Андрей Константинов - Решальщики. Развал/схождение
В кульминационный момент непросто складывающейся промеж двоих беседы на плите засвистел, захлюпал носом чайник. Реагируя на его призывы, Яна потянулась за своей тросточкой-«помогалочкой», однако Купцов решительно пресек ее попытку подняться:
— Сидите уж, госпожа хромоножка. Позвольте мне немного похозяйничать?
— Сделайте такое одолжение, — разрешила Асеева, у которой ближе к вечеру привычно разболелась нога. Снимая боль, Яна позволила себе непривычно «злоупотребить» и, как результат, довольно быстро захмелела. — Чашки в настенном шкафчике, ложки — в столе, правый ящик.
Леонид деловито занялся организацией чайной церемонии. Вот только подвисший в воздухе, оставшийся без ответа вопрос никак не выходил у него из головы.
— И все-таки, Яна… — осторожно переспросил он, возвращаясь к недовысказанному. — Может быть, скажешь — почему?
— Экий вы настырный, инспектор.
— У меня работа такая.
— У моего мужа когда-то была точно такая работа. Ты в курсе, чем это закончилось?
— Нет, — как можно равнодушнее сказал Купцов.
— Вот только не ври мне, Лёня! Ни за что не поверю, что за всё это время ты так и не удосужился изучить мою изнаночную и подноготную. В противном же случае — грош вам цена, господа инспекторы.
— Ну, я единственно знаю, что он, вроде как, работал у Брюнета. И что его… хм… убили?
— Да. Он работал на Брюнета и занимался примерно тем же, чем отныне занимаетесь вы с Петрухиным. Вот только времена тогда были — не чета нынешним. Тогда Виктор Альбертович еще только пытался зайти на вологодский заводик, коему впоследствии суждено будет стать базовым предприятием «Магистрали». И вот в один совсем не прекрасный день Брюнет отправил Севу на стрелку с местными архаровцами. — Голос Яны звучал сейчас отрешенно, бесстрастно. — Приказал оружия не брать, так как вопрос решался якобы самый заурядный. Вот только противоположную сторону об этом в известность почему-то не поставили… Лёня, будь любезен, закрой дверь поплотнее… Спасибо. И дай мне, пожалуйста, сигарету.
— Ты же не…
— Дай. Мне. Сигарету! И зажигалку.
Купцов покорно выложил на стол затребованное. Асеева неумело, слегка закашлявшись, прикурила, после чего продолжила невеселый рассказ.
Вернее — завершила оный:
— Так я осталась без мужа, вдобавок беременная. А еще через месяц — и без работы.
— А почему без работы?
— Когда наше УСБ узнало, что муж погиб в результате «бандитской разборки», меня вычистили из органов. Конечно, они не имели законного права так поступить. Поэтому просто создали вокруг меня такую «надлежащую» атмосферу, что я уволилась сама.
— Ты служила в милиции? — потрясенно переспросил Леонид.
— Господин инспектор! — сердито прикрикнула на него Асеева. — Я ведь, кажется, просила вас…
— Но я в самом деле не знал! Честное слово!
И это было чистой правдой. После того, как на днях Петрухин вправил напарнику мозги, Леонид отказался от былого намерения собрать «информационное досье» на любимую женщину.
— Да, служила. Вольнонаемной в юридической службе при ОВО, — горько подтвердила Яна. — В течение нескольких месяцев пыталась найти хоть какую-то работу, но с грудным ребенком никто брать не хотел. Отчаявшись, наплевала на гордость и принципы и обратилась за помощью к Брюнету, который предложил мне должность юрисконсульта. Наверное, я должна быть ему за это благодарна? — риторически вопросила Асеева, изо всех сил стараясь говорить бодро. — Вот только я — НЕ БЛАГОДАРНА!.. Знаешь, порой я физически не могу переносить его присутствие. Мне кажется, он догадывается об этом, вот только вида не подает. Виктор Альбертыч у нас — о-о-очень деликатный мужчина, — последнюю фразу Асеева произнесла с плохо скрываемой злостью.
В замкнутом кухонном пространстве подвисла звенящая тишина вкупе с не находящими внешнего выхода клубами табачного дыма.
Леонид поднялся, распахнул форточку и, продолжая стоять к Асеевой спиной, негромко произнес:
— Теперь я понимаю… Почему…
— Да! Именно поэтому! — алко-нервно согласилась Яна. — При всем моем к тебе уважении, Лёня. Уважении и…
— И? — невольно напрягся Купцов.
— Хорошо, коли уж тебе так хочется польстить своему самолюбию, я докончу фразу: «Уважении и… Любви».
Среагировав на вырвавшееся откровение, хотя бы и сказанное в алкогольной запальчивости, Леонид обернулся и увидел, как напряглось, сделавшись непроницаемым, лицо любимой женщины.
— Ты не ослышался. Любви!
— Спасибо.
М-да… Более идиотскую реакцию трудно было даже вообразить.
— Вот только я не хочу входить в одну и ту же реку дважды. И не собираюсь снова строить свою жизнь с «шестеркой» Брюнета!
— А почему вот так вот сразу — и с «шестеркой»?
— А кто же ты, Лёнечка, милый? Ты и твой драгоценный Петрухин? Кто вы, как не мальчики на побегушках у богатого папика с криминальным прошлым и мутным настоящим?!
Асееву буквально трясло. Глаза ее метались как бешеные, губы дрожали, силясь высказать всё то, что накопилось, но пока ещё сдерживаясь.
Леонид сделал было шаг навстречу, намереваясь прижать (успокоить, утешить, зацеловать) Яну к себе, но…
…Но в итоге лишь смущенно отвел глаза и теперь уже сам потянулся за спасительной сигаретой. Ему решительно нечего было возразить на убийственные, ранящие в самое сердце слова.
«Нечего» — так как, по сути, всё произнесенное Яной было, хотя и горькой, но — Правдой.
* * *Буквально за час погода резко испортилась: небо одномоментно почернело, налетел сильнейший ветер, и вопреки утренним оптимистичным заверениям синоптиков ливень пошел стеной. Издыхающий, непривычно теплый для Питера октябрь продолжал блажить и выкидывать коленца.
По этой причине, вместо запланированной прогулки в Михайловский сад, встречу с Анастасией Глинской в экстренном порядке пришлось перенести на внутреннюю территорию просторного брюнетовского «Хаммера». Вышколенные шофер и телохранитель в данный момент безропотно продолжали пережидать приватный разговор босса, находясь в непосредственной близости «за бортом». Скучковавшись под дамским зонтиком, любезно одолженным у госпожи Глинской, смотрелись они довольно комично…
— …А вообще — как живешь, Настя?
— Знаешь, Виктор, как это говорится: «Живу хуже, чем все, но лучше, чем некоторые», — печально улыбнулась старая знакомая.
— В общих чертах понятно… Ты Федора когда последний раз видела?
— Недели три назад. Улучила момент, когда его молодуха на Кипре загорала.
— И как он? Я что-то в последнее время категорически не могу до него дозвониться, — пояснил Виктор Альбертович и, вздохнув, добавил: — Да и побаиваюсь, если честно.
— Да я и сама… Знаешь, Виктор, дело ведь не в том, что Федор меня бросил ради… ради этой…
— А в чем же?
— В том, что за последние полтора года он превратился в полную развалину.
— Думаешь, кабы остался с тобой, болезнь не стала бы столь быстро прогрессировать?
— Не знаю, — грустно покачала головой Анастасия Владимировна — сухощавая, миниатюрная женщина лет пятидесяти, со следами былой красоты на неулыбчивом усталом лице. — Просто у меня такое чувство, что, когда он сошелся с Ольгой, его… словно бы сглазили.
— Что-что? Как ты сказала?
— Сглазили.
— Зная тебя столько лет, уверен, что по крайней мере это всяко не твоих рук дело, — сделал неуклюжую попытку пошутить Брюнет.
Которого в свете последних событий упоминание очередного случая «сглаза» предсказуемо напрягло.
— Нет, не моих. Напротив, я до сих пор вспоминаю только самое хорошее: и про Федора, и про наши отношения… — По щекам Глинской непроизвольно потекли тоненькие струйки слез. — Все-таки почти двадцать пять лет вместе прожили. Жаль, не дал нам бог детей. Иначе — кто знает, как оно могло…
Виктор Альбертович дружески приобнял женщину за плечи:
— Перестань, Настя. Не надо.
— Да-да. Извини…
— Скажи, а когда примерно у Федора всё это дело началось?
— Месяцев через пять после того, как она… как она вселилась в наш дом. Но поначалу все еще было не столь критично: ну аппетит пропал, ну бессонница, болячки старые повылезали… В нашем возрасте это вполне естественно.
— Это точно. Я и сам в последнее время чувствую себя отвратительно. Особенно по утрам. И особенно в районе спины и, прости за такую интимную подробность, седалища.
— Но потом — все хуже и хуже. Когда я последний раз к нему приехала, просто не узнала: худющий, кожа желтая, глаза ввалились, самостоятельно даже сидеть не в состоянии, не то что подняться. Я ему говорю: «Федор! Как же так? А что врачи? Если наши ничего не могут поделать, может, тебя куда-нибудь в Европу свозить-показать?»
