Ольга Володарская - Ножницы судьбы
– Алиночка, – прохрипел вдруг мужчина и резко дал по тормозам.
Машина, возмущенно рыкнув, остановилась. Алина дернулась вперед, охнула, больно ударившись коленкой о приборную доску.
– Сдурел? – взвизгнула девушка.
– Да. Сошел с ума. Из-за тебя. – Он рванулся к ней. Сгреб в охапку. Зарылся лицом в ее длинные русые волосы и забормотал что-то неразборчивое.
Алина поморщилась, но не отстранилась. Пусть полобзает ушко, если ему так хочется. Пусть и шейку чмокнет, не жалко.
Но Эдик невинными поцелуями ограничиваться не пожелал. Нервно дрожа, он начал гладить Алинину шею, затем, распахнув куртку, перешел на ключицы, плечи. Лихорадочно, торопливо содрал с нее шарф, расстегнул олимпийку. Увидев под кофтой белый кружевной лифчик, охнул и припал губами к чашечке.
Алина с вялым любопытством наблюдала за действиями Эдика. Эк его разобрало-то, беднягу, аж трясет всего... Ну да ладно, пусть потешится. Алина поудобнее расположилась в кресле и погладила прыгающий перед глазами лысоватый затылок. Ласка возымела действие – Эдик с новой силой начал мять ее грудь, а через несколько секунд стал сдирать бюстгальтер. Когда застежка поддалась, и лифчик упал Алине на колени, перед Эдиком предстало поистине великолепное зрелище: два безупречных полушария с нацеленными на него сосками вздымались в такт прерывистому дыханию девушки.
Эдик застонал громче и закрыл глаза. Но даже так он видел два круглых, спелых персика. И родинку на ключице. И плоский животик. А какие красоты таили в себе застегнутые джинсы...
Окрыленный успехом, Эдик решился. Вот и молния на брюках, вот и трусики, а под трусиками...
– Двадцать первого ноября, – вдруг раздалось над его ухом.
– А? – ошалело поднял голову Эдик. Он не понял, будучи весь во власти желания.
– Двадцать первого ноября, – спокойно повторила Алина. – Я буду твоей в день твоего рождения.
– Но... – Голос его дрожал, как и руки, как все мышцы.
– Двадцать первого, – отрезала Алина. Потом, деловито запахнувшись, скомандовала. – А теперь поехали. Омары стынут.
6
Алина лежала на кровати в своей комнате и с серьезным видом разглядывала картинки в книге под названием «Камасутра». Книга не воодушевляла, не вдохновляла и не рождала сексуального возбуждения. Особенно разочаровывал текст… Сначала Алина продиралась сквозь частокол символов типа «просверленной жемчужины» или «возведенной пушки», а потом, когда уяснила, что под пушками и жемчужинами подразумевается, не могла отделаться от впечатления, что изучает не трактат о любви, а пособие по эксплуатации какого-то электроприбора.
Странице на двадцатой Алина перестала вчитываться в древнюю лабуду, ограничилась изучением картинок. Но и они разочаровали. Вот взять, например, эту, на которой женщина и мужчина совокупляются в немыслимой позе на лоне природы. Что здесь может быть сексуального? Уж не тонюсенький ли орган мужика или неестественно вывернутые ляжки его партнерши? Одно на картинке хорошо – природа. Да еще два тигра на заднем плане. Но Алина не для того выпросила у одного знакомого трактат, чтобы флору и фауну Индии изучать, а для ознакомления с процессом... э... так сказать... занятий любовью. Ведь недалек тот день, когда этой самой любовью (тьфу ты, придумают же!) ей придется заняться (тьфу еще раз) с сексуально озабоченным Эдиком...
– Алина, – раздался совсем рядом мамин голос, – тебя к телефону.
Алина вздрогнула и молниеносно накрыла книгу подушкой.
– Что читаешь? – поинтересовалась Галя, которая, оказывается, неслышно вошла в комнату, пока дочь размышляла о наболевшем.
– Так, – замялась Алина, – учебник один.
– Учебник? Зачем? Уж не в институт ли поступать собралась? – радостно ахнула мама.
– Нет, мутер, это такой учебник... ну... который жизни учит.
– Дейл Карнеги, что ли?
– Ага, – быстро согласилась Алина, понятия не имевшая, кто такой Карнеги. – Он, родимый.
– Вот и хорошо, доченька, его полезно почитать.
Алина смиренно покивала, втихаря вытащила дурацкую «Камасутру», сунула ее под халат и только тогда спросила:
– А кто там звонит?
– Что? – Матушка, видимо, уже забыла, зачем зашла в комнату дочери. – А-а, кто звонит?.. Снежаночка.
– Естественно, кому еще взбредет в голову трезвонить ни свет ни заря, – пробубнила Алина, вылезая из постели.
Пока она нехотя брела в прихожую, мысли, до сего момента занятые только Эдиком и скорой дефлорацией, метнулись в другом направлении. Алине подумалось, что именно «добрую самаритянку» Снежану ей хотелось придушить больше, чем всех остальных своих товарок. И почему, интересно? Ведь Ганина искренне сочувствовала Алине, когда арийская корова обскакала ее в финале. Только Снежана не таила злорадную улыбочку, говоря успокоительные слова, и именно она была уверена, что Алина достойна победы. Может, как раз поэтому ее и хотелось придушить? Ведь нельзя же быть такой безупречной…
– Алло, – пропела Алина в трубку, ничем не выдав своего кровожадного желания.
– Привет, – послышался в ответ тихий голос Снежаны. – Как дела?
– Замечательно, – отрапортовала Алина.
– Правда?
– Правда, – бодро ответила Азарова. В конце концов, прошло уже три дня с того провального соревнования, и любая, даже самая истеричная особа женского пола должна смириться с поражением. Алина, конечно, не смирилась – она не могла так быстро принять свой провал, – просто не собиралась плакаться этой сердобольной курице на свою жизнь. – Кстати, ты чего звонишь так рано?
– Я хотела... ты прости, если я тебя разбудила... – залепетала Снежана взволнованно – больше всего на свете она боялась кому-нибудь доставить беспокойство.
– Не разбудила. Не дрейфь.
– Мы с тобой не встретимся на тренировке, вот я и решила сейчас... Мы сегодня идем в кино. Не хочешь с нами?
Алина нахмурилась. Мы, значит… Ага-ага... Мы – это курица и ее безлошадный паренек. Интересное кино получится. Два уродца, держащиеся за руки, и Алина рядышком, вся такая увлеченная фильмом, не подглядывающая за голубками, не мешающая лобзаниям в полутемном зале. Ха-ха-ха!
– Нет уж, спасибочки. Третий лишний. Я не пойду.
– Но ты нам не помешаешь...
– Ха! – гоготнула Алина. Она-то знала, что очень даже может помешать. Например, увести у дурехи ее заморыша. Взять, да и вскружить голову несчастному, бросившемуся на Снежанкины кости. А что, было бы интересно. И в другой раз она обязательно так и сделает (из баловства и дабы не потерять форму), но не сегодня. Сейчас не то у нее настроение.
– Чего смеешься? – удивилась Ганина.
– Просто так. Настроение хорошее.
– Ой как же здорово! – с энтузиазмом воскликнула Снежана. – Значит, ты и вправду в порядке!
– Ну, а я что говорю...
Алине надоело болтать. Она вообще не была любительницей телефонной трепотни, а уж тем более трепотни с представительницами женского пола или, как она их называла, «однополчанками».
– Ладно, Алин, тогда до свидания.
– Пока, – отрезала Азарова и бросила трубку на рычаг.
Как же ей надоела эта Ганина! То звонит, то пишет записки, то в гости зовет, то сама напрашивается. К матери в доверие втерлась – за две недели всего! – и теперь Галя приятельницу дочери величает не иначе как Снежаночкой. Алина уже сама была не рада, что набилась новенькой в подружки. Но теперь уж ничего не попишешь. Как говорится, назвался груздем – полезай в кузов. Алина назвалась, и приходится ей теперь выслушивать душещипательные признания, охи да ахи. А еще на правах лучшей подружки присутствовать на тренировках. Вот что самое отвратительное! Выслушать бред влюбленной девчонки – еще куда ни шло, даже весело. Но наблюдать с довольной миной за блестящей игрой потенциальной соперницы... Нет ничего мучительнее, чем это!
Алина вошла в комнату. Мама уже сидела в своем любимом кресле и смотрела программу «Утро». Вид у нее был уставший и какой-то потерянный. Глаза тусклые, волосы неприбранные, скорбная складка у рта. И не скажешь, что она когда-то была красавицей. А ведь была! Алина видела фотографии. На них мама лучезарно улыбалась, демонстрируя ровные мелкие зубки, искрила черными глазами, показывала стройные ножки, демонстрировала ладную, затянутую в кримплен фигуру. И была так свежа, непосредственна, весела, задорна... Куда все делось? Ну свежесть – понятно, годы съели. Но веселость и задор где? Где искорки в глазах, где кокетливые ямочки на щеках? Все ушло. И искры, и ямочки. В наличии только варикоз, тромбоз, остеохондроз да непомерная усталость.
Алина пристально посмотрела на мать. Н-да... Изменилась матушка с тех благословенных семидесятых. Постарела, подурнела. Особенно сдала в последнее время, когда ее из института попросили. Не помогли ни заслуги, ни стаж, ни слезные матушкины просьбы – выперли, вышвырнули, как устаревшее оборудование. А все гурьевская нимфетка. Влюбился профессор – вот идиот-то! – на старости лет в молоденькую практикантку и женился на ней. Да еще в замы к себе ее пристроил. А новобрачная, не будь дурой, живенько в отделении свои порядки установила, да и повыкидывала старейших работников на улицу, чтобы некому было ее за глаза выскочкой называть.
