Лариса Капелле - Философский камень Медичи
К сожалению, Касе приходилось разбираться далеко не со славными страницами, а с одной из самых темных сторон этого царствования. Если про гибель царевича Дмитрия, младшего сына Ивана Грозного, были написаны тома и тома исторических исследований, то про гибель наследника Рюриковичей веком раньше – ровным счетом ничего. Краткая биографическая справка и почти никаких страстей. Сможет ли она разобраться во всем этом?! Она вздохнула, Алеша явно преувеличил способности своей подруги, а она по своему обыкновению вляпалась в очередную историю. Но задумываться на тему, как ее так угораздило, не хотелось. Действительно, как ответить на вопрос: каким ветром ее занесло в церковь и почему ей в голову взбрело исповедаться, почему она согласилась взять конверт, в котором вдобавок ко всему оказались совершенно непонятные бумаги, смысл которых пока разгадать она не смогла? Как будто всего перечисленного было мало, в придачу она согласилась участвовать в Алешином исследовании. Результат: в очередной раз затесалась в историю, выхода из которой на данный момент не наблюдалось. Ответа на эти сто тысяч «почему» у нее не было да и быть не могло. Проще было работать, что она и сделала. Открыла отсканированные письма Джироламо и в который раз прочитала:
«Моя дорогая дочь, прошло всего четыре месяца с тех пор, как я покинул наш дом. Но у меня такое ощущение, что каждый месяц был годом. И хотя я неимоверно страдаю от разлуки, я открываю новый, совершенно незнакомый для меня мир. И каждый день не перестаю удивляться всему, что меня окружает. Все в этой Московии для меня необычно: начиная с климата и природы и заканчивая людьми, ее заселяющими. Ты можешь сказать, что я не так уж много путешествовал, и наши друзья генуэзцы, привыкшие к самым экзотическим странам и народам, только посмеются надо мной… И пусть смеются. Может быть, они и видели больше, но и не пытались узнать страны, которые посещали изнутри, не пытались понять, а только судили жителей, нравы и обычаи со своей точки зрения. Я же могу с гордостью сказать, что я в этой стране не простой посетитель и зритель, а человек, пытающийся проникнуть внутрь, в самое проникновенное, затаенное, в самую душу этой страны. Поэтому и стараюсь описать для тебя самые незначительные детали, непримечательные события, свидетелем которых становлюсь каждый день. И надеюсь, моя дорогая дочь, что мои описания тебе не наскучат…»
Кася еще раз просмотрела письма и задумалась. Их теперь она могла вопроизвести наизусть. Но этого было мало. Ей нужно было гораздо, гораздо большее. И по своей давней привычке она попыталась вжиться в образ, восстановить не просто ход событий, но представить логику мыслей и поступков жившего больше пяти столетий назад человека. Благо деталей в письмах Джироламо было более чем достаточно. Она уже точно знала, что он был отправлен к Софье за какими-то редкими книгами. В домовых книгах Московского Кремля 1489 года ей удалось найти несколько записей, которые касались некоего «фрязина Джироламу» (буквально итальянца Джироламо), который был поселен у бояр Беклемишевых и которому полагалось относить каждодневно еду с княжеского стола. О цели приезда иноземца дьяки записали только то, что он приехал за премудростью царьгородской, заключенной в книгах Великой Княгини. В таком случае и ежу было понятно, что речь шла о единственном приданом Софьи Палеолог – ее собрании книг, жалких остатках богатейшей библиотеки византийских императоров. Но что именно искал «фрязин Джироламо» в библиотеке Софьи, указано, естественно, не было. Кася вздохнула, на быстрые ответы надеяться не приходилось. Непростую задачу задал ей Алеша. Она еще раз посмотрела в окно и вновь попыталась мысленно вернуться в 6997 год от сотворения мира, что в новом летоисчислении соответствовало всего лишь 1489 году нашей эры.
* * *Москва, август 1489 года.
Джироламо оторвался на минуту от письма и задумался. Он сидел в гостевой горнице хором бояр Беклемишевых. Эта горница была для итальянца и спальней, и кабинетом, и комнатой для приема посетителей. «Хотя о каких посетителях может идти речь», – усмехнулся он про себя. Его миссия сводилась в том числе и к тому, чтобы особо никому на глаза не попадаться. Нельзя сказать, чтобы его приезд был секретным, нет, но большой активности в знакомствах от него никто не ждал.
Он встал, невысокий, но ладно скроенный, с умным взглядом живых, почти черных глаз, смуглой кожей южанина и с улыбкой человека в целом доброго, но с чертовщинкой. Хоть возраст и давал о себе знать, и на голове не осталось ни единого черного волоса, но Джироламо не жаловался. Он сохранил почти юношескую гибкость и ловкость, не мешало даже небольшое брюшко. Единственное, что расстраивало, – слабеющее не по дням, а по часам зрение. Наверное, давали о себе знать тысячи прочитанных при слабом свете свечи книг. Поэтому и не расставался ни на минуту с целым набором заказанных у лучших мастеров Венеции луп.
Джироламо прошелся по комнате, решив немного размять ноги. Подумав, спустился в сад. Август уже обессилел, но пока еще не думал сдаваться диким осенним ветрам. Пахло мокрой травой, дымом и только что собранными яблоками. Он выбрал в корзине около лестницы одно, самое румяное и с удовольствием надкусил. Вдохнул полной грудью чистый, свежий воздух и улыбнулся. В конце концов он чувствовал себя в этой стране не так уж плохо. Еще минут десять походил по саду и поднялся к себе.
В последнем письме дочь спрашивала, на что похожа Московская Русь, почти никому в его родной Италии неведомая, притягательная и странная. Джироламо задумался. Действительно, на что? Стал вспоминать, как во время его путешествия та Европа, которую он знал: каменная, с неприступными городами и высокими замками – сменилась постепенно плоской, без конца, без края равниной с небольшими, с трудом отвоеванными у природы полями и дремучими, непроходимыми лесами, в которых непривычному путнику было легко заблудиться. Страна была населена редко и скудно. Городишки маленькие, деревянные, напоминавшие больше непомерно разросшиеся села, где каждый жил своей усадьбой. Поселения эти казались беззащитными, как и вся огромная, раскинувшаяся вдоль и поперек страна. Не было привычных крепостей, а земляные валы и деревянные стены… от кого они могли защитить? Какую осаду выдержать? Упала искра, и нет города, одна куча пепла. Но удивляли люди, привычный ко всему народ, для которого невозможное казалось возможным, который, поохав да поахав, отстраивал за одно лето только исчезнувшую слободу, обживался, радовался самой незначительной радости и упрямо, год за годом, отодвигал границы и без того немереного государства. Жил бедно, скудно, богатыми были только великокняжеские палаты да усадьбы нескольких видных дружинников, бояр, да и тем было далеко до высоких, соперничавших с небом каменных замков и церквей той Европы, к которой привыкла Фортуната.
Москва, как и вся Русь, была странной, беспрестанно меняющейся и непонятной. Стоило путешественнику увидеть издали Москву, его поражало великолепие града. Особенно летом, когда среди обильной зелени садов вырастали золотые купола и белые стены церквей. Подъезжал усталый путник к сказочному граду, и все рассыпалось, как мираж. Чудесный град Китеж исчезал, пропадал на дне морском, и на его месте постепенно вырастали разбросанные как попало маленькие домишки со слюдяными оконцами, огородами и пустырями, на которых копались в грязи полутощие свиньи и облезлые козы. Церкви вблизи не казались уже такими красивыми. Они были маленькими, приземистыми, и только золото куполов также сияло в синем небе, словно вознося безмолвную молитву суровому небу. Улицы были широкими и неухоженными. Кое-где показывались, правда, дощатые тротуары, но там, где они кончались, путь свой приходилось продолжать по жирной, радостно чавкающей грязи. Только зимой и летом, в самую сушь, отдыхал непривычный путешественник. Джироламо снова отложил перо и задумался. В глубине души его не оставляли сомнения, удастся ли ему выполнить поручение Лоренцо или нет. Нет, он не имел права на колебания, ему должно, просто обязано было повезти, не зря ведь он назвал единственную дочь в честь капризной богини случая. «Фортуна помогает смелым, – повторил он про себя, словно заклинание, – Fortes fortuna adiuvat!»
Огляделся вокруг. Его гостеприимные хозяева на облагораживание его покоев не поскупились. Плюсом было и то, что усадьба стояла в стороне от Кремля. Беклемишевы, хоть и не относились к Софьиным сторонникам, но поддерживали мудрый в таких случаях нейтралитет. Поэтому и Софьиного гостя встретили с распростертыми объятиями и отвели иноземцу лучший терем усадьбы. Поставлен он был в верхней связи боярских хором, в пол-яруса выше главной залы. Так иноземцу было спокойнее и от домовой суеты подальше. Все было выметено и выскоблено, два окна венецианского стекла блистали чистотой, лавки были застелены лучшими медвежьми шкурами, на полу – персидский ковер, в красном углу – икона Богоматери в серебряном окладе. А из окон терема такой вид открывался, что дух захватывало: белокаменный Кремль с церквями и Москва-река, как на ладони!
