будет стараться вступить в продолжительную связь с представителем закона, который еще и спит со своей напарницей.
– Я не верю.
– Чему ты не веришь?
– Что ты с ней спишь.
– Послушай, Паула, а почему ты не веришь?
– Марк мне сказал, что это чушь.
– Могу поклясться, я с ней сплю. Не сомневайся.
– С этой толстухой?
– У этой толстухи изумительные зеленые глаза! Ты заметила? Да, кстати, я предпочел бы, чтобы ты прекратила ходить за мной хвостом. Поняла? Неужели тебе днем больше нечем заняться? Я имею в виду, когда ты не спишь.
Я подозревал, что она заваливалась в мою постель, когда меня не было дома. В мусорном ведре я нашел коробочку из-под снотворного. Перед уходом я сказал ей, что не осуждаю ее и беру свои слова обратно, потому что никто не может утверждать, будто для дневных часов есть лучшее занятие, чем сон. Я настаивал, что мы с ней должны прийти к согласию по данному вопросу.
У Мэри-Джо было такое выражение лица, какое бывает у женщины, изменившей любовнику. Фрэнк с удрученной миной трогал языком зуб; два пальца у него были прикреплены к металлической шине, все это обмотано бинтом, образуя давящую повязку, которая резала тыльную сторону его распухшей ладони.
– Ну, как ты, Фрэнк?
– Ничего, вроде получше. Пока еще ощущаю некоторую слабость, но скоро все пройдет.
Воробьи стайками влетали в открытые окна, на которых колыхались от ветра занавески в желтую полоску, и кружили вокруг столов. Они дрались из-за крошек. На улице, на самом солнцепеке, группа подростков, настоящих амбалов, забавы ради мочилась на коляски мотоциклов. Но Фрэнк на них не смотрел. Он все пытался поглубже вжаться в свое кресло.
– А как твое ребро? Как это чертово ребро, Фрэнк?
– Ничего страшного. Но болит.
Мэри-Джо встала и направилась в туалет. Ей хотелось поскорей домой. Она была явно недовольна, когда я ей сказал, что должен зайти к Крис подписать кое-какие бумаги по социальном) обеспечению, непременно до понедельника. По-моему, она переборщила с амфетаминами, потому и бесилась по пустякам. Ее изумрудно-зеленые глаза вспыхивали мрачным огнем.
– Но все же, Фрэнк, знаешь, выглядишь ты не лучшим образом…
– Да? Правда?
– Как будто здорово влип.
– Я? Влип? Почему? Во что же, по-твоему?
Где-то далеко взвыла сирена «скорой помощи», в небе зарокотал двигатель самолета. Иногда налетал легкий ветерок, и тогда до нас доносился шелест листвы. Вот и пожарная сирена. Из телевизора, укрепленного над стойкой бара, доносилось странное, жутковатое мычание жертвы коровьего бешенства на ферме в графстве Кент. На этих животных уже никто не обращал внимания. Им потеряли счет.
Застать голубков в их гнездышке? Мне нужна была подпись Крис, сам не знаю для чего (а кто знает?). У меня в запасе было всего две недели, чтобы отправить эти бумаги, иначе мне на голову могли бы обрушиться большие неприятности (мне ясно дали это понять). Так что же делать? Поддаться нездоровому любопытству, темным инстинктам? Признать свою неспособность разорвать узы, связывающие меня с Крис? С меня бы сталось.
А тут еще эти двое. Фрэнк задернул шторы под тем предлогом, что солнце печет слишком сильно и у него разболелась голова. Мэри-Джо хранила молчание. Я остался стоять. Фрэнк вслух задался вопросом, не пора ли ему принимать противовоспалительные таблетки. Я услышал вопль Мэри-Джо на кухне, а потом мерзкую брань по адресу кастрюли с кипятком, после чего по дверце шкафчика заехали ногой. Фрэнк пошел посмотреть, что произошло.
