Джорджо Щербаненко - Юные садисты
– Дело не только в нем, я и сам догадался.
– И по каким же признакам?
– Слишком уж иррациональное, истеричное преступление.
– Что-что? Объясни-ка, а то у меня мозги не варят, что значит «истеричное преступление»? – Вид у Карруа и впрямь был недоуменный.
– Ну смотри, вот, допустим, ты, мужчина, кого-то ненавидишь и хочешь убить – что ты делаешь? Подкарауливаешь своего врага и убиваешь его. Таким образом, ты совершаешь преступление, но преступление рациональное: ненавидишь и убиваешь. А истеричная женщина – нет, она ненавидит, но желает удовлетворить свою ненависть косвенно, не подвергая себя опасности, и поэтому придумывает изощренный, сложный способ мщения. Истеричке мало, чтобы ее враг просто умер, она хочет, чтобы он умер в муках, жаждет зрелища, потому что истеричные женщины – они обязательно комедиантки. Знаешь, кто такие гистрионы? Странствующие комедианты. Так вот у слов «истерия» и «гистрион» – один корень. Этимологически они восходят к греческому «истера» и санскритскому «устера», то есть «матка» – исключительно женский орган.
– Ладно, будем считать, что я понял, давай дальше.
– В отличие от мужчины, женщина, убивая, не просто совершает преступление – она разыгрывает спектакль, трагедию. То, что произошло в вечерней школе, и есть жуткий, кровавый спектакль, и я сразу подумал, что его режиссером должна быть женщина. Или же...
– Что – или же? – раздраженно перебил его Карруа, уже уставший от этой лекции.
– Или же мужчина, который только внешне мужчина, а на самом деле нет, – сказал Дука.
Они поглядели друг другу в глаза, и Карруа первым отвел взгляд.
– Твой Фьорелло Грасси – как раз тот самый случай, он ведь только с виду мужчина, а на поверку нет.
– Возможно, – согласился Дука. – От извращенцев только и жди сюрприза. Но Фьорелло Грасси меня меньше беспокоит, потому что он арестован. Если режиссером был Фьорелло Грасси, то он у нас всегда под рукой. А вот женщину надо искать быстрее, пока она не сбежала. – Глаза Дуки затуманились: он пытался заглушить в себе ярость. – Если это женщина, то я хочу, чтобы она сидела здесь, за этим столом, и писала свое признание, потому что, не будь ее, эти парни, какой бы мразью они ни были, никогда бы так не распоясались, да тем более в школе, да со скромной учительницей, ведь сексуальную оргию они могут учинить на площади Лорето или в парке Ламбро, причем без особого риска угодить за решетку. Позволь я разыщу эту падаль в человеческом обличье, дай мне ее найти, потому что такая зверюга не должна разгуливать на свободе, это несправедливо.
Карруа взглянул на пальцы Дуки, нервно постукивающие по столу, как бы в такт словам. Он никогда не мог понять, отчего Дука и его отец так упорно добивались справедливости. Он знал одно: Дуку надо принимать таким, какой он есть, его не переделаешь.
– Ладно, ищи, – вздохнул Карруа, – только помни: все должно быть по закону... – он усмехнулся, – и по справедливости. Пожалуйста, не устраивай спектаклей, из-за которых и моя, и твоя голова полетит с плеч.
– Спасибо, – ответил Дука. – Мне нужна машина.
– Возьми у Маскаранти.
– Спасибо, но ты ведь знаешь, я сажусь за руль только в крайнем случае, так что мне нужен и шофер.
– А что, Маскаранти тебя уже не устраивает?
– Нет, на сей раз Маскаранти не подойдет, для такого дела нужна женщина, чтоб одновременно была и шофером. Я имею в виду Ливию Гусаро.
Карруа резко дернул себя за красные подтяжки.
– У нее и так по твоей милости все лицо изуродовано. Хочешь еще во что-нибудь ее втравить?
– Ей нравится эта работа. Я уже говорил с ней, она согласна.
– Поступай как знаешь, но официально расследование ведешь ты, и больше никто.
– Спасибо, – в третий раз сказал Дука и направился к двери.
И тут его остановил голос Карруа, изменившийся до неузнаваемости, словно бы вовсе и не принадлежал неистовому шефу полиции:
– Как Лоренца?
– Плохо, – не оборачиваясь, ответил Дука. (После похорон девочки прошло всего два дня, так что хорошо быть не могло.)
– Я бы хотел навестить ее как-нибудь.
– Заходи когда угодно, она все время дома.
– Спасибо, – сказал Карруа.
4
Дука отправился на поиски Маскаранти, и тот тут же выкатил ему большой черный «Фиат-2003». Дука сел за руль и выехал со двора квестуры в холодное, но солнечное утро, – если бы не холод, можно было бы подумать, что пришла весна. Медленно, но со злостью он продвигался в удушающем потоке машин; сперва подрулил к перекрестку улиц Джардини и Кроче Росса, припарковал машину, въехав на тротуар (на ветровом стекле было ясно написано «ПОЛИЦИЯ» – на случай, если какому-нибудь ревностному стражу порядка вздумается его штрафануть), вошел в спортивный магазин «Равицца», где предъявил свое удостоверение и спросил «беретту Б-1», и ему тут же выдали «беретту Б-1», дамский пистолет, очень плоский и элегантный, цвета старой бронзы, и в придачу две обоймы с патронами; Дука снова забрался в машину и продолжил путь. Земля под деревьями на площади Леонардо да Винчи обледенела, а он, как всегда, без пальто и с непокрытой, обритой под ноль головой.
– У тебя нос посинел, – сказала ему Ливия, открыв дверь. – Хоть бы на голову надел что-нибудь.
Он захлопнул за собой дверь.
– Где Лоренца?
– На кухне. Мы заняты. – Отвечая, она понизила голос, потому что квартирка была очень маленькая: из прихожей до кухни всего два шага. – Вчера выстирали всю одежду девочки, а сегодня она высохла, и мы ее гладим и укладываем. Я договорилась с приютом «Брефотрофио», вещи хорошие, они их с удовольствием возьмут.
Без единого слова Дука прошел на кухню. Лоренца разглаживала розовый передничек с белой окантовкой, а рядом, на стуле, стояла большая картонная коробка, полная выглаженных и разложенных по порядку вещичек. На другом конце стола лежал ворох еще не глаженной одежды – весь гардероб маленькой Сары от рождения до двух лет двух месяцев и двух недель.
– А, Дука, привет, – сказала Лоренца.
Он обнял ее за плечи, закурил, потом присел к столу, вдыхая горячие пары утюга и теплый запах стирального порошка, исходящий от всех этих крошечных одежек.
– Лоренца гладит, а я штопаю, – объяснила Ливия, разглядывая на свет малюсенькую дырочку на малюсенькой рубашонке.
– Дука, дай мне сигарету, – попросила Лоренца, сложив в коробку тщательно отутюженный розовый передничек.
Он прикурил вторую сигарету и дал ей, стараясь не смотреть на ее лицо, потому что уже наизусть выучил все те горестные знаки, которые оставила на нем смерть девочки.
– И мне, – сказала Ливия.
Лоренца вытащила из вороха белья оранжево-желтый летний комбинезончик с большим коричневым Микки-Маусом на грудке.
Некоторое время Дука молча глядел на женщин, потом сказал:
– Мы с Ливией немного прокатимся. Ничего не надо купить?
– Надо. – Лоренца, не поднимая головы, осторожно касалась утюгом Микки-Мауса, которого так любила – все время гладила и разговаривала с ним – маленькая Сара. – Горчицы.
– Порошок или пасту? – спросил Дука.
– Пасту, – ответила Лоренца.
– Я знаю одно место, где продают отличную горчицу, – сказала Ливия.
Сестра почти ничего не ела, и Ливия, не отходившая от нее ни на шаг, понимала, что значит эта просьба: врожденное жизнелюбие Лоренцы не позволит ей уморить себя голодом, поэтому, несмотря на разверзшуюся в душе бездну горя, она изо всех сил старается пробудить в себе аппетит своими любимыми кушаньями.
– Мы купим и сразу тебе завезем, – пообещал Дука.
Он встал, затушил под краном окурок, бросил его в ведерко для мусора. И тут же почти машинально закурил другую сигарету.
Лоренца уложила комбинезончик в коробку.
– Да не спешите, сначала прокатитесь, а уж на обратном пути... – Она подняла на него глаза и улыбнулась, затем потянулась к вороху за новой вещью.
Они вышли из подъезда, и Ливия села за руль черного автомобиля.
– На Витрувио есть хорошая колбасная, – сказала она.
Он кивнул. В колбасной они купили двести граммов горчицы, а еще плетенку запеченных под бешамелью и сыром макарон, горячих, только что из духовки.
– Как думаешь, будет она есть?
– С горчицей – да.
Они вернулись на площадь Леонардо да Винчи; Дука остался в машине, а Ливия буквально полетела вверх по лестнице к Лоренце: ведь что бы ни случилось, а жить надо. Она вернулась почти тотчас же, села за руль и спросила:
– Куда поедем?
– Вот, возьми это, – сказал он.
– Зачем? Я никогда не носила оружия, – возразила Ливия.
– Тогда вылезай, я тебя с собой не возьму.
– Но это шантаж!
– Вот именно, шантаж. Или бери пистолет, или вылезай из машины.
– Я никогда не носила оружия, – повторила Ливия. – Чего ради я теперь его возьму?
– Ради того, что я тебе велю. Иначе проваливай.
Ливия поглядела на него если не с ненавистью, то уж во всяком случае с горькой обидой.
