Екатерина Лесина - Хризантема императрицы
Он вытащил флакон, решив бросить его под стол – пусть разбираются, откуда взялся, вспомнив об отпечатках, кое-как вытер о брюки. Пластик по-прежнему был теплым и влажным на ощупь. Нет, не выйдет, отпечатки останутся, надо бы платочком, а лучше и платком, и скатертью, и вообще засунуть в коробку, положить камень и в реку... или в унитаз.
Хорошая мысль, жаль, что запоздала, теперь, если он попробует выйти, это заметят, потребуют объяснений.
А вот следующий вариант поразил его своим изяществом. И обрадовал, – это был выход, достойный его разума, позволяющий просто и элегантно обойти все проблемы разом.
Ну что, стерва, не вышло? Мы еще посмотрим, кто кого переиграет!
Обернувшись к жене, он усмехнулся и подмигнул, та, кажется, не заметила. А вот овечья мордочка соседки удивленно вытянулась. И куда она уставилась? Видит? Поняла?
Проклятье!
Брат
Какой пассаж! Какой поворот, смерть а-ля натюрель, на десерт, вместо безе с грецким орехом, эклеров и французского сыра... Это вам не тирамису, это блюдо для избранных, и лестно, что его тоже включили в круг, позволив наблюдать, изъявить притворное сочувствие.
Все здесь притворяются, в этом он не сомневался ни на секунду, но тем не менее продолжал всматриваться в лица, отмечая новые и новые детали. Прикушенная до крови губа и красная помада становится еще более яркой, как и румянец на острых скулах Женечки. Грудь в кружевах вздымается, и розовая кожа горит, не то от волнения, не то от незримого прикосновения его взгляда, круглые капельки пота скользят в ложбинку, смывая молочно-булочный запах.
Что может быть сексуальнее смерти?
Желание в нем самом было непередаваемо острым, и Милослав со страхом и стыдом тем не менее наслаждался каждым мгновеньем.
Острые каблуки и тонкие ремешки на стройных лодыжках Лелиных ног. Край чулочка в разрезе платья, приоткрытые глаза, манящие, кукольные, неживые. Жаль, что нельзя сделать фото.
Или... Нет, не получится.
Звонок в дверь электрическим током прокатился по нервам, и Милослав застонал, на всякий случай прижав руки к груди. Больное сердце – это прилично, это люди поймут, оставят в покое и в скором времени позабудут, позволив наблюдать за происходящим.
Так и вышло. Ему помогли перебраться на диванчик у стены, вежливо попросив не уходить, накапали в стаканчик валерианки и корвалола – Милослав проглотил, не ощутив вкуса, и посадили рядом Леночку. О, это было неожиданно и приятно, оцепеневшая и беспомощная, она привлекала его почти так же, как Леля... она вызывала рождение новых фантазий, и с каждым судорожным вздохом ее, с каждым неловким движением, с каждым взмахом ресниц Милослав все ближе и ближе подходил к пониманию.
Прав был агент Малдер, истина рядом. На диване. Рукой к руке, горячей кожей через ткань.
Он позволил себе увлечься и даже перестал следить за происходящим, тем паче, что Лелю вскоре унесли, а смотреть на бродящих по квартире мужиков было совсем не так интересно, поэтому и первый из заданных ему вопросов он пропустил.
Списали на шок и сердце.
– И-извините, – Милослав решил быть вежливым. И слабым. И страдающим, впрочем, последнее было почти правдой – он страдал от невозможности немедленно удовлетворить свои желания, он почти бредил, он горел страстью, каковой не испытывал уже давно.
Но тем не менее разговор с милиционером – сутулый скучный человечек, все тайные желания которого прописаны в складках морщин, опущенных уголках губ да мешках под глазами – помог придти в норму. Впрочем, отвечать Милослав старался честно, и даже более-менее точно вспомнил, кто и когда выходил из-за стола.
Это было интересно, это было частью представления, а ему хотелось продолжить игру, ощутив на кончике языка терпкое послевкусие смерти.
– Так значит, когда вы вернулись, все остальные уже сидели?
Вот же надоедливый!
– Да, – ответил Милослав и нахмурился. Сидели? Старуха и Герман были, они, кажется, вообще не покидали зала. Женечка тоже сидела, закинув ногу за ногу, и смеялась над какой-то шуткой, громко так, неестественно даже, да и в позе ее, как теперь казалось, явственно проскальзывала напряженность. Вельский и Леночка... Леночка сразу плюхнулась на место и отодвинулась от него, а Вельский некоторое время стоял в проходе.
Кажется так.
– Спасибо, вы нам очень помогли, – вежливо ответил Сутулый, сутулясь еще больше. Врал он, ничем Милослав не помог, потому что помочь в этой ситуации было невозможно – смерть пришла на цыпочках и следов ее не обнаружить никому.
– Ой, смотрите, что это там? – Вельский, наклонившись, вытащил из-под кресла желтую тубу с плотно притертой крышкой. Сквозь полупрозрачный пластик было видно, как перекатываются внутри круглые гранулы таблеток. – Я смотрю, а оно там бликует... извините, что так, руками...
Наследник
Мать-мать-мать же твою через колено! Лелька, ну что ж она так? Нет, она как раз не виновата – это Герман понимал, но злился почему-то именно на нее. А потом Вельский вытащил таблетки – может статься, совсем безобидные таблетки, Лелькины же, но-шпу или аспирин там – и Герман разозлился уже на Вельского. Притворялся тот, и бездарно, неужели поверят в «случайную» находку?
– Геночка, – пропела Дарья Вацлававна, хватаясь за сердце. – Это же мои, пропавшие вчера! Я узнала коробочку.
Молчала бы, карга старая! Узнала она. Конечно, узнает, у нее этим добром половина аптечки забита.
Сейчас он ненавидел старуху сильнее обычного и совсем даже не стыдился этого чувства. Кажущаяся беспомощность Императрицы подстегивала нервы адреналином, затягивала горло петлей ожидания, которое с каждым днем становилось все более и более тягостным.
А она еще и подначивала постоянно, разыгрывала приступы болезни или же – вот как сейчас – откровенно подставляла.
– Это ваше? – следак смотрел не на Дарью Вацлавовну, а на Германа.
– Ну, конечно, наше! То есть мое, – подкинула полешек в огонь старушенция. – Ой, Кешенька, если бы вы знали, как я вам благодарна. Мне пришлось новую банку открыть, а значит, в запасе совсем ничего не осталось. А вдруг бы с рецептом тянуть начали? С врачами это случается, вечно у них тысяча причин находится, чтобы отказать больному человеку... потом, даже с рецептом, попробуй достань! Заказывать приходится, ждать, нервничать. А мне нервничать нельзя!
Переиграла. Впрочем, кроме Германа этого никто не заметил, Дарью Вацлавовну слушали внимательнейшим образом.
– Одного понять не могу, – Дарья Вацлавовна взглядом следила за тем, как таблетки упаковывают в пластиковый пакет, возмущаться или требовать найденное лекарство, слава богу, не пыталась. – Как они к Лелечке попали?
Вельский нервно дернулся, Милослав пожал плечами, а следак вперился в Германа. Придется отвечать.
– Не знаю. Я из комнаты не выходил.
– Да, да, Геночка от меня ни на шаг. Да и зачем ему Лелю убивать? Ведь убийства без мотива не бывает, правда?
С Дарьей Вацлавовной поспешили согласиться. А Леночка – еще одно наказание на его голову – вдруг громко сказала:
– А он их из кармана вынул, – и ткнула пальцем в Вельского. – Я видела. Он весь вечер что-то в кармане щупал, а когда Л-Леля уп-пала...
Вельский медленно поднялся и шагнул к диванчику, руки его, сжатые в кулаки, поднялись над кучерявой Леночкиной макушкой.
– Эй, гражданин, полегче!
– Ну ты, паскуда, ты на кого пасть раззявила? – от следака Вельский отмахнулся, а тот от удара отлетел и, грохнувшись на стол, взвыл.
– М-мама, – пискнула Леночка, закрыв глазки.
А он чуял же, знал, что будут от нее проблемы... вот, пожалуйста. Впрочем, Вельский – не проблема, раз в ухо и второй – в брюхо, а как согнется – добить третьим, по шее. Подоспевшие менты тут же скрутили слабо рыпающегося соседа. Щелкнули наручники, раздался приглушенный мат и только Женечка, театрально всхлипнув, сообщила:
– А он всегда нервным был... вспыльчивым... он ведь гений.
Последнее, как показалось Герману, произнесено было с явной издевкой.
* * *Но однажды равновесие часов все же нарушилось, причиной тому стало событие глобальное – смерть Вацлава. Произошла она обыкновенно и даже буднично – во сне, и поначалу вызвала у Фединой чувства смешанные, но с горем ничего общего не имеющие. Первое, о чем подумалось, что теперь некому будет терроризировать Милочку непосильными требованиями, второе – придется возиться с похоронами, ну а третьим стало недоумение по поводу дальнейшей жизни.
Похороны, кладбище, поминки, где не было родни, зато были коллеги – череда лиц, вежливые соболезнования, и ей, и Сержу, и Дарье, ставшей почти точной копией матери. Милочке... Милочка рыдал, Милочка не стеснялся показывать чувства, Милочка выделялся из этой черно-унылой толпы искренностью чувств, а на него смотрели с удивлением.
С презрением?
Он же маленький еще, в шестнадцать лет и потерять отца...
