Джейн Хичкок - Обман зрения
— Пожалуйста, не уходите! — воскликнула она. — Напрасно я вам сказала. Но я хотела быть с вами честной. Между нами не должно быть недомолвок. Прошу вас, сядьте и выслушайте меня.
Она тянула меня за руку с таким жалостным видом, что у меня не хватило духу ей отказать.
— Хорошо, — сдалась я, осторожно высвобождая руку.
Сев за стол, я скрестила руки и, глядя на нее в упор, стала ждать объяснений. Она медленно заговорила, как бы подбирая слова.
— Видите ли, после смерти Кэсси нас с Холтом стал преследовать страх, — произнесла она. — Это была не боязнь за свою жизнь, а страх перед самой жизнью. Вы это можете понять?
Я кивнула.
— Когда умирает ребенок, это нарушает все течение жизни. Что-то непоправимо рушится. Кэсси была нашим единственным ребенком. Очень долгожданным. Ничего удивительного, что мы слишком ее опекали. Мне хотелось, чтобы у нее было все самое лучшее. Я старалась уберечь ее от того, что пришлось пережить мне самой.
Она чуть вздрогнула.
— Но она вдруг стала отдаляться от меня, — продолжила миссис Гриффин после небольшой паузы. — До сих пор не понимаю, как это произошло. В ней появилась какая-то необузданность… У всякого своя судьба.
Она снова помолчала.
— Сначала я этого не замечала. Мне казалось, что мы дали ей все, чего можно пожелать. А потом было уже поздно. Она вышла замуж за Роберто.
— Роберто Мади?
— Роберто Мади, — произнесла она с плохо скрываемой неприязнью.
— Вам он не нравился?
— Нет! — отрезала она. — Абсолютно. Она выскочила замуж за смазливого мошенника. Я его видеть не могла!
— А где она с ним познакомилась?
— В Европе. Он был ее гидом. Уверена, что Мади прекрасно знал, кто она такая, и заранее решил приударить за ней, хотя всегда отрицал это. Как же, по словам Кэсси, у них была сумасшедшая любовь. Ха! Грязный тип.
— О нем почти не писали в газетах.
— У него не было ни положения, ни денег, ни семьи. Такими никто, кроме полиции, не интересуется.
— Им интересовалась полиция?
— Нет, только моя дочь, — ответила она с отвращением. — Мы пытались ее убедить, но все было бесполезно. Холт пригрозил лишить ее наследства, если она выйдет замуж, но ей было все равно. У нее были кое-какие свои деньги, и кроме того, на ее имя были записаны большие средства, так что она знала, что ее богатство никуда не денется, даже если мы проклянем ее.
Миссис Гриффин подняла бокал. Рука у нее дрожала, и вино перелилось через край.
— Он тайком женился на моей дочери, чтобы завладеть ее деньгами, — продолжала она. — Кэсси полностью подпала под его влияние. Но мы все узнали. Страшно сказать, что нам пришлось пережить. Холт добивался, чтобы его депортировали. В конце концов, она согласилась его оставить. В ту ночь, когда ее убили, у нас был страшный скандал. Холт и Роберто подрались… После этого Кэсси сказала нам, точнее, дала обещание, что оставит Мади, но попросила ее не торопить и дать ей самой во всем разобраться. Холт пришел в дикую ярость. Никогда не видела его таким. А Роберто, о Боже, они с Холтом…
Уронив голову на руки, она зарыдала. Я тихонько погладила ее по плечу.
— О Господи, я должна была ее защитить, — стонала она. — Это я во всем виновата.
— Мне очень жаль, миссис Гриффин. Могу я вам чем-нибудь помочь?
Она покачала головой и вытерла салфеткой глаза.
— Теперь вы понимаете, почему я никому не доверяю? — спросила она, подняв глаза.
— Да, теперь понимаю, — сочувственно ответила я.
Решив воспользоваться ее минутной слабостью, я задала все время мучивший меня вопрос:
— Но ведь вы наверняка подозревали его?
— Кого?
— Роберто Мади. Разве вы не подозревали его в убийстве? — настаивала я.
— О, прошу вас, не спрашивайте меня об этом.
— Вы же сами сказали, что он стремился завладеть ее деньгами, а она решила с ним расстаться. Вполне логично подозревать именно его.
— Я не могу ответить на ваш вопрос. Умоляю вас, — простонала Фрэнсис.
— Но почему?
— Не могу. Просто не могу. Пожалуйста, не спрашивайте меня.
Потом снова заплакала.
— Если бы я только знала, что в тот вечер вижу Кэсси в последний раз… Если бы я знала…
Она замолчала.
— Продолжайте, — подстегнула ее я.
— Если бы я знала… я бы сказала… — запнулась она опять.
— Что? Что бы вы сказали?
Взяв мою руку, старая дама стала внимательно ее изучать, сравнивая со своей.
— Маленькие изящные ручки, — задумчиво произнесла она.
Потом удивленно взглянула на меня, словно ожидала увидеть кого-то другого.
— Мне так жаль, дорогая, — горестно сказала она, глядя мне в глаза. — Прости меня, Кэсси… Я виновата… Я так виновата перед тобой.
— Миссис Гриффин, я не Кэсси.
Словно не слыша моих слов, Фрэнсис продолжала сидеть, сжимая мою руку и обливаясь слезами. Я застыла, не в силах отвести от нее глаз. Ее горе было столь сильным и страстным, что я невольно почувствовала неловкость, словно стала свидетельницей любовной сцены. Надо было как-то ее утешить, но я не могла найти нужных слов. Что обычно говорят людям, пережившим столь невосполнимую потерю? Близкую подругу или добрую знакомую достаточно просто обнять в тяжелую минуту, но как помочь чужому человеку? Любое проявление сочувствия может показаться неискренним или слишком фамильярным. Больше всего мне сейчас хотелось встать и выйти из комнаты.
Наконец миссис Гриффин отпустила мою руку. Затем откашлялась, словно собираясь что-то сказать, но вместо этого встала и, не произнеся ни слова, медленно пошла к двери. Проводив ее взглядом, я неподвижно застыла на стуле, рассеянно глядя в окно. В ушах у меня звучали ее слова: «Прости меня, Кэсси… Я виновата… Я так виновата перед тобой».
Что она имела в виду? В чем виновата? За что просила прощения у Кассандры?
Появившийся Дин сообщил, что миссис Гриффин слишком утомлена, поэтому я могу возвратиться к работе или считать себя на сегодня свободной — на мое усмотрение. Интересно, куда она отправилась за утешением — в свою спальню или куда-то еще? В детскую комнату Кассандры или туда, где ее убили?
Отъезжая от дома, я не могла отделаться от ощущения, что миссис Гриффин за мной наблюдает. Но теперь уж и я не буду спускать с нее глаз.
5
Я решила не возвращаться к работе и устроить себе выходной. Покинув «Хейвен», я покатила по шоссе, еще не решив, куда поеду. Продолжая отождествлять себя с Кассандрой, я мысленно рисовала картину убийства, пока передо мной вдруг не возникло видение, в котором Джон Ноланд вонзал мне в сердце нож. Я быстро съехала на обочину, чтобы перевести дух.
Заведя машину, я возобновила свою бесцельную езду, пока не оказалась рядом с Вашингтон-сквер, где жила когда-то. За те пятнадцать лет, что прошли с тех пор, здесь мало что изменилось, разве что прибавилось трещин на тротуарах. Дома, построенные в начале века, и узкие кривые улочки напоминали о прежней эпохе, неторопливой и полной изящества. Здесь я познакомилась с Джоном, здесь, в местных кафе, джаз-клубах, театрах и ресторанчиках, развивался наш роман. Мы жили достаточно близко друг от друга, что давало возможность неожиданно встречаться, срочно назначать свидания и успешно шпионить за партнером (я имею в виду себя). И вот я опять проезжала мимо его жилища и смотрела на окна, чтобы определить, дома ли хозяин.
Он жил на Бликер-стрит, на третьем этаже здания из бурого песчаника. Во всяком случае, в те времена. Когда мы окончательно расстались, я стала часто проходить мимо его дома. Иногда я бродила неподалеку, боясь увидеть его с другой и в то же время испытывая болезненное возбуждение от этой мысли. Один раз я простояла на улице до зари, глядя на окна, где всю ночь мелькала его тень, — терзаясь муками творчества, он курил, прикладывался к стакану и мерил шагами квартиру. Только теперь, когда я могла видеть Джона лишь издали или в своих мечтах, я поняла, насколько он мне дорог и как несовершенны были наши отношения.
Возможно, он здесь уже не живет — слишком много времени прошло с тех пор. Может быть, он переехал? Или умер? Нет, вряд ли. Я бы об этом услышала или натолкнулась бы на его некролог в «Таймс». В последние пару лет у меня вошло в привычку читать все некрологи в этой газете. Они заменили мне объявления о свадьбах, которые я любила читать раньше. Нет сомнения, что Джон Ноланд, теперь известный и всеми уважаемый писатель, после смерти удостоился бы самой блестящей посмертной статьи.
Припарковав машину, я взглянула на знакомые окна на третьем этаже. Все как раньше. Третье окно слева — это его кабинет. Во всяком случае, так было в прошлом. Следующее окно — спальня. Шторы там всегда были задернуты. Задернуты они и сейчас.
Выйдя из машины, я зашла в подъезд, чтобы проверить, живет ли Джон здесь по-прежнему. «В этом ведь нет ничего плохого», — уговаривала я себя. Внутри ничего не изменилось — тот же полумрак, светлые стены, темные трещины на плиточном полу, кошачий запах и, слава Богу, то же имя на почтовом ящике. Пожелтевшая каталожная карточка, на которой небрежным почерком выведено: Джон Ноланд.
