Виталий Смирнов - Библиотечка журнала «Советская милиция» 3/69/1991 г.
Я шагнул ближе и наугад спросил:
— Светлую память Виктора Сергеевича обмываете?
Они умолкли и уставились на меня. Сидящий с краю, ближе ко мне, рыжий здоровяк с оплывшим лицом откликнулся:
— А хотя бы и так. Тебе-то какое дело?
— Поминать хорошего человека водой, хотя бы и минеральной, это как-то не по-русски, — подзудил я.
— Эх ты, кулема, — рассмеялся сидящий в центре. Он скривил пухлые губы в презрительной улыбке, отчего его круглая физиономия приняла высокомерное и презрительное выражение. — Вода, говоришь? На, понюхай…
И он протянул мне пустую бутылку из-под «Арзни». Пахло водкой. «Эге, — подумал я, — не знаю, добуду ли я что-нибудь для дела об убийстве, а вот по делу о незаконной торговле винно-водочными изделиями что-то наклевывается…». И я, чтобы еще больше подзавести круглолицего, скептически пожевал губами, скорчил недоверчивую мину и сказал:
— Пахнет-то и правда вроде бы не водичкой, но вообще-то…
Теперь рассмеялись и двое других, а рыжий сказал:
— Гони шесть монет и я тебе не «вроде бы», а настоящую достану.
— Так ведь до двух еще ой-ой-ой! — прикинулся я простаком.
— А уже это не твоя печаль, — уверенно ответил тот.
Я достал пятерку.
— Вот…
— Ну ладно, — откликнулся рыжий. — Аркадий, — обратился он к соседу, — добавляй!
Тот порылся в карманах и протянул старый, жеваный рубль.
«Так, — отметил я, — значит, как я и думал, кафе-то приторговывает водкой. Одно непонятно — цена. Дешевле магазинной. И это очень странно. А может быть, в бутылке был самогон?».
Но я не стал уточнять, а просто сел на освободившийся ящик и спросил совсем о другом:
— Так что же все-таки стряслось с Виктором Сергеевичем?
Круглолицый тип качнул бритой головой и пожал плечами.
— Говорят, старый приятель его разыскал.
— А чего его разыскивать? — вроде бы удивился я.
— Как «чего»? — в свою очередь удивился бритый. — Он же здесь под фамилией жены объявился. Улавливаешь? Вроде бы как ушел от дружков и концы в воду. А получилось по-другому.
В это время на крыльце появился расплывшийся в довольной улыбке рыжий парень. Он еще оттуда потряс новой бутылкой «Арзни».
Через минуту он уже передавал ее мне. Я с удивлением отметил, что это, по внешнему виду, действительно обыкновенная закупоренная должным образом бутылка минеральной воды. Чтобы рассеять всякие сомнения, я сорвал с бутылки пробку о край импровизированного стола, плеснул граммов по сто в три стакана, приладил сорванную пробку опять на бутылку и опустил ее в карман брюк.
Три приятеля, не чокаясь, выпили и стали жадно закусывать. В это время на крыльце появился официант Валентин Загоруйко.
— Это кто же у вас четвертый, парни? — крикнул он с крыльца.
— Да тут один наш, — ответил бритый.
Загоруйко сошел по ступенькам вниз, во дворик.
— Да какой же это ваш! — воскликнул он, увидев и узнав меня. — Вы и ему поди бутылку показали?
Он обернулся к полуоткрытой двери, ведущей в кафе, и крикнул:
— Маша, позвони Конышеву, попроси его прийти. Тут один субчик объявился.
Я поднялся, но Загоруйко встал передо мной и загородил дорогу, голову он повернул к выпивохам.
— Где бутылка, ребята?
— У него, — ответил рыжий и кивнул на меня.
У Загоруйко вспыхнули шальным пламенем черные глаза, каждая черточка смуглого продолговатого лица затвердела, между крыльев темных бровей обозначилась строгая складка.
— Отдай бутылку по-хорошему. Слышишь?!
— Я ее изымаю, — ответил я и полез в карман за удостоверением.
— А постановление прокурора на изъятие у тебя есть? — моментально отреагировал он.
Между тем на крыльце появилось новое лицо — человек в милицейской форме.
— Товарищ Конышев, помогите, — тут же обратился к нему Загоруйко. — Вот, — он указал на меня, — ворвался в служебное помещение, во двор кафе. У него в кармане бутылка с водкой, а на бутылке этикетка минеральной воды. Понимаете? Он потом черт знает что на нас наговорить может, лишь бы только дискредитировать кооператив. Вы уж изымите у него бутылку, избавьте нас от наговоров.
Конышев подошел ко мне. Это был тяжеловесный, кряжистый, незнакомый мне сержант с суровым и хмурым лицом.
— Давай бутылку! — рявкнул он.
Загоруйко мигнул парням, те кинулись на меня. Через минуту злосчастная бутылка была уже у них.
— Документы, — вновь подал голос сержант.
Я подал служебное удостоверение.
Он покачал головой и сказал:
— Придется сигнализировать, младший лейтенант Левин! Порядок нарушать нельзя никому. И нам с вами — тоже.
Словом, я вынужден был ретироваться. Не вступать же в единоборство с сержантом, да еще когда четыре свидетеля могут потом подтвердить все, что изобретет фантазия Загоруйко.
Так бесславно закончилось еще одно посещение кооперативного кафе «Южное».
Иван Арсентьевич Мосляков
Услыхав от Загоруйко об убийстве Курбатова, Иван Арсентьевич Мосляков почувствовал, что его, кроме страха, охватило великое сомнение. «Ну, черт же меня дернул с ними связаться! — пронеслось в его голове. — Ни за что деньги платить не станут. А мне платили и платят для того, чтобы за моей спиной прятаться. А, собственно, что я знаю о них: об этом Загоруйко, об убитом Курбатове? Я знаю только Горбова. И, прямо скажем: имею о нем не лучшее мнение…».
Между тем Загоруйко, усевшись за стол, бросил на Мослякова твердый холодный взгляд. На лице его явственно обозначились скулы, стрельчатые брови угрожающе сдвинулись к переносью.
— Сейчас, Иван Арсентьевич, речь идет не о Викторе Сергеевиче. Он уже в морге. Нина Семеновна подала заявление в милицию и началось следствие…
При слове «следствие» у Мослякова побежали по спине мурашки. Он, слава Богу, прожил жизнь ни разу не столкнувшись с милицией, прокуратурой, следствием. А тут… И он поморщился.
— Да, так вот, началось следствие, — не обратив никакого внимания на страдальческое выражение лица Мослякова, твердо повторил Загоруйко. — А тут такая ситуация: Горбов в Бубновском районе. Телеграфный вызов я ему послал, но приедет он только к вечеру. К Нине Семеновне сегодня приезжает мать, ну и вообще у нее иные хлопоты. Остаемся мы с тобой, Иван Арсентьевич.
— Почему это я? Я к Виктору Сергеевичу никакого отношения не имею. Да я его, по существу, и не знаю. Кто его убил, за что его убили, мне неизвестно. И нет мне до этого никакого дела.
Загоруйко усмехнулся, нехорошо как-то, зло усмехнулся, и сказал:
— Скорее всего, это сработали его старые, еще московские дружки, Иван Арсентьевич. Говорят, что у Виктора Сергеевича нашли в кармане иностранные деньги — валюту. Понимаешь?
— Валюту! — вскричал Иван Арсентьевич. — Значит, Виктор Сергеевич — валютчик?
— Может быть, и валютчик, — деланно-равнодушным тоном ответил Загоруйко, — но дело не в том. Надо принимать меры, Иван Арсентьевич.
— Какие меры?
— Чтобы тень следствия не пала на нас, на кафе, чтобы в городе не поползли слухи.
— А я-то тут при чем?
— Ну, как же, ведь это вы — председатель кооператива. Ведь это вы (Загоруйко даже перешел на «вы») за все отвечаете, милейший. Я — рядовой член, а вы — председатель. Понимаете? — и Загоруйко, для большей убедительности, потряс перед носом Мослякова указательным пальцем.
Мосляков совсем перепугался. «Вон оно что! Значит, когда прибыли делить — они сами с усами, а когда человека убили, то они рядовые, а мне за все отвечать? Ну, уж нет!». И Мосляков решительно замотал седой головой:
— Нет, Валентин Осипович, нет, уважаемый. Вы сами говорили, что я — председатель для «представительства», для видимости, значит, а все дела вы всегда вершили сами. Вот и продолжайте.
— Да чего же ты перепугался, фрайер несчастный? — опять перешел на «ты» обозленный Загоруйко. — Тебя о чем просят: сходить в горсовет, к председателю и заявить протест.
— Какой еще протест? — завопил Мосляков, почувствовавший в эту минуту полное отвращение ко всякому «представительству».
— Надо заявить протест на действия милиции. Ее сотрудники являются переодетыми в кафе, организуют слежку, отпугивают посетителей.
— Ах, за вами, оказывается, следят? — воскликнул Мосляков. — Ну, знаете! Милиция без причин следить ни за кем не станет.
При этом он подумал, что может «ввиду открывшихся новых обстоятельств» уволиться с должности липового председателя «по собственному желанию». И все. И он успокоился.
Перемена в настроении Мослякова не ускользнула от внимания Загоруйко. Валентин прищурился, притенил ресницами пылающий взгляд и негромко, с угрозой сказал:
