Данил Корецкий - Шпионы и все остальные
— Не надо мне ничего объяснять! — обиделся Поляк. — Пил я шампанское! Только не всякие там шандоны-гандоны, а нормальное шампанское, «Советское»!
— Олух ты! — изрек Бруно, с нежностью разглядывая свои кроваво-красные туфли. — Это если я тебе в бокал сейчас нассу, это будет «Советское»! Даже лучше, чем «Советское», потому что я с утра французского коньяку накатил. А «Советское» — это вообще не шампанское, запомни! Вот «Моэт» — шампанское! Оно в Шампани делается, провинция такая во Франции, типа нашей области! Понимаешь разницу?
Он повернулся к Захару.
— Захар, б…дь, объясни ему! Ты ведь должен понимать!
Хозяин шашлычной скромно сидел за столом, чистил сухую колбасу и нарезал на тонкие прозрачные дольки. Водку он почти не пил.
— Вон, в «Перекрестке» на Тверской этого твоего «Моэта» хоть залейся, — заметил Захар. — Шампань как шампань, ничего особенного.
— Во-во! Да ты раньше и названия такого не знал! — вставил Поляк. — Одну водяру глушил и мозги никому не компостировал!
— Это я-то не компостировал? — удивился Бруно. — П…дишь! Не может быть! Я всегда компостирую! Особенно таким, как вы! А почему, угадай? А?
Бруно выдержал паузу.
— Потому что я умнее вас в четырнадцать раз!
И он громко, от души расхохотался.
Подземная экспедиция
Сердце у всех колотилось прямо под горлом: давно не спускались в «минус», тренированные организмы отвыкли от нечеловеческих условий подземелья. К тому же в любой момент ожидали подлянки. Фонари сперва не жгли, боялись. Двигались практически на ощупь.
— А что делать, если стрелять начнут? — спросил Ржавый. — Наземь ложиться? Так тут грязи по щиколотку.
— Хорошо, не говна по пояс, — огрызнулся Палец. — Кто в тебя стрелять станет?
— На войне снайпер всегда командира выбирает, — сказал Зарембо. — А у нас самый нарядный кто? Ржавый!
Действительно, они были в обычных рыбацких комбинезонах, а Середов — в специальном «подземном» облачении, похожем на то, каким пользовались «тоннельщики».
— Командиру обидных прозвищ не дают! — возразил Середов. И пожаловался: — У меня уже ноги не идут… И кажется, что кто-то смотрит…
— Это обычный страх «минуса», — сказал опытный Зарембо.
Когда вышли в тоннель транспортной узкоколейки и там тоже никого не обнаружили — ни часового, ни даже старого вахтера, — после этого немного осмелели. Скоро из-под мусора стали проступать рельсы, а там и на первую решетку наткнулись. Обычная стальная решетка, приваренная к старой тюбинговой арматуре. Она даже до самого верха не доходила, там оставалась прореха сантиметров в десять. Срезали за пару минут. Аккумуляторная «болгарка» визжала так, что и в преисподней, наверное, слышно было. Но все обошлось, никто не сбежался. Тут уже включили налобники на полную мощность, заговорили в голос, бояться перестали вообще. Хотя нет, Середов все равно как-то странно дергался, потел и оглядывался все время.
— И чего ты переживаешь, Ржавый? — весело поинтересовался Зарембо.
— Не знаю… Непривычно… Вы-то, ясное дело, матерые подземные волки… А у меня опыт поменьше. Знаете, как летчиков различают? По налету часов! У одного тысяча часов в небе, а у другого — сто. Вот и у нас такая же разница.
— Летчиков различают по-другому: кто летает, а кто просто сидит в кабине. Тебе ниже «Бухенвальда» спускаться и не придется. Будешь там скучать да нас дожидаться. Подушечку надувную взял?
— Какая подушечка? — обиделся Середов. — Я что, по-твоему, спать туда иду?
Пыльченко не удержался, тоже съязвил:
— А что тут такого? Сидишь, делать нечего… Надул матрац, подушечку разложил, глядишь — время быстрей и пройдет. Особенно если выйдет карликовая красотка в одной набедренной повязке…
Он был против того, чтобы брать Ржавого: тот всегда находился во втором составе и профессионализмом не отличался. Но Зарембо настоял. Или втроем, говорит, или один отправляйся. Третий — это страховка на всякий поганый случай. Отучился, видно, Зарембо рисковать в частной охране. Но чем Ржавый им поможет? Связи с поверхностью нет, к тому же ни МЧС, ни «скорая помощь», ни саперы на «минус двести» просто физически не спустятся. Так что это просто самоуспокоение. И еще одного Зарембо не учитывает: в случае ЧП, даже если жизнь ему спасут, то проживать ее он будет не в квартирке на Соколе, ресторанчиках уютных, не на ипподроме, а в многоместном бараке, в колонии…
Ну, а Ржавый — действительно всегда использовался на вторых ролях. Ходил в связке с более опытными, инициативы не проявлял, маршруты прокладывать не рвался. «Минуса» толком не знает, в серьезных переделках не бывал, да и в обычных спусках толку от него было мало: выполнял команды на второстепенные задания — и только. Но других людей просто нет. Спецотряд «Тоннель» давно расформирован, бойцы разбрелись кто куда. Полосатый погиб, Рудин после той катастрофы замкнулся, говорить с ним не захотел, с Лешим они разосрались…
Леший! Вот от кого была бы польза! Лучше его «минуса» никто не знает. Он бы и привел, и вывел. Но он слишком правильный, идейный… Еще тогда, в 2011-м, в Хранилище, когда они хотели поделить все по-честному, он один против четверых выступил: «Не позволю разграбить, мародеры…» За ствол схватился, завалить всех грозился. И завалил бы — командир слов на ветер не бросает! Только они, все четверо, заднюю включили. Правда, по слитку в конце концов он взять разрешил…
Тогда Пыльченко казалось — на всю жизнь хватит, а вышло, что хватило только на «двушку» не в самом элитном доме и, конечно, без вида на храм или Кремль. А аппетит, как известно, растет во время еды. Вот и пошли снова. С Ржавым. Его одного и удалось найти, этого селезня… В риелторской конторе на Ленинском что-то гоношил — вроде учет какой-то вел. А может, ездил квартиры смотреть, мозги пудрил продавцам и покупателям… Неважно. Точно такой же, как и был: опрятный, вежливый, морда клином. Прямо скажем: не обрадовался Ржавый, увидев старых сослуживцев.
— В «минус»? В «минус двести»?! Это еще зачем? Нет, ребята, я сейчас по другой теме…
Но когда про золото сказали, глазки сразу загорелись.
— Никаких проблем, парни, надо так надо!
Про те пять слитков, которые они взяли два года назад, Ржавый не знает. И хорошо. Решили пока не говорить. Со временем, возможно, пронюхает, но пока лучше молчать.
— Вот этот разлом, — сказал Палец, показывая на грубо заделанную дыру в бетонном тоннеле. — Через него Леший свалился сюда, когда за Амиром шел. Наверху трассу прорвало, и он сюда вместе с горячей водой ахнулся.
Зарембо посмотрел наверх.
— Как он только башку себе не разбил.
— Может, и долбанулся чутка, кто знает, — сказал Палец. — Как отряд распустили, про него ничего не слышно.
— Да, видел я его как-то, — вспомнил Зарембо. — Он в один дом на Ленинградке заходил, у нас там охраняемый объект. Весь деловой, морда каменная — как всегда, короче…
— А Леший тут при чем? — спросил Середов. — Он тоже в деле?
Палец посветил налобником в глаза Зарембо: мол, не болтай! Но тот только прищурился.
— Успокойся, Ржавый. Леший ни о чем не знает, — сказал Палец. — И знать не должен!
— Во-во! — гаркнул Зарембо. — Мы без него оприходуем оставшееся золотишко!
— Что значит «оставшееся»? — не понял Середов. — Кто-то уже приходил за ним?
Палец незаметно врезал ботинком по ноге Зарембо.
— Нет. То есть мы надеемся, что оно на месте. Мы ведь не можем знать точно, времени много прошло.
— А-а, — сказал Середов.
На этот раз Зарембо, к счастью, промолчал. Дошло, наконец.
…Чуть дальше направо уходила узкая штольня. Палец сверился по своей карте, которую рисовал когда-то по памяти. Штольни на карте не было. Может, просто забыл пометить. А может, ее пробили уже после них и выставили там самострел с датчиком движения.
— Стойте!
Замерли на месте.
— Чего? — встревоженный шепот Середова.
— Стой и молчи, — прогудел в ответ Зарембо.
Палец подобрал с пола хороший кусок бетона, дошел по стеночке до входа в штольню, швырнул туда камень. Он со стуком упал где-то в темноте. Больше ничего. Ну, и что это значит? Что там нет самострела? Или что его датчик на маленький предмет не реагирует? Палец рискнул, посветил внутрь. Штольня заканчивалась тупиком метрах в пяти от входа. Может, это… как она называется? Замуровка. Но кто, кроме Лешего, в таких тонкостях разберется?
— Пошли, — сказал Зарембо командирским тоном. Уверенно сказал, как будто ему все ясно и понятно.
Рельсы-рельсы, шпалы-шпалы, едет поезд запоздалый…
Они здесь не были два года. Это большой срок — там, наверху, на земле. Москва чуть не каждый день меняется. Что-то реставрируют, что-то сносят, новые кварталы строят. А здесь все по-прежнему. Даже странно. А может, это только кажется.
