Елена Милкова - Те же и Скунс
– Тихо! – недовольно подал голос Колин сосед. – Пришли тут, понимаешь, слушать мешают!..
– А ты вообще-то помолчал бы, дедок, – решительно сказал Ваня, а вежливый Эйно шагнул в сторону и преспокойно отключил питание телевизора. Исчезли разбитые танки, исчезли обугленные тела. И что нажимай теперь кнопочки дистанционного пульта, что не нажимай.
…Коля очнулся как следует только, когда его со всеми мыслимыми и немыслимыми предосторожностями, в восемь рук, переправили с кровати на специальные носилки и русско-эстонский экипаж бодрым шагом повлёк их по гулкому коридору, навстречу унылой веренице ходячих больных, нёсших сдавать скляночки с утренними анализами. Коля ничего не сказал и даже головой не завертел, поскольку не мог, но Наташа пристроилась возле носилок так, чтобы он всё время видел её. И заметила, что глаза у брата были испуганные.
– Всё будет хорошо, Коленька, – веря и не веря в то, что говорит, прошептала она. – Всё будет хорошо. Ты только держись…
Заполнение пустоты
Тёплый плюшевый бок рыжего Вольфрама возвышался перед Стаськой подобно неприступной горе. Получасом раньше она впервые в жизни потрогала живого коня и даже самолично вычистила его. А заодно пришла к выводу, что в деннике обитает вовсе не злобное чудовище, только ждущее возможности её истребить, а, наоборот, создание вполне добродушное, отзывчивое на ласку и весьма благосклонно относящееся к морковке. И вот теперь настал решительный миг. Звёздный час, к которому она так стремилась. Стаська уже задрала левую ступню в стремя, болтавшееся чуть не на уровне её ключиц, и неловко топталась на правой ноге, изо всех сил вцепившись в седло и в короткую жёсткую гриву.
– Ой!.. – пискнула она, чуть не потеряв равновесие.
– Сейчас всё получится, – заверил её Роман Романович, державший коня под уздцы. – Раз, два… оп!
Стаська нерешительно подпрыгнула, повисела, но не дотянулась и сконфуженно приземлилась на прежнее место.
Красавец Вольфрам, мудрый пожилой «украинец», воспитавший не одного мастера спорта, изогнул шею взглянуть, всё ли в порядке. На одном глазу у него было бельмо, по причине которого он в своё время покинул республиканскую сборную по выездке.
– Я знаю, я толстая, но вообще-то на одной ноге я себя поднимаю… – пристыженно сообщила тренеру Стаська.
Роман Романович убеждённо кивнул:
– Конечно, кто ж сомневается! – И продолжал больше для Снегирёва, молча стоявшего возле входа в манеж: – Пришёл ко мне несколько лет назад знаете кто? Чемпион СССР по дзюдо. Могучий человек и ловкий, как нам с вами не снилось. И тоже, представьте, с первого раза ничего не сумел! Только ты спрыгнула нормально, а он ещё и завалился. Обиделся – страсть…
Стаська неуверенно хихикнула, пытаясь увидеть Романа Романовича поверх конской спины. Вольфрам шумно вздохнул.
– Отряхнул опилки, примерился… – рассказывал тренер, – и ка-ак рванул! Лошадь чуть не уронил. И сам – шмяк на ту сторону!
Стаське пришла в голову блистательная идея:
– А можно я ремень, на котором стремя, подлинней отпущу?
– Путлище, – сказал Роман Романович. – Можно. Сделай, как удобнее, потом подтянешь с седла.
Манеж представлял собой здоровенный ржавый ангар с покосившимися воротами и гирляндой ярких ламп под арочным потолком. Снегирёв стоял в углу у ворот, глубоко засунув руки в карманы тёмно-серой пуховой куртки. И смотрел, прирастая к холодному рыхлому полу. Когда он гостил у мавади, кочевники седлали для белого побратима таких жеребцов, которые, всего вероятнее, кроткого Вольфика слопали бы живьём. Но это было в другой жизни и вообще не имело никакого значения. Наёмный убийца Скунс, заочно приговорённый к смерти в десятке стран мира и по большому счёту плевавший на это обстоятельство, смотрел на девочку с лошадью, и во рту было сухо от смертельного страха.
Стаська оглянулась на него, опять сунула ногу в стремя, сосредоточилась…
– Oп!
На сей раз путлище было слишком длинным. Стаська повисла «буквой зю» и застонала от усердия, силясь перенести правую ногу. Ей очень хотелось сделать это, и резиновый сапожок всё-таки прочертил по рыжему крупу, оказавшись на той стороне. Стаська закусила губы от ужаса и восторга и наконец-то взгромоздилась в седло. Верховая езда, которая у киношных индейцев получалась естественно, как дыхание, совершенно неожиданно вырисовывалась целой наукой, трудной и необозримой. И, кажется, небезопасной…
– Ну вот, – сказал Роман Романович. – Теперь подтягивай стремена.
Вольфрам опять обернулся, и Снегирёв мог бы поклясться, что его зрячий глаз моргнул вполне одобрительно. Стаська рискнула оторвать одну руку от повода и робко погладила необъятный мускулистый круп, по которому нечаянно стукнула сапожком:
– Вольфрамчик, миленький, ты потерпи… Я тут не навсегда…
– Есть такая методика обучения плаванию: выбрать местечко поглубже и спихнуть с крутого бережка… – заговорщицки усмехнулся Роман Романович. Стаська запоздало обнаружила, что он отпустил коня и пятится прочь, разматывая длинную корду.
– Ой, – шёпотом сказала она и судорожно, вцепилась в повод.
– Нет такой команды – «ой», – отозвался Роман Романович. – Всадник, ша-а-агом… марш!
Стаська сделала лицо, с каким, должно быть, поднимались на эшафот пионеры-герои, и осторожно толкнула Вольфрама обеими пятками. Она ещё летом прочитала в книжке, что значит «дать шенкеля». Вольфрам задвигал ушами, но остался стоять.
– Давай-давай. Энергичнее!
Стаська перевела дух, умоляюще чмокнула губами и подтолкнула ещё. Вольфрам качнул головой, вздохнул и пошёл.
Полчаса индивидуального занятия пролетели потрясающе быстро. Скучать и бояться стало некогда с первой минуты: упражнение следовало за упражнением. Стаська храбро останавливала коня и вновь трогала его с места. Вынимала ноги из стремян, приучалась опускать пятки вниз и держаться за седло исключительно коленями, хотя оставалось неясным, как это вообще физически достижимо. Доставала гриву плечом и ложилась спиной на широкий, надёжный, как диван, могуче переваливающийся круп… Даже ездила строевой рысью, через шаг поднимаясь в седле, и вынесла твёрдое убеждение: ничего более страшного, чем эта самая рысь, с человеком случиться не может.
Бесстыдник Вольфрам, конечно, ленился и как мог сачковал под неопытным всадником, суживая и без того маленький круг. Корда то и дело провисала, касаясь земли.
– Ко мне не подъезжать! – весело покрикивал Роман Романович. – Я лошадей с детства боюсь!.. Панически!.. Сейчас палку возьму!.. Шевели его, шевели!
И наконец, взмокшая куда больше коня, по команде «Слезай!» Стаська снова свесилась на левую сторону, неумело сползла животом по седлу и встала на непослушные ноги. Многоопытный Вольфик тотчас повернулся и полез настырным носом ей в руки, требуя заслуженную морковку.
– Вольфрам!.. – весело отбивалась Стаська, смеясь и шурша вытащенным из кармана пакетиком. – Вольфрам, меня не едят…
– Не бросай повод! – строго напомнил Роман Романович. – Стремена подтянуть!
Когда Вольфрама благополучно водворили в денник, а Стаська вымыла уздечку и скрылась в маленькой раздевалке, Снегирёв, которому почему-то всерьёз перестало хватать воздуху, выбрался из конюшни наружу, на треугольный пятачок между тренерским фургончиком и подсобками.
– Вы извините, что я долго так не звонил, – сказал Роман Романович, вышедший покурить. – С конюшни на конюшню переводился.
Снегирёв пожал плечами:
– Да что… Дело житейское.
Роман Романович кивнул в сторону манежа, чей ржавый купол виднелся сквозь облетевшие кроны:
– Ну и как? Ощущения?..
– Жуть, – честно ответил Снегирёв. И смущённо улыбнулся.
– А ваша дочь просто молодец, – похвалил тренер. Алексей вздрогнул и понял, что должен поправить его, пока чего не случилось. Ему, впрочем, легче было бы застрелиться, и поэтому он промолчал.
– Я, признаться, тот раз, летом, на неё посмотрел… – продолжал Роман Романович, посмеиваясь в усы. – Да и теперь, поначалу… Девочка, простите, не слишком спортивная и, как сказать… очень уж осторожная. Думаю – хотите попробовать, ради Бога, только ведь всё равно вряд ли что получится… А она молодцом, прямо не ожидал. Так старалась… Вы когда теперь её приведёте?
– Не знаю, – сказал Снегирёв. – Расписание уточнить надо. Я вам вечерком позвоню, хорошо?
Тем временем из конюшни начали выводить осёдланных лошадей: начиналось следующее занятие. Роман Романович извинился и убежал, и Снегирёв остался один.
Он поднял голову к небу, с которого сеялся холодный меленький дождик. Ноябрьский день простоял очень сумрачным: какого следует рассвета так и не произошло, зато почти сразу опять наступили потёмки. Снегирёв ненадолго закрыл глаза, потом снова открыл и подумал, что пора уже ему исчезать из Стаськиной жизни, а то как бы не дошло до беды. Дядя-автослесарь… друг дома… личный приятель, довольно близкий притом… Да… Он снова почувствовал вокруг себя разверзающуюся океанскую бездну, и было неясно, кто появится из неё первым: акула или дельфины. А сверху, с небес, смотрела на него Кира. И знала всё, что он успел натворить. И всё, что ему натворить ещё предстояло. И она жалела его, он это знал. И смерть Шлыгина была совершенно ей не нужна. Да и ему самому, собственно, тоже, потому что Киру она не вернула и вернуть не могла. От сбывшейся мести не становится легче. Только разверзается в душе пустота, в которой гуляют тени акул… Наверное, поэтому иногда находятся люди, которые действительно прощают выродков, загубивших им жизнь. Это очень хорошие, праведные, духовно продвинутые люди. Снегирёв мрачно подумал о том, насколько ему до них далеко. Дистанция, прямо скажем, огромного размера. В чём кое-кому и предстояло довольно скоро убедиться, на практике.
