Дик Френсис - Расследование
– На него много ставили... Вообще-то обычно я ставлю сотню.
Я подошел к ключевому вопросу и никак не мог понять, готов ли я его задать, во-первых, и способен ли понять, истинный или ложный будет ответ, во-вторых.
– Ну а почему, – спросил я равнодушным тоном, – вы не поставили на Пирог у вашего постоянного букмекера?
– Потому что я не хотел, чтобы Джессел знал об этом. – Крэнфилд ответил прямо. – Джессел – странный человек. Он во всем готов видеть личное оскорбление. После этого он вполне мог бы забрать Урона от меня... – Он осекся, вспомнив, что Джессел все равно забрал у него и Урона и всех остальных.
– Откуда мог узнать об этом Джессел?
– У нас общий букмекер, и он с Джесселом тесно связан. Круговая порука.
Вполне справедливое замечание.
– Ну а кто этот пожилой человек, который ставил за вас?
– Знакомый. Он тут ни при чем. Я бы не хотел, чтобы его вовлекали во все это.
– Мог ли Ньютоннардс действительно видеть вас разговаривающими у круга перед первой скачкой?
– Да, – удрученно признал Крэнфилд. – Мы действительно разговаривали. Я дал ему деньги.
Он поставил на аутсайдера и все равно не почуял никакой опасности. Он всерьез поверил словам Монти Миджли. Он ничего не сказал мне, хотя я мог бы предупредить его о последствиях.
– Что вы сделали с выигрышем?
– Деньги в сейфе, внизу.
– И вы, значит, никому так и не сказали, что выиграли эту сумму?
– Нет.
– Выходит, вы солгали на расследовании? – спросил я после небольшой паузы.
– А что еще оставалось делать?
– Пожалуй. По крайней мере, моя правдивость мало мне помогла. Значит, так. – Я снова подошел к окну, взвешивая услышанное. – Вишневый Пирог выиграл сам по себе. Вы поставили на него деньги, потому что поняли, что он внезапно обрел отличную форму. Урон же за два месяца выступил в четырех очень тяжелых скачках и отработал резвым галопом перед самым «Лимонадным кубком». Это все неоспоримые факты.
– Да... в общем-то так...
– Ни один тренер в мире не может потерять лицензию только за то, что у него вдруг вошел в форму жеребенок. Не понимаю, почему люди, затратившие столько сил, не имеют права на небольшую премию за свои труды.
– Владельцы тоже могут претендовать на вознаграждение. Однако хозяин Вишневого Пирога скончался за три недели до «Лимонадного кубка», теперь судьбу лошади должны были решать душеприказчики покойного. Кому-то придется сильно поломать голову, вычисляя истинную цену этой лошади.
– Это означает, – подвел я итоги, – что у вас есть фонд борьбы.
– Бороться бессмысленно.
– По сравнению с вами зефир может показаться гранитом, – заметил я.
У него стала медленно отпадать челюсть. До сегодняшнего утра я неизменно бывал с ним вежлив и учтив. Он всегда смотрел на меня так, словно я в общем-то и не существую. Я подозревал, что, если мы когда-нибудь и получим обратно наши лицензии, он не забудет, в каком жалком состоянии я его наблюдал, и постарается от меня избавиться. Он неплохо платил мне, но по годовому контракту. Ему ничего не стоило бы выгнать меня и нанять кого-то другого. На всякий случай я удалил из своих интонаций лишние шипы и колючки, за что внутренне себя же и осудил.
– Полагаю, вам хотелось бы получить назад лицензию тренера, – сказал я.
– Нет шансов.
– Если вы продлите контракт с вашими конюхами хотя бы на месяц, я вам ее добуду.
Он промолчал. Вся его фигура могла бы стать олицетворением поражения.
Я пожал плечами.
– По крайней мере, я попытаюсь. И если я принесу вам лицензию на блюдечке, будет обидно, что ни Арчи, ни другие ребята больше у вас не работают. – Я подошел к двери и взялся за ручку. – Я буду информировать вас о том, как идет дело.
Я повернул ручку. Открыл дверь.
– Погодите, – сказал Крэнфилд.
Я повернулся. Былая надменность вдруг снова напомнила о себе – прежде всего появлением знакомых противных морщинок вокруг рта. Плохой знак.
– Я не верю, что вам это удастся. Но раз вы так уверены в себе, я готов заключить с вами сделку. Я плачу конюхам две недели. Если вы захотите, чтобы я продержал их еще две недели, платите им из своего кармана.
Просто прелесть. Он заработал на Вишневом Пироге, выбил из формы Урона, из-за чего меня дисквалифицировали, и ставит такие условия. Я вовремя нажал на тормоза и холодно ответил:
– Хорошо. Я согласен. Но вы должны кое-что мне обещать. Вы будете помалкивать обо всем, что сделали, и не станете публично каяться. Я не хочу, чтобы все мои усилия пошли прахом из-за того, что вы станете разгуливать во власянице и признаваться в ваших грехах в самые неподходящие моменты.
– Это исключено, – процедил Крэнфилд.
Я не был в этом уверен.
– Я хочу, чтобы вы дали мне слово, – сказал я.
Он вдруг выпрямился с оскорбленным видом.
Моя реплика, по крайней мере, заставила его перестать сутулиться.
– Вы его получили.
– Отлично. – Я распахнул перед ним дверь. – А теперь давайте пройдем на конюшню.
Он заколебался, но в конце концов решил подчиниться, прошел в дверь первым и стал спускаться по лестнице.
В холле стояли в ожидании жена и дочь Крэнфилда с таким видом, какой бывает у родственников горняков, столпившихся у шахты после сообщения об обвале. Они смотрели на спускавшегося по лестнице главу семьи со смесью облегчения и тревоги. Миссис Крэнфилд осторожно сказала:
– Декстер...
Он ответил весьма раздраженным тоном, словно не видел никаких причин у домашних беспокоиться за судьбу человека, тридцать шесть часов просидевшего взаперти в компании с двустволкой:
– Мы идем на конюшню.
– Отлично! – воскликнула Роберта, удачно перекрыв вполне возможный поток эмоций с материнской стороны. – Я иду с вами!
Навстречу нам поспешил Арчи и пустился детально описывать, какие лошади уже отправлены, а какие готовятся к отправке. Крэнфилд плохо понимал, что говорит его старший конюх. Он ждал, когда поток информации Арчи иссякнет, но, не дождавшись, перебил его:
– Да-да, Арчи, я понимаю, вы все держите под контролем. Но я пришел сюда не для того, чтобы в этом убедиться. Передайте, пожалуйста, ребятам, что вы работаете у меня по крайней мере еще месяц.
Арчи покосился на меня, не очень понимая, что происходит.
– Увольнение откладывается, – пояснил я. – Будем бороться за восстановление справедливости. За наше доброе имя.
– И за мое тоже?
– Естественно, – уверил я его. – В первую очередь и за ваше.
– Хьюз убежден, что мы имеем шанс доказать нашу непричастность к случившемуся и получить назад наши лицензии, – весьма официальным тоном пояснил Крэнфилд, скрывая за этим собственное неверие в успех. – С тем чтобы помочь мне сохранить нашу конюшню на время расследования, Хьюз согласился оплатить половину суммы, что причитается вам за месяц. – Я удивленно посмотрел на него. Мы уговаривались вовсе не об этом. Но он не выказал ни малейшего желания исправить, мягко выражаясь, свою неверную трактовку моего предложения и продолжал уверенным тоном: – Поскольку уведомление об увольнении, ранее мною выданное, истекает через пять дней, вы еще можете работать здесь в течение пяти недель. Собственно говоря, – неохотно добавил он, – я был бы рад, если бы вы остались.
– Вы действительно на это согласились? – спросил меня Арчи, и в его глазах загорелась такая надежда, что я подумал: шанс на будущее стоит восьмисот фунтов, если это касается не одного меня.
– Да, – сказал я вслух. – При условии, что вы не потратите этот месяц на лихорадочные поиски новой работы.
– За кого вы нас принимаете? – обиделся Арчи.
– За циников, – сказал я, и Арчи расхохотался.
Я ушел, оставив Арчи в переговорах с Крэнфилдом. Оба они заметно ожили. Я подошел к моей оранжевой машине, а когда стал открывать дверцу, услышал за своей спиной голос Роберты, которая, как оказалось, шла за мной.
– Вы действительно можете это сделать? – спросила она.
– Что именно?
– Вернуть лицензию.
– Неудача мне слишком дорого обойдется. Поэтому или я верну ее, или...
– Что «или»?
Я улыбнулся.
– Или погибну в борьбе.
Мне понадобился час, чтобы попасть в Глостершир, и почти полчаса, чтобы разобраться в географии городка Даунфилд, состоявшего из сплошных тупиков.
Наконец после шести неудач – из-за неверных сведений от местных жителей – я нашел нужный дом. Он был старинный, но весьма уродливый, недавно покрашенный, но в мрачные тона, и в целом производил впечатление куда большей надежности, чем его владелец.
Когда миссис Чарли Уэст увидела, кто пожаловал, она попыталась захлопнуть дверь перед моим носом. Я успел протянуть руку, привыкшую справляться с норовистыми лошадьми, поймал ее за запястье и потянул к себе так, что если бы она захлопнула дверь, то прищемила бы себе руку.
Она издала вопль. Внутренняя дверь в холле приоткрылась на целых шесть дюймов, и в щели показалось круглое лицо Чарли. Выглядел он очень неуверенно.
