Арнальд Индридасон - Каменный мешок
— Пропавшие без вести британцы? Американцы? Во время войны? Постой, а где я могу добыть эту информацию? — в задумчивости спросила Элинборг. — Кстати, когда американцы сменили британцев?
— В 1941 году. Думаю, тут был склад боеприпасов. Скарпхедин такого мнения, во всяком случае. Кроме того, вокруг должны были стоять летние домики. Надо выяснить, не пропадал ли кто из их владельцев. Разузнай, нет ли каких слухов на эту тему, подозрений у пожилых соседей. Нужно поговорить со всеми окрестными жителями.
— Сколько работы из-за одного столетнего скелета, — недовольно фыркнула Элинборг и топнула ногой, добавив в возмущении: — А ты-то чем занят, позволь полюбопытствовать?
— Ничем приятным, можешь не завидовать.
Положив мобильный в карман, Эрленд вернулся в отделение интенсивной терапии. Одет, как полагается, в тонкий зеленый халат, рот и нос закрыты марлевой повязкой. В одной из палат на большой кровати лежала Ева Линд, подключенная к самым разнообразным приборам, о назначении которых Эрленд даже догадываться не пытался. На лице у дочери — кислородная маска. Он стоял в ногах у кровати и смотрел на дочь. Она в коме, в сознание так и не приходила. На лице выражение полного покоя, счастья даже, какого Эрленд раньше никогда не видел. Или умиротворения — в любом случае что-то совершенно Эрленду незнакомое. Черты будто бы стали четче, дыхание ровнее, кожа подтянута, и только глаза наглухо закрыты и словно бы ввалились.
Поняв, что не может привести дочь в сознание, он позвонил в службу спасения. Накрыл пиджаком и нащупал слабый пульс; ничего другого сделать не мог, а перемещать ее без помощи медиков не решился. Но не прошло и пяти минут, как подъехала «скорая» — та самая, которую он вызвал на улицу Трюггви, даже врач оказался тот же, что вводил налоксон подруге Евы. Санитары бережно уложили несчастную на носилки, и машина умчалась прочь — впрочем, ехать было недалеко, ворота больницы находились в ста метрах.
Еву немедленно отвезли в операционную, где над ней почти всю ночь колдовали хирурги. Эрленд ходил из угла в угол в приемном покое хирургии и все думал, стоит или не стоит звонить Халльдоре. Нет, на это у него решительно не хватит духу. Нашел выход — разбудил звонком Синдри Сная, изложил ему, что случилось с сестрой, и попросил сообщить матери. Мол, если хочет, вот ей адрес больницы. Отец и сын немного поговорили. Синдри не собирался в столицу в ближайшее время. Ехать черт-те куда ради Евы Линд? Вы смеетесь? На том и распрощались.
Эрленд курил одну за другой, выбрав идеальное место — знак «Курить строжайше запрещено», пока не появился врач в марлевой повязке и не угостил его добротной порцией воспитательных речей, мол, как ему не стыдно нарушать запреты! Врач ушел, и тут у Эрленда зазвонил мобильный — Синдри Снай передавал сообщение от Халльдоры, которая высказалась в том смысле, что раз в жизни Эрленд и сам может подежурить у постели дочери.
Утром к Эрленду подошел хирург, оперировавший Еву. Состояние, по его словам, весьма неважное. Спасти плод им не удалось, что же до самой Евы, непонятно, каков прогноз.
— В целом дело плохо, — подвел итог врач, высокий стройный мужчина лет сорока.
— Я понимаю, — сказал Эрленд.
— Она в течение длительного времени недоедала и злоупотребляла наркотиками. В этом свете вероятность того, что ребенок родился бы здоровым, невелика, так что в известном смысле… конечно, нехорошо так говорить, но…
— Нет, что вы, я понимаю, — повторил Эрленд.
— Она не думала сделать аборт? В ее состоянии…
— Нет, она хотела выносить ребенка, — ответил Эрленд. — Она надеялась, ребенок поможет ей выйти из порочного круга, и я ее в этом поддерживал. Даже, видимо, чересчур активно поддерживал. Она пыталась слезть с иглы. Я точно знаю — частичка ее души очень хочет вырваться. Это же сущий ад, ее жизнь. И эта частичка иногда берет над ней власть, и тогда Ева говорит, что хочет вылечиться. Но, как правило, лодкой правит совсем другая Ева. Мрачная, жестокая, беспощадная, безжалостная. И с этой Евой я не знаю, как разговаривать. Я ее не понимаю. Эта Ева… она хотела, чтобы все случилось так, как случилось. Черт, черт, черт…
Тут Эрленд понял, что говорит лишнее совершенно незнакомому человеку, и замолчал.
— Я понимаю, вам как родителю это тяжело переживать, — кивнул врач.
— Но что, собственно, случилось?
— Отслоение плаценты. Лопнула амниотическая оболочка, и началось массивное внутреннее кровотечение — и это все на фоне интоксикации, вероятно наркотической. Что именно она принимала, мы еще выясняем, ждем результатов анализов. Она потеряла очень много крови, мы не смогли привести ее в чувство. Впрочем, из этого не следует никаких определенных выводов — ведь у нее и в общем чрезвычайно ослабленный организм.
Помолчали.
— Вы уже связались с родными? — спросил врач. — Нужно ведь, чтобы кто-то был рядом…
— Нет у меня родных, — сказал Эрленд. — С ее матерью мы в разводе. Но я ее известил. И брата Евы тоже. У него работа, далеко от Рейкьявика. Не знаю, придет ее мать сюда, не придет. По-моему, она считает, что с нее хватит. Ей всегда было очень тяжело. Всю жизнь.
— Я понимаю.
— Не думаю, — горько усмехнулся Эрленд. — Я вот лично сам ничего не понимаю.
Следователь вынул из кармана добытые у Атли склянки и показал врачу:
— Думаю, она принимала что-то из этого.
Врач осмотрел предложенное.
— Это экстази?
— На первый взгляд — да.
— Вероятно, в этом все и дело. Впрочем, чего там только не было у нее в крови.
Эрленд не знал, что еще сказать. Помолчали.
— Знаете, кто отец ребенка? — спросил врач.
— Нет.
— А она?
Эрленд пожал плечами. Помолчали еще.
— Она умрет? — спросил Эрленд.
— Не знаю, — ответил врач. — Надо надеяться на лучшее.
Эрленд застыл в нерешительности. Попросить его или нет? Странная, чудовищная в своем роде просьба. Не знаю даже, как это по-человечески сказать. А, черт с ним!
— Я могу посмотреть? — спросил он.
— На что? Вы про?..
— Ну да. Я не знаю, как у вас принято называть это — плод, ребенок, я не знаю. Можно?
Врач поднял глаза на Эрленда — совершенно не удивлен, напротив, все понимает. Кивнул и махнул рукой, мол, следуйте за мной. Они прошли по коридору до конца, до двери в небольшую комнату, где никого не было. Врач нажал на выключатель, под потолком зажглась лампа дневного света; по комнате пошли странные тени. Посреди комнаты металлический стол, на вид очень холодный, укрыт белой простыней. Хирург подошел к нему и снял простыню. Под ней лежало бездыханное крошечное тельце.
Эрленд опустил глаза и погладил мертворожденного по щеке.
У него была бы внучка…
— Выйдет моя дочь из комы, можете сказать?
— Увы, не могу, — ответил врач. — Пока что ничего не ясно. Ей нужно самой этого захотеть. По сути дела, только от нее одной все и зависит.
— Бедная девочка, — выдохнул Эрленд.
— Знаете, время лечит, — сказал врач, решив, что Эрленд собирается откланяться. — И это касается не только душевных ран, но и самых обыкновенных.
— Время, говорите, — буркнул Эрленд, закрывая крошечное тельце простыней. — Ничего оно не лечит, ваше время.
7
Он просидел у дочери до шести вечера. Халльдора не появилась. Синдри Снай, верный своему слову, в столицу не приехал. Никого другого ждать не приходилось. Состояние Евы не менялось. Эрленд совершенно обессилел, ведь он не спал и не ел со вчерашнего дня. Около двух он позвонил Элинборг и условился встретиться с ней и Сигурдом Оли в офисе. Перед тем как покинуть палату, поцеловал дочь в лоб и погладил по щеке.
Усевшись за стол с коллегами, Эрленд ни словом не обмолвился о случившемся. Они, впрочем, все знали и без него — слухи, видите ли, штука такая, — но не посмели спрашивать о Еве.
— Археологи продолжают копать, — доложила Элинборг. — И, признаться, сил моих нет, как медленно они это делают! Ладно бы еще копали чайными ложками! Но они скоро перейдут на зубочистки! Вот ты пальцы руки нашел, да? Ну так сегодня они дорыли, ты не поверишь, до запястья. Приезжал врач, посмотрел на это, но ничего не смог сказать, кроме того, что рука человеческая и довольно маленькая. В общем, толку от него немного. В грунте археологи покамест не нашли ничего, что могло бы указать на суть произошедшего или на личность закопанного. Они рассчитывают дойти до грудной клетки вечером завтрашнего или послезавтрашнего дня, но даже если это им удастся, никто не гарантирует, что тогда мы поймем, кто там лежит. На этот вопрос ответ надо искать в другом месте.
Эстафетную палочку принял Сигурд Оли:
— Я разобрался с пропавшими без вести в Рейкьявике и по соседству в нужный период. С сороковых и пятидесятых годов нераскрытых дел об исчезновениях насчитывается около пятидесяти, думаю, наш жмурик среди них. Я рассортировал все дела по полу и возрасту пропавших. Так что нужно лишь дождаться вердикта патологоанатомов.
