Сергей Лавров - Заначка на черный день
— Может, вам в магазин сходить за продуктами?
Я, разумеется, отказалась с негодованием. Обидно стало, честное слово! Не ожидала, что произведу такое беспомощное впечатление. Умею я притвориться развалиной, когда нужно. Конечно, местом рисковала… но уж лучше рисковать этим местом, чем не иметь, что натянуть на другое.
Вторым движением, согласно алгоритму, была ревизия наличности. Увы! Состояние кошелька было просто плачевным и вопияло о дотациях. Двести рублей моего дебетового сальдо требовали принятия срочных мер к его пополнению. Поднабравшись наглости и цинизма, я забралась в карманы кожаной байкерской куртки Веника, в которые он вчера распихал выигрыш, и экспроприировала две тысячи рублей. Настоящие женщины меня поймут и не осудят. Могла бы и больше вряд ли он их считал да совесть не позволила. Будем считать это платой за ночлег и потраченное электричество, или безвозмездным займом… спонсорской помощью искателям сокровищ, или… налогом на счастье. Ведь это же я принесла ему удачу, он сам говорил! Я их ему, конечно, верну, с процентом — но попозже.
Выходя из подъезда, я огляделась на всякий случай — не сидит ли в кустах мой приятель-эксгибиционист, или еще кто-нибудь. Погода настала… можно сказать, отменная — это когда отменяют все самолеты в аэропорту Пулково. Дождь изрядно потрепал кроны деревьев, листва осыпалась и налипла на мокрый асфальт. Висел низкий, холодный, мокрый туман. Самая погода для охоты за чужими деньгами!
Мысли мои все были о том, что нужно успеть за сегодняшнее утро. Знаете, создать преступную группировку на ровном месте, да в моем возрасте и социальном статусе… Непросто это было. Вот когда мне было двадцать… Да даже и тридцать! Я бы таких бойцов себе навербовала — только мигнуть стоило! А теперь мой контингент — старухи! Золотой фонд нации! Характер только у них тяжеловат… Но любопытства и жизненного огня не утратили, нет!
Размышляя о специфике старушечьего характера, я вдруг наткнулась с разбегу на разрытую канаву поперек новенькой асфальтовой дорожки. Двое пролетариев в тяжелых брезентовых робах трудолюбиво крошили хороший, гладкий асфальт грохочущими отбойными молотками. И что — я должна была пройти мимо?! Никогда!
— Что это вы здесь делаете?! Я вас спрашиваю! Нечего от меня отворачиваться, эй!
— Нас послали… — прогундосил тот, на кого я накинулась. — Асфальт вам будут новый класть…
— Здесь хороший асфальт — разве вы не видите?! Дайте телефон вашей конторы! Сейчас я вас пошлю… куда подальше!
И пока я звонила по сотовому, один другому жаловался, как его достали «пенсюки».
Эти зомби в робах перепутали переулки и, вместо того чтобы ремонтировать, ломали то, что было сделано раньше! Нет, в президенты решительно надо выдвигать женщину! Пожав плечами, эти инвалиды детства засобирались на другой фронт работ.
— Эй! А кто эту дыру будет заделывать?! Я здесь по десять раз на день хожу — что мне теперь, скакать, как кенгуру?! Я старая больная женщина!.. Сломаю ногу — засужу обоих! Затаскаю по судам! Забомблю жалобами! Как фамилии?! Фамилии, говорю! Стой, куда побежал! Держи вора!!!
Я даже присвистнула было им вслед — да вовремя одумалась. Настроение мое поднялось. Приятно чувствовать, что ты еще кое-что можешь! Это им еще повезло, что они на меня нарвались. Я — человек мирный, интеллигентный. А вот Зинка Учонкина, которую я как раз собралась разыскивать — скандалистка еще та! Они бы у нее живыми не ушли! Как минимум, на бутылку бы дали! Именно такой боевой кадр мне и нужен, а не квашня российской словесности Маргарита Карловна, прусская немка по происхождению.
Зинаида, в теплом поношенном ватнике покойного мужа, в сапогах и старом пуховом платке тусовалась на своем обычном месте, на пятаке у входа в метро, в самой толчее. Она там работала на трех работах одновременно. Во-первых, «бутербродом»: таскала на толстых брезентовых лямках спереди и сзади два фанерных рекламных щита местной риэлтерской конторы. Во-вторых, раздавала какую-то бесплатную газетенку. В-третьих, Зинка обладала исключительным лицензионным правом собирать пустые бутылки у «своего» входа, отвоевав это право у конкурентов всех мастей и возрастов в тяжелой и изнурительной борьбе, по накалу страстей и продолжительности не уступавшей Северной баталии. Это была высокая жилистая баба, с лицом несколько испитым, с красными глазами под тяжелым угловатым лбом и с блеклыми, как пакля, немытыми волосами. Но я-то видела в ней сутулую застенчивую девчонку с косичками, в ситцевом платье, со сбитыми коленками…
Зинкин резкий вороний голос слышен был издали.
— А вот свежие новости! Разбирай, налетай, очкарики! Городская дума на вчерашнем заседании выделила из бюджета сто пятьдесят тысяч на нужды пенсионеров! Сто тысяч на большую нужду и пятьдесят — на малую! Радуйся, дедуля, твои нужды будут удовлетворены! Дамочка, куда хватаешь червонец?!. Это ваш разве?.. А как на мой похож… Дурак сначала хватает, потом думает. А кто сначала думает — тому уж потом не хватает!
Завидев меня, она двинулась мне навстречу, бесцеремонно расталкивая людей, размахивая газеткой, волоча на себе плакаты, а в руке — авоську с пустыми бутылками. По пути проинспектировала две мусорные урны, разочарованно утерла нос рукавом:
— Совсем пить перестали, сволочи!.. Бабушке хлеба не на что купить… Привет, Нюська. Совсем барыней стала… Работаешь, что ли?
Я кивнула без комментариев. Зинаида всегда была завистливой особью, и со времен нашей последней встречи не изменилась.
— Надо же… пенсию получает, работает… Денег, поди, куры не клюют! Квартирантов не пускаешь? Я вот подумываю взять…
— А я в президенты решила баллотироваться. Пойдешь за меня голосовать? По-моему, президентом должна стать женщина!
— Ха! Ну и что? Будем тогда горбатиться не на дядю, а на тетю!
Мы с ней поржали чуток, и я, глядя в недоверчивые Зинкины гляделки, объяснила ей, на чем можно подзаработать. Конечно, легенду приплела. Сказала, что хочу проследить, не бегает ли к одной стриптизерше мой хахаль, человек солидный и с деньгами.
— Вся из себя… хахаль важный у нее… — завистливо процедила подруга детства и согласилась: — Пять сотен в день!
— Двести!
— Четыреста! Я же с пятака уйду — место мое займут! Понимать же надо… компенсировать потери…
Сошлись на трехстах. Я сказала адрес и описала, как могла, Свету и Наташку.
— Позвонишь мне на мобильник, если кого увидишь, я тебе скажу, что дальше делать…
— Мобильник у нее… — скривилась Зинка. — Буржуйка!
Чужая зависть — мелочь, пустячок, а приятно. Еще бы я не имела мобильника, работая в салоне связи! Хотя сама я мобильных телефонов не люблю. С ними весь мир превратился в огромную телефонную будку, из которой не спастись. Срочно нужен закон, запрещающий пользоваться сотовой связью в публичных местах!
Зинаида проворно сбросила рекламные доспехи «бутерброда», поручила своему доверенному лицу — щекастой молодайке мордовского вида — следить за порядком на пятаке, торжественно передала ей на время эксклюзивное право сбора стеклотары на подведомственных угодьях, и мы пошли к Зинаиде домой. Она хотела переодеться, а я — убедиться, что она действительно отправится к месту слежки. Она еще тот фрукт — пришипится дома, в тепле и уюте, и будет мне докладывать с дивана… за триста моих кровных! У меня душа кровью обливалась от такой расточительности, но что поделаешь — любое предприятие требует капиталовложений. А самой везде не поспеть.
Чувствуя себя настоящим директором сыскного агентства, я развалилась на том самом диване, с которого в мыслях сгоняла Зинаиду, а мой «персонал» тем временем спешно приводил себя в более цивилизованный вид. Зинкина манера одеваться, приводить себя в порядок и краситься не выдерживает никакой критики! Натянула на свои сиськи ужасную бордовую кофту, напялила на широкие плебейские бедра фиолетовую юбку с разводами от нафталина, принялась мазюкать губы оранжевой помадой, которую отхватила со скидкой где-то на своем пятаке, на лотках. Сейчас влезет в зеленое драповое пальто — и готовая русская женщина времен процветающего социализма! Никак не может перестроиться…
Обстановочка в квартире была под стать Зинкиному гардеробу — довольно мрачная, заставляющая подозревать хозяйку в склонности к мучительству домашних животных. Темно, душно, сыро, и запахи помойки пополам с гречневой кашей. Светлым пятном на фоне этого убожества выделялась изящная фарфоровая ваза с широким горлом, украшенная тонкой лепкой восточного мотива. Не то японская, не то китайская. От нечего делать, а также для того чтобы отвлечься и не комментировать про себя душераздирающее зрелище Зинкиных сборов, я взяла вазу в руки, покрутила, рассматривая, повела пальцем по гладкой глазури фарфора… Рука скользнула внутрь кратера и неожиданно нащупала там что-то нежное, мягкое, бестелесно разлетающееся в прах под пальцами. Я полюбопытствовала, вынула щепотку. Серо-белый порошок, оставляющий на коже жирный след. Пахнет горелым. На вкус… непонятно.
