Ирина Градова - Рецепт от Фрейда
Вечером Неля снова зашла в общую комнату отдыха. Большинство пациентов после ужина разбрелись по палатам, но кое-кто еще смотрел телевизор (почему-то без звука) или играл в настольные игры. Незнанов все так же сидел в своем кресле. Неля собиралась к нему подойти, когда вдруг услышала тихие звуки музыки. В дальнем углу рекреации стоял большой рояль. Увидев его впервые, Неля решила, что инструмент находится здесь «для интерьера»: кто-то ведь должен ухаживать за ним, время от времени настраивать и как минимум уметь играть! Оказалось, что свои функции рояль все-таки выполняет. За ним сидел не кто иной, как печально известный пациент Шлыков. Он легко перебирал клавиши, и нежные звуки Рапсодии на тему Паганини Рахманинова постепенно наполняли помещение. Играл Шлыков как любитель (Неля могла судить об этом достаточно профессионально), но вполне сносно – в особенности с учетом того, что в больничных стенах Неля вряд ли могла ожидать услышать классику, исполняемую «вживую»!
Случайно бросив взгляд в сторону Незнанова, Неля заметила, что его руки, безвольно лежавшие на подлокотниках, внезапно пришли в движение. Длинные пальцы зашевелились, будто перебирая то ли невидимые клавиши, то ли… струны? Почему ей пришло в голову, что это могли быть струны? Сейчас лицо Незнанова было обращено в профиль, и его широкий лоб, прямой нос и четко очерченная линия губ ярко контрастировали с темнотой ноябрьского вечера за окном. Музыка и лицо пациента наложились друг на друга, как отдельные части детской головоломки, и тут словно молния пронзила мозг Нели. Мысль казалась невероятной, и в то же время она проливала свет на ощущение, которое мучило девушку с тех самых пор, как она впервые увидела Незнанова.
* * *– Ты? – удивилась мама, открывая дверь. – А чего не позвонила? Я бы пирожков…
– Ма, ну куда мне пирожки? – рассмеялась она, чмокая женщину в щеку. – Хочешь, чтобы я в дверь не влезла?
– По-моему, тебе это не грозит, – отозвалась мать, критически разглядывая стройную фигуру дочери. Неля пошла в отца. В то время как Нина Игнатьевна была невысокой и пухленькой, Неля вымахала почти до ста восьмидесяти сантиметров, да и лицом походила на покойного батюшку. Только глаза у нее материнские, темно-карие, с ярко выраженным желтым ободком. «Тигриные» глаза, как говаривал Аркадий.
– Ты чего прискакала-то, ночь-полночь? – поинтересовалась Нина Игнатьевна, понимая, что в такой час дочь просто так не заявилась бы.
– Ты не рада меня видеть? – притворно обиделась девушка.
– Я всегда рада, но ты ведь вроде в будни на работе?
Лицо матери приняло озабоченное выражение.
– Ма, ничего не случилось, – поспешила заверить Неля. – Ты еще хранишь старые вещи – те, что раньше в папином шкафу лежали?
На самом деле «папиным» шкаф являлся лишь номинально – отцу принадлежало от силы две полки. Как же мало осталось от человека, который был хозяином квартиры! Кабинет у него имелся только на даче, да и то маленький и тесный, а здесь папа обычно проводил время на кухне, откуда беспрерывно доносился стук печатной машинки (он не признавал компьютера).
– Ну, вспомнила! – всплеснула руками мать. – Это ведь твой папа, как Плюшкин из «Мертвых душ» Гоголя, ничего не выбрасывал, а я как раз недавно в его шкафу прибирала, да все и повыбрасывала!
Отец умер четыре года назад, а мама только сейчас решилась притронуться к его вещам. Раньше Неля порадовалась бы этому обстоятельству, но теперь ее постигло глубокое разочарование – она надеялась, что пришла не напрасно!
– А чего ты хотела-то? – поинтересовалась Нина Игнатьевна, входя в гостиную вслед за дочерью.
– Да программки старые…
– Так тебе программки театральные нужны? – перебила мать. – Они еще там. А зачем?
– Долго рассказывать, – бросила Неля, сбрасывая тапки и залезая на кресло, стоящее рядом со шкафом: если мать ничего не переставляла, то коробка с программками должна стоять на верхней полке.
– Но ты все-таки расскажи, – потребовала Нина Игнатьевна, присаживаясь на подлокотник другого кресла и с любопытством глядя на дочь, стоящую на одной ноге, поджав другую, словно большая цапля. – Странно, что ты заинтересовалась этим старьем!
– Расскажу, расскажу… – пробормотала Неля, нашаривая рукой то, что нужно. Коробка из-под фена стояла на том же месте, где она и надеялась ее обнаружить.
Спустившись, она аккуратно поставила коробку на пол. Мать взяла первое, что лежало сверху, и прочла вслух:
– «БДТ», «Зинкина квартира»… Надо же, почти двадцать лет назад!
– Да, давненько, – согласилась Неля. – Знаешь, с тех пор, как выросла, я, наверное, в театре всего-то пару раз была! С другой стороны, весь репертуар мы тогда с тобой пересмотрели, а новые спектакли не так уж и хороши.
– Не скажи! – покачала головой Нина Игнатьевна. Она до сих пор не пропускала ни одной премьеры – после смерти супруга театр остался ее единственной отдушиной. – Тебе что-то конкретное нужно?
– Помнишь, ты потащила меня в филармонию на концерт скрипача-вундеркинда?
– А-а, что-то припоминаю… Это когда мы с отцом пытались заставить тебя не бросать уроки фортепьяно?
– Так ты сделала это, чтобы я продолжала занятия?!
Мать тихо рассмеялась.
– Ну, получилось же? Ты закончила-таки музыкальную школу!
– Только вот великой пианистки из меня не вышло, – ухмыльнулась Неля. – Что ни говори, а помимо чугунного зада, необходима хотя бы искра таланта, которого у меня, увы, не было и в помине!
– Ты с тех пор хоть раз за рояль садилась?
– Пару раз.
– Между прочим, у тебя неплохо получалось!
– Ключевое слово – «неплохо», ма. В своем деле надо быть лучшим или хотя бы одним из лучших.
– Так тебе та самая программка нужна? – уточнила мать, роясь в бумагах. – Она вроде даже подписана: ты тогда подошла к тому мальчику и попросила автограф.
– Думаю, я была не первой, кто это сделал: дети «индиго» рано привыкают к славе.
– Ну, не скажи – он так на тебя смотрел…
– Мам, ему тогда сколько, лет двенадцать было?
– Наверное. А ты была чуть постарше… Господи, неужели помнишь? Это ведь сколько лет!
– Нашла! – взвизгнула между тем Неля, сжимая в руках заветную программку. – Вот, Максим Рощин, скрипач… Фото нет, какая жалость!
– Да зачем тебе фото? С тех пор двадцать лет прошло. Даже если бы ты встретила этого парнишку, все равно не узнала бы!
– Не факт, не факт, – едва слышно проговорила Неля, вертя в руках программку. Действительно, узнать во взрослом мужчине мальчика практически невозможно, но Неля была уверена, что не ошиблась. Она отлично помнила тот вечер, когда подошла к сцене с букетиком чахлых гвоздик и, запинаясь на каждом слове, попросила у юного гения автограф. Издали он казался серьезным и очень важным, потому что музыканты из оркестра вели себя с ним как с равным. Однако, едва высокая, нескладная девочка пролепетала свою просьбу, лицо мальчика осветила широкая улыбка, и он, спросив ее имя, размашистым почерком накорябал: «Неле от Максима на добрую память!» Неля обратила внимание на его глаза – темно-зеленые, как болотная вода. Редкий цвет, но не его, а выражение этих глаз она запомнила. Они смотрели сосредоточенно и в то же время мечтательно, словно их обладатель еще не вышел из образа и растерялся, неожиданно обнаружив, что находится в окружении восхищенных слушателей.
– Я все-таки не пойму, зачем тебе понадобилась старая программка, – сказала Нина Игнатьевна. – Что за таинственность?
– Да какая таинственность, мам, – передернула плечами девушка. – Кстати, ты не в курсе, этот Максим Рощин еще концертирует? Или вырос и забросил свою скрипку?
– Не знаю. Частенько вундеркинды, вырастая, обнаруживают, что интерес к ним падает. Вот, к примеру, Робертино Лоретти, помнишь такого?
– Это который «Джамайку» пел?
– Он самый.
Неля поднялась на ноги и отряхнула джинсы. Сделала она это скорее машинально, нежели по необходимости: на полу в их старой квартире, как и в детстве, не было ни пылинки.
– Ну я, пожалуй, пойду, – сказала она. – Завтра рано вставать!
– Уже уходишь? – расстроилась Нина Игнатьевна. – Но ты так и не объяснила…
– Да нечего пока объяснять, мам, – тряхнула головой Неля. – Сначала мне надо кое-что выяснить. А потом, обещаю, ты станешь первой, кому я расскажу… Если, конечно, будет, что рассказывать!
Дома, едва сбросив пальто и сапоги, она бросилась к компьютеру и набрала в «поиске» имя: «Максим Рощин». Первая же выскочившая статья кричала: «Знаменитый солист погибает в автомобильной аварии!»
– Не может быть! – прошептала Неля и стала смотреть дальше. Еще одна заметка говорила о том, что скрипач внезапно исчез с музыкального олимпа на пике славы. Писали, что он попал в аварию и потерял способность двигаться. Также муссировались слухи о том, что он якобы покончил с собой. Неля до конца не дочитала: ее внимание привлекла фотография, вставленная в одну статью. Глядя на светловолосого мужчину в джинсах и рваной футболке, с прижатой к подбородку скрипкой и широкой улыбкой на узком, удлиненном лице, она поняла, что была права: пациент доктора Ракитина являлся не кем иным, как Максимом Рощиным, когда-то вундеркиндом, а всего пару лет назад – взрослым, известным музыкантом.
