Евгения Михайлова - Как свежи были розы в аду
– А сама она почему об этом не рассказала?
– По двум причинам, полагаю. Она не доносчик по определению: если все было, как он сказал, Валя может думать, что он убил. И второе: стесняется…
– Елки-моталки, меня душат слезы.
Глава 16
Ирина Майорова ничего не могла с собой поделать. Она каждый день читала по Интернету все публикации по делу об убийстве Надежды Ветлицкой. Столько лет они с матерью жили, отгородившись высокой стеной от информации о ней, и вдруг она обрушилась им на голову. Ирина была в смятении, ее отношение к происходящему менялось в корне. Она пыталась скрыть это от матери, но когда это ей удавалось – что-то от Анны скрывать? Собственно, никогда и не было такой нужды. Она сейчас в одностороннем порядке, пусть даже мысленно, нарушает их договоренность. Она стала по вечерам рассказывать маме разные истории слишком долго и подробно, с подчеркнутым интересом смотреть с ней вместе фильмы по телевизору. Но мамин взгляд, который всегда читал в ее душе то, о чем она молчала…
– Ирочка, – сказала поздно вечером Анна, – чуть не забыла. Звонил следователь, который занимается убийством Сашиной вдовы. Просил меня приехать. Я объяснила, что мы ничего не знаем, связи практически не поддерживали. Но он все же настаивает, правда, говорит, что это не к спеху, но, мол, любая деталь может пролить свет… Так что нужно съездить, как ты думаешь?
– Конечно, нужно.
– Тогда нам придется, наверное, заявление написать. Чтобы все было ясно.
– Какое заявление?
– Ну, что мы ни на что не претендуем. А то, знаешь, тебя по телевизору наследницей как-то называли. Я хочу, чтобы стало известно, что мы ни при чем. Всю жизнь так было и дальше пусть будет.
– Мама, мы не станем писать такое заявление. Подожди, послушай, не делай страшные глаза. Я буду претендовать на наследие отца, на его архивы, на все, что связано с его именем. Не из-за денег, разумеется. Просто это и наше имя. Почему то, что создано папой, чем мы гордились несмотря ни на что, – почему все должно попасть в руки какой-то уголовницы? Я его родная дочь.
– Боже, Ира. Этого никто не оспаривает. Просто теперь, в контексте этого убийства, речь идет именно о деньгах, а не о творчестве. Творчеством ты можешь гордиться, как и раньше.
– О чем ты говоришь! – Ирина редко теряла самообладание, но сейчас она почти кричала. – Я – профессиональный редактор и знаю, как можно все испохабить, опошлить, как можно продавать это людям, которые понятия не имеют, как ценен оригинал… Ты же музыкальный редактор, представь, что произведения Ветлицкой продадут какой-то попсе для инструментальной обработки… Валентина, убийца она или нет, деклассированный элемент, она явно не разбирается в таких делах, и, главное, к ней полезут далеко не профессионалы, а люди ее пошиба.
– Насчет музыки… Это тебя никак не касается. Вера – ее родная мать.
– Касается. У папы с Верой были общие музыкальные фильмы. Их нельзя разделить на части, это единое целое. А если она кому-то позволит их переснимать, переигрывать, переделывать… Это будет кошмаром!
– О чем ты говоришь, доченька? Эта женщина в тюрьме. Она, скорее всего, будет осуждена за убийство…
– Тем более. Я признаюсь: я читаю всю информацию по этому делу. Мама, ты же сама слышала: у нее какой-то сын – полудебил, рожденный после колонии для несовершеннолетних. Она отказалась от него в роддоме, но его усыновила домработница. Его содержала Надежда Ветлицкая. Стало быть, она его признавала внуком. Я читала комментарий юриста, что сына могут признать основным наследником, если ее посадят. И если я не буду ни на что претендовать. А я буду!
– Я в ужасе, Ирочка. Ты разрушишь нашу жизнь. Нам это не нужно.
– Мама, – Ирина взяла ее за руки, – мамочка моя дорогая. Я много думаю сейчас. Пока папа был жив и потом, когда его дела вела законная вдова, культурный человек, – мы считали, что он нас предал, потому сами отказались от него. Но сейчас мы предаем его. Ты сама говорила, что никто не уходит совсем. Так, может, папа мне посылает эти мысли. Может, он говорит: «Спаси меня, дочка…» – Ира неожиданно для себя заплакала горько и навзрыд.
Анна в отчаянии смотрела на ее мокрое, искаженное страданием лицо, она ничего не могла вымолвить: горло стиснуло спазмом. Она бросилась в свою комнату: дочка никогда еще не видела ее слез. Так они и дождались утра – каждая у себя. Устав плакать порознь, они прислушивались друг к другу. Дочь хотела, чтобы мать уснула наконец. Анна вспоминала с тоской, как легко убаюкивала Ирочку, когда та была маленькой. Не существовало ребенка спокойнее.
Утром, когда бледная Ирина пила кофе, собираясь на работу, на кухню вошла еще более бледная Анна.
– Ира, я решила, что ты должна поступать, как чувствуешь. Мы никогда об этом не говорили, но я очень любила Сашу и люблю до сих пор. От этой любви ты и родилась такой умной и красивой. Если ты считаешь, что он нуждается в нашей защите, я с тобой. Только жить нам станет тяжелее.
Глава 17
Петров сидел в комнате для свиданий, сосредоточенно читая какие-то документы, когда вошла Валя Ветлицкая. Он не успел обернуться: она стремительно прижалась к его спине, крепко сжав плечи, и практически встала на колени. Он резко вывернулся, с неожиданной силой ее поднял и почти бросил на стул.
– Что это за выходка? – произнес он возмущенно, но лицо оставалось спокойным, он внимательно смотрел ей в глаза.
Валентина горячо и быстро проговорила:
– Слушай, я больше не могу. Тебе же это не трудно, я знаю. Договорись. На полчаса… Я же тебе не противна, да? Ты сам нашел меня, чтобы защищать.
– Валя, я не искал тебя. Меня интересует, кто убил Надежду Ветлицкую. Если ты, то я хочу разобраться в причинах. Я не откажусь от защиты. Но! Ты должна перестать сходить с ума. Я давно заметил, как зреет в тебе эта дикая идея. Возьми себя в руки. Этого не будет. Постарайся меня услышать. Ты не просто не противна мне. Ты мне интересна, как любой глубокий, сложный, страдающий человек. Ты вполне симпатичная женщина. Но ты мне совершенно не нужна в этом смысле. Как и я тебе, впрочем.
Валя улыбнулась:
– Ты мне нужен. На час, на полчаса, на пятнадцать минут. Ну когда у меня еще будет возможность пристать к такому мужчине – благородному, умному, доброму, красивому… Мне, шалашовке, исключительно другие попадались. И будут попадаться. Я сказала, ты – добрый. Докажи. Тебе это ничем не грозит. Никто не узнает. Я никогда не напомню. Просто буду хранить воспоминание всю жизнь…
– Ты хочешь из моего сострадания вылепить что-то совсем другое. Но так не бывает. Со мной по крайней мере. Я знаю, что такое тюремное воздержание для женщин с определенным темпераментом. Меня это не шокирует. Но я этим не пользуюсь.
– Воспользуйся один раз. Подай, как нищенке на паперти.
– Как ты ловко пытаешься извлечь из ситуации желаемый смысл. Я не хочу тобой воспользоваться, потому что я не хочу тебя, Валентина.
– У тебя кто-то есть?
– Да, невеста.
– Красивая?
– Очень.
– Ты боишься ей изменить?
– Ты становишься нудной и глупой. Я не боюсь ей изменить, потому что это немыслимо. Она для меня – единственно возможная женщина, – рассердился Валентин, но, посмотрев на ее вмиг осунувшееся, ставшее каким-то убогим лицо, сказал спокойно и мягко: – Валя, ты выберешься из своих несчастий и оценишь себя как женщину, которая достойна нормальных отношений. Теоретически я способен это оценить. Давай работать. Тем более разговор у нас сегодня близок к этой теме. Кто такой Роман Антонов?
– Отец моего сына. Он изнасиловал меня в колонии.
– Вы встречались потом?
– Да. Пару раз он приезжал. Я спала с ним, если ты об этом. Без насилия.
– Понятно. Он был у тебя в ночь убийства Надежды Ветлицкой?
– А… Это кто сказал?
– Да он и сказал. За небольшую сумму. Сам пришел ко мне домой. Антонов согласен повторить это на суде. В смысле заявить о твоем алиби. Он говорит, что ты была в абсолютной отключке, когда он уходил на рассвете. А до этого Надежда была жива.
– Ты рассказал об этом следователю?
– Разумеется.
– И что получается?
– Если так было с тобой, получается, что он – главный подозреваемый.
– Какая ерунда. Ему это не нужно! Сам посуди: зачем бы он пришел к тебе рассказывать, подставляться?
– Это не такой уж плохой ход. Первое, что приходит в голову: зачем ему самому подставляться. Да затем хотя бы, что если бы об этом рассказала ты или мы нашли бы свидетеля, который, к примеру, его видел, тогда у него вообще не было бы вариантов. А так – пришел человек, чтобы спасти мать своего ребенка, не побоялся подозрений. Он ведь не дурак?
– Нет. Он не дурак. Он – подонок. Но не убийца.
– Какая четкая градация. Почему ты не рассказала, что он был в квартире в ту ночь?
– Потому что он не убивал. Потому что он всегда от чего-то скрывается. Потому что он – отец моего сына и мой мужчина, в конце концов. Ну, раза три был им за всю жизнь, но я не хотела его закладывать.
