Дик Фрэнсис - Предварительный заезд
Следуя инструкциям Стивена, я нашел лестницу и спустился на набережную. Слева от меня возвышались темные тяжелые здания, а справа тянулся высокий — по грудь — парапет. Когда я достигтаки ворот посольства, из сторожевой будки вышел русский солдат, преградивший мне дорогу.
Произошел странный спор, в котором ни один из собеседников не понимал ни слова другого. Я тыкал пальцем в циферблат своих часов, в дверь посольства, повторял, что я англичанин и даже готов был перекреститься. Наконец русский охранник с сомнением на лице отступил на шаг и позволил мне пройти.
Огромную дверь посольства передо мной без всякого волнения распахнул швейцар в темно-синей униформе, украшенной позолоченными галунами.
Вестибюль, лестница и многочисленные двери, открывшиеся моему взору, были богато отделаны полированными деревянными панелями и элегантными лепными карнизами. Прямо напротив двери стоял большой, покрытый кожей стол, за которым сидел дежурный. Рядом стоял еще один человек — высокий, худой и меланхоличный. Его седоватые волосы были тщательно зачесаны назад.
Темно-синий швейцар помог мне освободиться от пальто и шапки, а сидевший за столом осведомился, чем может быть мне полезен.
— Мне назначил встречу атташе по культуре, — ответил я.
Седовласый человек склонил голову, как цветок под порывом ветра, с дежурной улыбкой сообщил, что он и есть атташе по культуре, и протянул мне вялую руку. Я как можно теплее ответил на приветствие. Атташе пробормотал что-то банальное насчет погоды и воздушного путешествия. Очевидно, в это время он решал, что я собой представляю, и пришел к благоприятным выводам, ибо внезапно в нем проснулось обаяние и он спросил, не хочу ли я осмотреть посольство прежде, чем мы перейдем в его офис, где нас ждет выпивка. Его офис, пояснил атташе, располагался в отдельном здании.
Поднявшись по лестнице, мы совершили экскурсию по залам посольства и должным образом оценили туалет с лучшим в Москве видом на Кремль. Атташе, представившийся как Оливер Уотермен, болтал с таким видом, словно ежедневно водил посетителей по этому маршруту. Возможно, так оно и было. Закончив осмотр, мы перешли через двор в одноэтажный корпус более современного вида, который занимали застеленные коврами одинаковые офисы. Там мы сразу же получили по большому стакану со спиртным.
— Ума не приложу, что мы можем сделать для вас, — сказал хозяин, усевшись в глубокое кожаное кресло и указав мне на такое же. — Мне кажется, что эта суета вокруг Фаррингфорда — просто много шума из ничего.
— Хотелось бы надеяться, — ответил я.
— Я уверен, — тонко улыбнулся Уотермен. — Дыма без огня не бывает, а мы не видели даже искорки.
— Вы сами беседовали с тремя русскими наблюдателями? — решил я взять быка за рога.
Уотермен откашлялся и озабоченно посмотрел на меня:
— Каких наблюдателей вы имеете в виду?
Я покорно объяснил, и атташе сразу успокоился, словно освобожденный от ответственности.
— Видите ли, — приятно улыбаясь, объяснил он, — мы, посольские работники, не встречались с ними. Мы обратились в Министерство иностранных дел, и нам сообщили, что никто не знает чего-либо, заслуживающего внимания.
— Вы не могли встретиться с этими людьми с глазу на глаз у них дома?
Он покачал головой.
— Частные контакты возбраняются, можно даже сказать, запрещены.
— Запрещены нам или им?
— И тем и другим. Но нам — определенно.
— Значит, вы, хотя и живете здесь, незнакомы с русскими?
Он снова покачал головой без всякого видимого сожаления.
— В неофициальных контактах всегда есть риск.
— Значит, ксенофобия здесь по-прежнему сильна? — спросил я.
Уотермен задумчиво положил ногу на ногу, потом поменял их местами.
— Страх перед иностранцами старше, чем политика, — сказал он, улыбнувшись так, словно уже не в первый раз произносил этот афоризм. — А теперь, что касается ваших запросов...
Его прервал телефон. После третьего звонка Уотермен поднял трубку и просто сказал:
— Да? — Затем он нахмурился, выслушал несколько слов и ответил: Хорошо, проводите его.
Опустив трубку на рычаги, атташе вернулся к прерванной фразе.
— Что касается ваших запросов. Мы можем при необходимости предоставить вам телекс. Кроме того, если вы дадите мне номер вашего телефона в гостинице, я смогу информировать вас о сообщениях, которые будут поступать в ваш адрес.
— Я уже давал вам его.
— О, неужели... — Уотермен казался несколько обескураженным. — Все равно, дорогой мой, лучше повторите мне его.
Я по памяти назвал номер, и он записал его в " блокнот.
— Позвольте мне поухаживать за вами, — тут он щедрой рукой наполнил мой бокал. — Мне хотелось бы представить вам некоторых моих коллег.
В этот момент послышались приближающиеся голоса. Оливер Уотермен встал и обеими руками пригладил волосы. Я подумал, что с помощью этого жеста он скорее готовит себя к встрече с этими людьми, чем поправляет прическу.
Громкий, напористый голос почти заглушал два других, один мужской и один женский. Когда вновь прибывшие появились в дверях, я без всякого удивления обнаружил, что громкий голос принадлежал Малкольму Херрику.
— Привет, Оливер, — покровительственно провозгласил он, а затем увидел меня. — Это же наш сыщик! Здорово, парень. Есть успехи?
Глянув искоса на Оливера Уотермена, я понял, что его реакция на Херрика была подобна моей. Пропустить его слова мимо ушей было невозможно из-за энергичной манеры разговора — без сомнения, результат многолетней журналистской практики. Но за внешним дружелюбием не было настоящей сердечности. Скорее наоборот, от него следовало ожидать подвоха.
— Выпьешь, Малкольм? — с истинно дипломатической любезностью предложил Оливер.
— Никогда не слышал более приятных слов!
Оливер Уотермен с бутылкой и бокалом в руках познакомил меня с остальными гостями.
— Рэндолл Дрю... Полли Пэджет, Йен Янг. Они работают вместе со мной в этом отделе.
Полли Пэджет была нервной с виду дамой с короткими волосами, в широком кардигане и туфлях на низком каблуке. Она улыбнулась Оливеру Уотермену и уверенно взяла бокал, предложенный Херрику. Тот посмотрел на помощницу атташе как на нарушительницу этикета, явно считая себя главным из присутствующих.
Если бы мне не представили Йена Янга и я не услышал бы его английской речи, то принял бы его за русского. Я с любопытством разглядывал его, обнаружив, что уже привык к невыразительным московским лицам. У Йена Янга было белое тяжелое лицо с неподвижными чертами. Говорил он в этот раз очень мало, на ничем не примечательном английском.
Малкольм Херрик без всяких усилий завладел вниманием собравшихся. Он объяснял Оливеру Уотермену, что тому надлежит делать со свалившейся на него кучей обременительных проблем в связи с предстоящими гастролями известного оркестра. Когда Полли Пэджет попыталась вставить слово, Херрик прервал ее, не дослушав.
Оливер Уотермен в кратких паузах вставлял неопределенные реплики вроде:
— Да, возможно, вы правы, — но при этом не смотрел на Херрика, а лишь кидал на него косые взгляды — верный признак скуки или неприязни.
Йен Янг смотрел на Херрика, явно не желая отвечать ему, но, похоже, это не производило на журналиста никакого впечатления.
Я потягивал спиртное и размышлял о предстоящем пути в гостиницу.
Выжав все возможное из музыкального скандала, Херрик вновь переключился на меня.
— Ну что, парень, далеко продвинулся?
— Скорее стою на месте; — ответил я.
— Я предупреждал, — кивнул он. — Никаких шансов. Все поле прочесано так, что ты на нем не найдешь и камушка. Хотя я не против того, чтобы там что-нибудь оказалось. Мне нужен приличный материал.
— Скорее неприличный, — вставила Полли Пэджет.
Херрик не обратил внимания на ее реплику.
— Вы говорили с тренером команды? — спросил я.
— С кем? — переспросил Оливер Уотермен. По лицу Херрика я видел, что это не приходило ему в голову, хотя добровольно он в этом не сознается.
Но, даже если его прижать к стенке, он будет доказывать, что это совершенно ни к чему.
— С мистером Кропоткиным. Он руководит подготовкой лошадей и наездников к Олимпийским играм. Мне его имя назвал Руперт Хьюдж-Беккет.
— Вы собираетесь встретиться с ним? — спросил Уотермен.
— Да, завтра утром. Похоже, что он единственный с кем еще не разговаривали.
Йен Янг чуть заметно шевельнулся.
— Я говорил с ним, — сообщил он. Все головы повернулись к нему. Янгу было лет тридцать пять; этот коренастый темноволосый человек был одет в измятый серый костюм и полосатую бело-голубую сорочку. Уголки воротника загибались, как сухие ломтики сыра. Янг приподнял брови и чуть заметно поджал губы, что было у него, видимо, крайним проявлением волнения.
— Конечно, с соблюдением всех формальностей, предписанных Министерством иностранных дел. Мне тоже называли его имя. Я говорил с ним довольно откровенно. Он не знает ни о каком скандале, связанном с Фаррингфордом.
