Галина Полонская - Девушка нелегкого поведения
А согласно Никиной версии идиотское злодейство в зале Айвазовского совершила именно она, причем с таким расчетом, чтобы все подозрения пали на ее неверного мужа Славку. Ведь если сыщики всерьез возьмутся за дело, то они обязательно выйдут на Славу Курочкина!
Логика Никиных рассуждений была, на ее взгляд, безукоризненной. Поскольку убийца Карасикова работал в перчатках или после совершения злодеяния тщательно вытер с музейного ведра свои «пальчики», то он уж точно не стал бы оставлять их на брошке, приколотой к тельняшке несчастного. Значит, он использовал эту брошку специально, чтобы подставить того, чьи отпечатки на ней сохранились.
Ника не сомневалась, что «пальчики» Курочкина на брошке есть. Ведь наверняка эта злополучная брошка — одна из тех, что Любин муж закупал в Москве, но не смог сдать в художественный салон из-за дефекта, о котором упомянул Мармеладов. Вставить в преступный сценарий дефективную Славкину брошь мог только очень обозленный на него человек, располагающий к тому же более или менее свободным доступом в музей. Итак, Люба Левкасова идеально подходила на роль преступницы… К тому же, других кандидатов на эту роль у Ники не было, а она уважала знаменитый принцип «Используй то, что под рукою, и не ищи себе другое».
Левкасова надеялась, рассуждала ее бывшая сокурсница, что благодаря брошке с мужниными отпечатками подозрение падет на него. А потом милиция отдаст на экспертизу тельняшку и выяснит, что тельняшка тоже Славкина — на ткани наверняка сохранились какие-нибудь волоски, микрочастицы кожи… Ведь куда еще, мысленно вопрошала Ника, могла деться тельняшка, которая служила Курочкину привычной домашней одеждой и о пропаже которой так сокрушалась Любина мама?
Мотивы Любиного поступка были ясны — Ника запомнила, как Левкасова обзывала Славку лгуном и бабником в тот дождливый вечер, который сама Ника провела на сосне. Значит, это элементарная бабская месть. Значит, ревность и гнев могут иногда найти и вот такой выход!
Интересно, как отнесется к ее логическим рассуждениям Мармеладов? Скорее всего, сморщит свой узкий нос и пухлые эфиопские губы, потом одарит Нику язвительной ухмылкой и сообщит, что поговорка «шерше ля фам» актуальна далеко не всегда.
На этот случай у Ники имелись контрдоводы, Мармеладову пока не известные. Он ведь не в курсе, что точно такую же бескозырку, как была на почившем Карасикове, почти перед самой его смертью купила в комиссионном магазине именно девушка. И не ведает, что эта же самая девушка (то есть Люба) умеет рисовать — на первых двух курсах Академии художеств студентам-искусствоведам преподавали, помимо теории, еще и основы практического рисунка. Значит, подозреваемая вполне могла изобразить кукиш на полотне Айвазовского.
А вот умеет ли рисовать Славка Курочкин?
15
Если бы залы Эрмитажа вдруг сошли с ума…
О. Мандельштам. Разговор с ДантеНика пила утренний чай — с цветами магнолии и апельсина.
Потом она оделась и вышла на улицу: ей нужно было заглянуть в «Розу мира» — магазин духовно-околодуховной литературы, который циник Мармеладов обзывал иногда «Рожей мира». Далеко идти не пришлось — сто метров по Садовой и под арку во двор.
Ее с порога окутал флер улётно-медитативных мелодий и курящихся индийских благовоний. Отметив новых мальчиков-консультантов, менявшихся тут почему-то очень часто, Лосовская миновала разделы религиозной, психовыживательной и астрологической литературы и устремилась в дальний зал магазина.
Здесь располагалось скромное вегетарианское кафе и поблескивала всевозможными амулетами, талисманами, четками и прочими магическими игрушками экзотическая витрина. В маленькой нише разноцветной шеренгой висели совершенно натуральные индийские платки по смешной после дефолта девяносто восьмого года цене.
Сюда Нику привела не только извечная женская любовь к красивым тканям, но и еще одна — вполне конкретная — причина. Сегодня вечером Лосовская собиралась в гости к двоюродному брату с женой. Поэтому она неспешно, с удовольствием, перебирала расписные платки, представляя себя на шумном базаре под палящим индийским солнцем. Вдруг кто-то очень невежливо постучал сзади по ее плечу и произнес голосом Семена Мармеладова:
— Чем затовариваемся, гражданочка?
Вздрогнувшая Ника мгновенно вернулась из жаркого Индостана в осенний Петербург. Сёмка был до чертиков доволен произведенным эффектом.
— Гад ползучий, — прошипела Ника. — Напугал меня до полусмерти. Швырнул прямо с небес на землю!
— Ах извини, Ева дорогая! Ты себе покрывалце выбираешь, чтобы на Землю голой не спускаться? — заёрничал Семен, пошло намекая на библейскую легенду о совращении Змием первой в мире женщины. — Между прочим, Никуша, я тебя уже целый час повсюду разыскиваю. Хорошо хоть сюда заглянуть догадался. Давай-ка посидим с тобой, побеседуем, — он обвел взглядом пустовавшие столики экзотического кафе.
Напрасно Ника пыталась убедить приятеля в том, что ей надо торопиться в библиотеку из-за очередного срочного реферата, заказанного очередным нерадивым студентом, а потом мчаться к двоюродному брату на другой конец города. Уверенным жестом Мармеладов потащил ее к деревянным столикам и, отодвинув стул, усадил за один из них.
— Я сейчас!..
Через минуту он вернулся с дымящимся чаем и парой внушительных плюшек.
— Райских яблочек в ассортименте нет, но взамен этого я поведаю тебе содержание второй серии музейного ужастика.
— Неужели опять кто-то среди шедевров отъехал к праотцам? — ахнула Ника.
Но, верный своим пакостным традициям, Семен начал рассказ лишь после того, как доел необъятную плюшку до последней крошки и основательно истомил свою нетерпеливую слушательницу.
— Мне, Никуша, опять странное дело подкинули. В общем, сегодня в одном музее был еще один фарс разыгран.
— Что, опять там же? — Ника затаила дыхание.
— Да нет, — поморщился Мармеладов. — На этот раз все произошло в музее зарубежного искусства. Черт его знает почему, но там прошлой ночью на плановую проверку музейных залов отправился один охранник, хотя по правилам он должен был делать это вместе с электриком и пожарным. Так вот, вошел он в зал номер двести пятьдесят четыре и остолбенел…
— А что это за зал такой? — бесцеремонно прервала его рассказ Ника.
— Не задавай глупых вопросов, женщина. Всему свое время, — успокоил ее Мармеладов. — Ну так вот… Войдя в зал номер двести пятьдесят четыре, он остолбенел…
Сёмкин рассказ заставил Нику забыть о спешке.
…Старинные музейные стулья, обтянутые багровым плюшем, были отодвинуты со своих привычных мест у окна в середину зала и составлены в аккуратный ряд — наподобие дивана. На этом импровизированном диване возлежала на боку почти обнаженная дама. Помимо тусклой лампочки над дверью в соседний зал, даму озарял зловеще-синеватый свет от фонарика, прицепленного к ближайшему подоконнику.
Согнутой левой рукой дама опиралась на маленькую подушечку на сиденье стула, правую же руку она вытянула призывным жестом вперед и вверх. Ее пухлые запястья обвивали браслеты, ювелирные украшения блестели и на убранных в замысловатую прическу волосах.
Мощный бюст дамы был погружен в цветастый бюстгальтер явно советского образца. Необъятные бедра терялись в теплых, с начесом, панталонах. Дама была немолодой. И — совершенно мертвой. Глаза ее, несмотря на громкий окрик охранника, не открылись. А потом ошарашенный охранник разглядел, что правая рука дамы подвешена тесемочкой к гвоздику, вбитому в спинку одного из антикварных стульев!..
Когда парень пришел в себя, он, не решаясь приблизиться к трупу, вызвал по рации своих коллег. Самый старший и опытный из прибежавших деловито дотронулся до ледяной женской ноги и подтвердил летальный диагноз. Он же вызвал милицию, включил верхний свет и, поглядев на даму, присвистнул:
— Ох ты! Да ведь это же наша уборщица Анастасия Степановна!
А потом перевел взгляд на живописное полотно напротив и только и смог, что вымолвить изумленное: «Ба-а-а…»
На знаменитой картине была изображена обнаженная полная женщина, лежащая в такой же позе, что и труп. Только украшения на ее руках и в прическе были более изысканными, глаза светились ожиданием любви, а на розовых щечках играла теплая улыбка. Да и расшитые домашние туфельки, скинутые у роскошного ложа, несколько отличались от стоптанной рабочей обувки, стоявшей возле ложа уборщицы Анастасии Степановны.
Остолбенение работников охраны внезапно прервал громкий всхрап. Рука Анастасии задергалась в тесемочной петле, желая вырваться на свободу…
Затем уборщица приоткрыла мутные глаза и непонимающе взглянула на толпу мужиков, беззастенчиво уставившихся на ее дебелые телеса. «Холодно», — еле слышно просипела Анастасия и стала неловко сползать со своего ложа. Самый сердобольный из охранников поспешил накинуть на ее голые плечи свою форменную куртку и повел восставшую из мертвых уборщицу в подсобное помещение.
