Анна Ольховская - Призрак из страшного сна
Эта новость не слишком обрадовала Марфу – она хотела девочку. Потому что мальчик… Он постоянно будет напоминать ей об отце. Оставалось только надеяться, что ребенок будет похож на нее, а не на…
Марфа даже мысленно старалась не называть этого имени.
В общем, обследование показало, что Марфа Лобова абсолютно здорова – если не считать синяков и ссадин разной степени давности.
Прочитав об этом в медицинском заключении, Дворкин вновь напряг челюсти и всю дорогу обратно молчал.
Он вообще вел теперь себя как-то странно с Марфой. Словно бы даже избегал встреч с нею. Но девушка ощущала его заботу во всем.
Теперь даже посмотреть в ее сторону косо никто не осмеливался. А односельчане, работавшие в замке или приезжавшие по делам, кланялись и величали ее Марфой Петровной.
Именно поэтому хорошенький здоровенький мальчик, ее сынок, лежал сейчас в кружевных пеленках рядом с Магдаленой Кульчицкой, а она несла в пещерку с горячим источником чешуйчатого уродца.
Марфа не знала – что будет дальше, как она справится?..
Но и убить этого несчастного малыша она не могла. И даже бросить его в лесу – пусть звери разберутся – тоже не могла.
Странный ребенок уже успел привязать ее к себе. И в первую очередь тем, что с рождения стал изгоем, не нужным даже собственной матери. А что это такое – быть изгоем, девушка успела узнать на своей шкуре.
Когда Марфа углубилась достаточно далеко в лес, где уже можно было не опасаться встретить кого-то из односельчан, она развернула пеленку, чтобы посмотреть – жив ли мальчик? Уж очень тихо он лежал всю дорогу, словно мертвый.
Или будто понимал – кричать и плакать нельзя.
Но как только Марфа откинула пеленку и июльское солнце пощекотало лучами чешуйки малыша, он сморщился, чихнул и закряхтел, ворочаясь в пеленках.
– Здрасьте-пожалуйста! – улыбнулась Марфа. – Ты что же, опять испачкался? Знаешь ли, дружочек, у нас с тобой сейчас с пеленками не очень. Так что придется тебе голеньким побыть. Пока полежи вот тут, а я соберу травки нужные.
Марфа положила малыша на мягкий мох, развернула пеленки – чему, кстати, мальчик явно обрадовался, оживленно задрыгав ручками и ножками, – и начала собирать лечебные травы, вспомнив уроки бабы Клавы.
Успокоительные, от кожных болячек, укрепляющие, обезболивающие… Все, что могло понадобиться этому, как сказал доктор, обреченному на смерть ребенку.
– Это мы еще посмотрим, Павлушка, кто из вас раньше помрет – ты или тот профессор пузатый, – приговаривала Марфа, собирая травы. – Ишь ты, не жилец! Жилец ты, Пашенька, жилец, еще какой жилец! И болячки твои мы вылечим, и будешь ты у нас красивый-прекрасивый!
Малыш гугукал и пускал пузыри, словно отвечая ей. А Марфа только сейчас сообразила, что называет мальчика именем, которое она выбрала для своего сына.
Павел. Пашенька. Павлушка.
Набрав довольно приличную охапку трав и добавив несколько пластин мягкого мха, Марфа увязала ее своей косынкой, закинула за спину, подняла малыша и двинулась дальше.
В пещерке никто с момента последнего визита сюда Марфы так и не побывал. И не мог побывать – найти вход, не зная о его существовании, было невозможно.
– Ну вот, – Марфа подняла керосиновую лампу повыше, осветив пещеру, – это теперь твой дом, Павлушка. Ты не бойся, тут и зимой очень тепло – от воды, наверное. И от этой, что снаружи, и от подземного источника. Со светом мы с тобой что-нибудь придумаем потом, а пока я тебя обустрою и побегу обратно.
Марфа застелила мхом и собранными травами каменный выступ с небольшим углублением в середине – чем не колыбелька! – поверх трав положила старое полотенце, лежавшее здесь на всякий случай, устроила на этом не очень удобном ложе мальчика и извиняющимся тоном произнесла:
– Все, Павлик, мне пора! Ты потерпи пока в грязных пеленках, я потом постараюсь принести тебе чистые.
Малыш сморщился и заплакал.
– Ой, да ты, наверное, голодный! Я сейчас.
Он действительно был голодный. Зато вскоре наелся так, что заснул еще в процессе чмоканья.
Марфа вновь осторожно положила сонно сопящего мальчика в его каменную люльку и торопливо вышла из пещеры.
По лесу она бежала.
Бежала и по двору, ничего и никого не видя перед собой.
И буквально врезалась в оказавшегося на ее пути Дворкина. И едва не упала, но он успел подхватить девушку и возмущенно встряхнул ее за плечи:
– Ты что, с ума сошла? Ты чего носишься как угорелая?! – И только сейчас секьюрити заметил, что живота у Марфы больше нет. – Так ты что, родила уже?! Когда?
– Сегодня утром, – пролепетала девушка, пытаясь отдышаться.
– Так ты же лежать должна в постели! А не носиться загнанной лошадью! Тем более что и хозяйка сегодня родила, сына. А у тебя кто?
– И у меня сын. Был.
– То есть как это – был?
– Он… – Марфа длинно, судорожно всхлипнула. – Мой мальчик мертвым родился. Я его хоронить ходила. И бегу обратно, чтобы успеть, когда я барыне Магде понадоблюсь.
– Постой-постой! – нахмурился Дворкин. – Что значит – похоронила? Сама? Одна? Где? Почему не по правилам, не на кладбище? Почему меня не позвала?
– Да, сама! – с вызовом выкрикнула Марфа. – Одна! Потому что его все равно не стали бы хоронить по всем правилам! Он же – ублюдок! Они так не хотели его рождения, так ненавидели его еще в моей утробе, что мой мальчик умер, не родившись!
От всего пережитого девушку затрясло, из глаз хлынули слезы, ослабленный родами организм в конце концов сдался.
И Марфа медленно осела на землю, сотрясаясь в рыданиях, – ноги ее больше не держали.
Александр Лазаревич Дворкин, хладнокровный и умеющий держать себя в руках мужчина, бывший агент «Моссада», – а туда истеричных барышень точно не берут, – вдруг почувствовал, как в его душе тоненько задрожала какая-то болезненная струна, а душу буквально затопила волна нежности и жалости к этой девчонке.
Ну за что ей все это, за что?!
Дворкин подхватил Марфу на руки и, провожаемый любопытными взглядами дворни, понес ее в дом.
У входа он столкнулся с Кульчицким. Венцеслав Тадеушевич, с лица которого не сходила немного дурацкая, но очень счастливая улыбка, озадаченно уставился на ношу своего главного секьюрити:
– А чего это ты нашу кормилицу таскаешь? Кстати, ее все обыскались – Сигизмунда кормить пора! Ты где же это бродишь, голубушка?
– Она своего сына хоронить ходила, – угрюмо произнес Дворкин. – Ее мальчик мертвым родился.
– Почему? – забеспокоился Кульчицкий. – Она же вроде здорова, обследование показало…
– А я бы на вас посмотрел, кого вы родили, если бы вас камнями закидывали!
– Допустим, я в принципе не способен никого родить, – усмехнулся Кульчицкий, – ни с камнями, ни без. Но – да, дикие люди в моей деревне, дикие… не ожидал. Я уже старосте их сделал внушение! А теперь вот и еще беда какая! Это ж ведь сейчас Сигизмунду лучше не пить ее молоко, она перенервничала, мальчик тоже будет беспокойным!
– Думаю, пару раз его и мать сможет покормить. А потом Марфа в себя придет.
– Нет-нет! – девушка попыталась освободиться из рук Дворкина и встать на ноги. – Я уже в порядке! Несите мальчика, если он голодный! У меня молока много!
– Я вижу, – Кульчицкий многозначительно посмотрел на промокшую на груди девушки кофточку. – Ладно, я у доктора спрошу, а ты, Саша, нашу няню-кормилицу пока к ней в комнату отнеси.
– Я и сама могу…
– Успокойся и не дергайся! Все, Саша, иди!
А где-то через час Марфе принесли ее мальчика. Вернее, уже не ее.
Кормилице принесли Сигизмунда Венцеславовича Кульчицкого, наследника рода Кульчицких.
В роскошных одежках выглядевшего настоящим принцем.
– А может, так и на самом деле лучше, сынок, – прошептала Марфа, нежно целуя выпуклый лобик жадно сосущего малыша. – Я все равно всегда буду с тобой.
Глава 13
И Марфа выполнила свое обещание.
Она вырастила сына. Вернее, сыновей. И Сигизмунда, и Павла.
Впрочем, Сигизмундом няне было позволено заниматься только до пяти лет. А потом в замке появилась говорившая на трех европейских языках гувернантка, и няня уже стала не нужна. Но Марфу не рассчитали, она осталась в поместье, кем-то вроде ключницы.
Правда, первые пару месяцев Сигизмунд еще прибегал к Марфиньке (так он называл нянечку), чтобы пожаловаться на строгую Августу Карловну, но вскоре эти визиты стали реже. А когда мальчик пошел в одну из самых элитных школ, он вообще забыл о существовании какой-то там няньки. И даже мог не поздороваться, когда встречался с ней в доме.
Он вообще рос очень избалованным и капризным мальчишкой. А еще – жестоким. Марфа часто заставала сына, занятого издевательствами над бессловесными тварями. Сначала это были злосчастные мухи и бабочки, которым он отрывал крылья и лапки. А став постарше, Сигизмунд перешел на цыплят, котят, кроликов и прочую мелкую живность.
Причем во время таких «развлечений» мальчик менялся до неузнаваемости – глаза его становились какими-то неживыми, оловянными, лицо краснело, он часто облизывал губы.
