Алафер Берк - Никому не говори
— Что вы хотите знать?
— Все.
— Я не знаю…
— Не говори нам то, что тебе хочется, чтобы мы услышали о Джулии, — сказала Элли. — Говори нам то, что, как ты считаешь, нам действительно необходимо знать. Ты можешь сделать это? Ради Джулии?
Рамона кивнула. Ее глаза наполнились слезами.
— Итак, о чем вы беседовали с Джулией в пятницу?
— Да так, ни о чем особенном. Я жаловалась на маму и просила у Джулии совета. Это не имеет никакого отношения к тому, что случилось с Джулией, но я думаю, мне следовало меньше говорить о своих проблемах. Это может показаться глупостью, но мне не давала покоя мысль, стала бы моя мать вести себя иначе, будь она мне родной, или нет. Я ведь ее приемная дочь. Родная мать умерла, когда я была маленькой. А Джулия восприняла это серьезно. Она сказала, что кровное родство не имеет никакого значения. Что моя мать — лучшая в мире. Что она даже для нее, для Джулии, в большей степени мать, чем ее собственная. И тому подобное. Может быть, она испытывала депрессию. Наверное, мне нужно было поговорить с ней о парнях, любовных увлечениях и о всяких глупостях, вместо того чтобы жаловаться по поводу отношений с матерью. Может быть, это я побудила ее…
Чем больше Рамона говорила, тем менее полезной становилась ее информация. Элли решила сменить тему:
— Что касается любовных увлечений — у Джулии был бойфренд?
— Нет. По крайней мере, единственного бойфренда у нее не было.
Динь-динь-динь.
— Послушайте, вы сказали, что вам нужно знать о Джулии все, и я расскажу, как все было. Вы должны понять. Джулия была, в определенном смысле, авантюристкой. Она была забавной. Иногда безумной, но забавной. — Девушка печально улыбнулась каким-то своим воспоминаниям. — Но авантюризм и безумие были проявлением ее… открытости, назовем это так, с парнями.
— С какими парнями?
— Честно? Их было много. Маркус Грэйз был первым, с кем она поцеловалась, и, возможно, он лишил ее девственности. Он тоже учится в Касдене. Они никогда не были парой, но постоянно общались. Еще был тренер в гимнастическом зале, который она посещала. Я даже не знаю его имени. А однажды, прошлым летом, она, — щеки Рамоны зарделись, — делала парню минет на парковочной площадке Лили Понд, чтобы он довез ее до дома из Ист-Хэмптона, хотя мы всегда можем воспользоваться такси. Я знаю, это звучит ужасно, но, похоже, ей просто захотелось острых ощущений.
— Никто не осуждает вашу подругу, — сказала Элли.
— Но такой образ жизни сопряжен с опасностями, — добавил Роган. — Кто-нибудь из этих мужчин хотел когда-нибудь от нее больше, чем она была готова дать?
Девушка покачала головой:
— Нет. Но в последние несколько месяцев Джулия, судя по всему, успокоилась. Она стала проводить гораздо больше времени дома. Я много раз предлагала ей выбраться куда-нибудь, но она отказывалась. Поэтому я и не разговаривала с ней с пятницы. Я ездила с родителями в Ист-Хэмптон, а она все твердила о том, с каким удовольствием проведет уик-энд в городе одна.
Роган отодвинул уродливого вида куклу с колечками волос в красном вельветовом платье, чтобы обеспечить себе чуть больше пространства на диване.
— Мать Джулии говорила о каких-то уличных ребятах, которые по меньшей мере однажды приходили в особняк.
Рамона округлила глаза:
— Конечно, она приводила их к себе домой. Это Кейси. Он однажды был у нее с парой друзей. Но, как я уже говорила, он в большей степени мой друг. Если Кэтрин обвиняет его…
Детектив перебил ее:
— В данный момент никто никого не обвиняет. Поэтому мы и проводим расследование. Кстати, ты не возражаешь, если мы возьмем у тебя образец ДНК? Всего лишь соскоб с внутренней стороны щеки — чтобы лаборатория могла исключить все случайные волоски, которые ты могла оставить в доме Джулии.
Теперь, когда они расследовали это дело как убийство, лаборатория должна была исключить все известные образцы в процессе поиска в доме не идентифицированной ДНК.
После того как Роган взял мазок, Рамона еще раз подробно рассказала о своей последней беседе с подругой, но не вспомнила ничего нового и только сокрушалась по поводу своих невысказанных чувств, что опять привело к слезам. Когда они подошли к двери спальни, Рамона посетовала на то, что не смогла быть особо полезной.
Но, по мнению Элли, ее помощь оказалась весьма ценной.
Свидетели, похоже, никогда не осознают, что мимолетное, незначительное, по их мнению, наблюдение способно полностью изменить взгляд полицейских на расследуемое ими дело — или, как в данном конкретном случае, сформировать совершенно разные взгляды у двух полицейских детективов на одно и то же дело.
Роган начал излагать свое видение, как только они сели в автомобиль:
— Ни за что не поверю, что Джулия Уитмайр успокоилась в последнее время. Подумаешь, просидела неделю дома!
— Именно так и может себя вести девушка под влиянием депрессии, — возразила Элли.
— Ничего подобного. Девушка, трахающаяся с личным тренером и делающая минет на пляже за транспортные услуги, вряд ли неожиданно успокоится из-за депрессии. Мать Джулии говорила, что ее дочь не выносила одиночества. Бьюсь об заклад, причина ее «успокоения» — новый мужчина, отношения с которым она скрывала даже от лучшей подруги.
— В любом случае перед нами страдающая депрессией и булимией девушка, брошенная родителями. Никакого взлома. Ничего не пропало. Не забывай о разрезанном запястье и предсмертной записке. Блокнот, из которого вырван лист, так и не найден. Кроме того, Джулия говорила, что мать Рамоны для нее в большей степени мать, нежели ее собственная. Еще одно свидетельство того, что Кэтрин Уитмайр — холодная, нерадивая мамаша и что ее дочь Джулия вовсе не такая, какой она ее пытается изобразить. Кто мог бы винить ее за то, что она напилась и рассталась с жизнью?
В салоне воцарилась тишина. Хэтчер потянулась к радиоприемнику, но Роган перехватил ее руку:
— Никакого дерьма из новой волны вроде «Devo» или «Flock of Seagulls», когда я за рулем.
Насколько понимала Элли, Джей Джей считал, что всю белую музыку с 1983 по 1997 год исполняли либо «Devo», либо «Flock of Seagulls».
Но в скором времени тишина и на него подействовала угнетающе. Он повертел ручку настройки и остановил ее на песне в стиле «рэп», которую Элли тут же узнала. Глядя в окно, она подпевала вполголоса:
— Ain’t nothin’ but a g-thang, baby.[7]
Этого оказалось достаточно, чтобы вызвать смех у ее напарника.
— Ты что, смеешься надо мной?
— Что? Я все-таки выросла в Канзасе. — Она запела громче и принялась раскачиваться на сиденье. — And now all you hookas and hos know how I feel.[8]
— Черт бы тебя подрал. Ты все испортила. Я теперь не смогу слушать эту песню, не представляя при этом твою вертящуюся костлявую задницу.
Она положила руку себе на бедро.
— Вовсе она не костлявая. Ты просто хочешь немножко этого сладострастного барахла.
Он с улыбкой покачал головой.
— Это значит, что у нас все в порядке?
— У нас всегда все в порядке. Тебе бы давно уже следовало это понять.
— Но все же, по-твоему, ты прав, а я нет.
— Да.
— Ты не хочешь поехать поговорить с этим бездомным парнем Кейси?
— Нет, не хочу. Но придется. И мы сейчас же отправляемся на его поиски.
Глава 11
«Вторая попытка: Признания бывшей жертвы, преодолевшей трагедию»
«Прекратите это»
Меня всегда удивляет, как рядовые события порождают откровения по поводу сексуальных злоупотреблений и переживаний. Этим утром моя дочь проснулась от стука молота на строительной площадке, развернувшейся напротив окон ее спальни. Она вышла из спальни с затуманенным взором, зажав ладонями уши.
— Прекратите это. Это все, чего я сейчас хочу. Просто прекратите это.
Прекратите это. Это совершенно нормальная реакция, не так ли? Желание положить конец неприятным раздражителям, воздействие которых испытывает человек. Стремление к полной противоположности этого воздействия.
Оглушительный шум? Обеспечьте мне вместо этого полную тишину. Обжигающе горячая пища? Дайте мне холодной воды. Ослепительный свет? Я закрываю глаза, чтобы насладиться тьмой.
Изнасилование? Прекратите это.
Но что означает стремление к противоположности изнасилования? Никакого секса? Никакого физического контакта? Никаких мужчин?
Но изнасилование, мы должны всегда напоминать себе об этом, не имеет отношения к сексу. Это имеет отношение к насилию. Насильники хотят господствовать над нами. Они хотят лишить нас душевных сил.
И что мы делаем тогда? Мы возвращаем себе душевные силы каким угодно способом.
Я не могла выгнать этого человека из моего дома, но я могла не пойти в школу. Я не могла запретить ему приходить в мою спальню, но я могла раздобыть поддельное удостоверение личности и купить в три часа упаковку из шести банок. Я не могла запретить ему пожирать меня глазами каждый раз, когда мать отводила взгляд в сторону, но я могла общаться с людьми, которые, по словам матери, «оказывали плохое влияние». Мне нужно было знать, что у меня есть выбор.
