Марлон Джеймс - Краткая история семи убийств
И вот Певец выделяет мне комнату под офис Совета за мир. Я все еще прикидывал, чем заниматься, но первым делом надо было собрать до конца деньги за концерт мира. Как-то днем Папа Ло подослал к нам в дом Джоси Уэйлса, чтобы тот скинул деньги за проданные на западные сектора билеты. Певец стоял возле входа, как раз после игры в футбол. Джоси Уэйлс припарковал свой белый «Датсун», вылез из него и прошел мимо, а Певец при этом на него посмотрел, а затем глянул через окно офиса прямиком на меня. Скажу тебе, брат, если б глаза у него были реально как те лучи у парня из «Людей Икс»[232], от меня не осталось бы и следа, равно как и от всего дома.
А когда Уэйлс ушел, Певец резким шагом зашел в офис. «Кто это был?» – спросил он еще до того, как я спросил, в чем дело. Я сказал, что это Джоси Уэйлс, общественный активист из Копенгагена, типа зам Папы Ло. Надо сказать, что за то недолгое время я уже узнал Певца очень хорошо и видел, как он раз или два выходил из себя. Но я никогда еще не видел его в такой ярости – его буквально трясло, и пару минут он даже ничего не мог выговорить. А я сижу и смотрю, как Певец от ярости задыхается, а затем не сразу выговаривает:
– Тристан, этого человека я знаю. Он был здесь, был именно той ночью, когда в меня стреляли. Знаешь, почему я сразу понял, что это замирение не будет долговечным? Как раз из-за той ночи.
И вот я лечу в Канаду на разговор с кое-какими организациями, все насчет Совета о мире, а еще чтобы встретиться с одним из братьев в Торонто. Он рассказывает мне все насчет того концерта, да так ярко, что я говорю: «Брат, ты как будто там побывал». А он и говорит: «Так я ж все видел. Его от и до по ТВ показывали, на канале культурных событий». Я удивился, откуда в Канаде видели концерт, когда со мной никто даже не заикался о покупке прав. И тут в разговоре всплывает какая-то «Копенгаген-сити промоушнз», продающая материал телестанциям в Торонто, Лондоне и Миссиссоге. Я, понятно, звоню Папе Ло и спрашиваю: «Брат, что за чертовщина?» Он говорит, что насчет материала ничего не знает, так как все время занимался только Миком Джаггером. Но как кто-то мог окрестить свою фирму «Копенгагеном», если он сам не оттуда? Папа рассудил: «Может, она из настоящего Копенгагена, который за границей». Ага, а у меня на лбу выведено, что я идиот… Я уж не стал говорить ему, что никаких белых на съемках концерта не было и, похоже, мы оба знаем, кто за этим стоял. Тогда он говорит: «Наверное, это Шотта Шериф». Я рассмеялся, а перед тем, как повесить трубку, сказал: «Натяни поводок у Джоси Уэйлса, иначе мне придется это сделать за тебя». Дальше мне позвонили из Нью-Йорка с радио и пригласили в качестве гостя к себе на передачу. Тогда я сказал Папе Ло, что меняю свой маршрут из Торонто на Нью-Йорк, в аэропорт Кеннеди. Но как только вешаю трубку, то передумываю и решаю вместо этого лететь в Майами. Там тьма ямайцев, которые о Совете замирения еще ничего не слышали, а интервью на радио можно дать и по телефону.
Через четыре дня я в Майами. На уме у меня встретиться с А-Плюсом, бро еще по Балаклаве. Когда я стучу ему в дверь, он открывает и буквально подпрыгивает, взвизгнув, как девушка. Ты не ослышался. Он шарахается назад, слово видит перед собой даппи. Даппи, кстати, это призрак. Типа, злой дух. Истинно говорю, А-Плюс сейчас как бы даже не знал, обоссаться ему или обосраться. И вот он хватает меня, как своего родного отпрыска, хотя есть правило: лихой человек ни с кем не обнимается. И уж тем более с мужиком. А этот обвивается вокруг меня и говорит навзрыд:
– Господи Иисусе, Тристан, как ты здесь очутился? Ты что, уцелел?
– Уцелел от чего? – не понимаю я.
– Ну как же! Или ты не слышал, бро? Про тебя сейчас только растрезвонили, что тебя нет в живых!
– Чего? Это что еще за разговоры? И кто их ведет?
– Ревун. Четырехглазый зам Джоси Уэйлса. Он буквально позавчера пустил, что только что слетал в Нью-Йорк и поставил на тебе крест.
– Крест, на мне? А перед тобой, получается, кто стоит – даппи, что ли?
– Честно сказать, я сам сейчас над этим раздумываю.
– Брат, этот мудак не только меня не убил, но и сам я не появлялся в Нью-Йорке.
– Что?!
– А то, солнце. Передумал, когда понял, что с радиостанцией в Нью-Йорке могу потрещать и по телефону. А в Майами стольким не мешает услышать о созданном Совете мира…
– Братуха, как хорошо, что ты явился… А то уж я думал брать двоих и идти строить того мандюка.
– Так погоди, он что, еще в Майами?
– Да, здесь. Сейчас к другану поехал почирикать, в дом на углу Тридцатого и Сорок Шестой. Ты знаешь, где здесь парк с памятником Линкольну?
– Ну конечно. Какие у тебя есть причиндалы?
А-Плюс показывает мне автомат «томпсон» и «девятку». Я беру «девятку», он снаряжает автомат, и мы выезжаем к мемориалу Линкольна. Машину ставим в двух кварталах и направляемся ко двору того другана. Ты вообще знаком с той частью Майами? Одноэтажный дом с верандой сбоку, иногда застекленной. Лужайка у них – это высохшая трава и сухая грязь. Тот дом со сплющенной машиной на лужайке как будто перенесли из Восточного Кингстона. Короче, подваливаем к дому. А-Плюс заходит спереди, я сзади. Дверь у тех мудаков, само собой, не заперта. Конечно же, громко и четко слышен голос Ревуна. В дом попадаю с левой стороны прихожей. Делаю два шага, и вот он, голубчик, стоит ко мне спиной и ссыт в унитаз. Хоть бы дверь прикрыл. Бросаюсь на него и пихаю мимо унитаза так, что мы влетаем в занавеску для душа и я впечатываю его в стену. Прямо мордой, так что удар его оглушает. Очки слетают. Пока он не опомнился, подставляю ему ствол к виску и взвожу, чтобы он слышал щелчок. Ревуна начинает бить дрожь, да так, что от тряски у меня чуть не выпадает пистолет. При этом ссать он не перестает. Я говорю:
– Представь себе, мандюк: я спускаюсь с трапа в Майами и узнаю́, что меня уже нет в живых, и это слышали все на свете, кроме меня. Как ты такое представляешь?
– Ай, ай! Не знаю, Тристан, не знаю, каково оно быть мертвым… Но ты-то, я вижу, вот он здесь, ай!
– Ах не знаешь? Но при этом, бро, расхаживаешь и рассказываешь, как ты меня убил? И когда же – на той неделе? Вчера?
В это время из-за угла появляется его дружок, которого сзади дулом автомата подталкивает А-Плюс.
– Ну так, Ревун, братец мой, расскажи, как ты меня убил? А то я мертвым себя что-то совершенно не чувствую.
– Да кто сказал, что я тебя убил, босс? Кто мог такое наплести?
– Хочу просто узнать, откуда у тебя такая резвость. Ты б хоть сначала убил, а потом уж бахвалился… А?
Мандюк помалкивает. А затем начинает плакать, а вместе с ним и его друг. Хотя сказать «плакать» будет мало – больше похоже на рыдания, в голос. Безусловно, кто сегодня не убил меня, того завтра убью я, и вот я прижимаю Ревуну ствол плотнее к виску, чтобы прикончить. А тот второй начинает выть, чтобы его пощадили. Прямо реально молит о пощаде, вот уж и на колени опустился, даже неудобно. Прямо как маленькие оба. В тот момент, как я отводил ствол, Ревун метнул взгляд на своего дружка. Было видно, что он разъярен донельзя. Ну, я дал им обоим раза рукояткой пистолета, и мы с А-Плюсом ушли.
Что-то, я гляжу, Алекс Пирс, ты все это принимаешь очень уж непринужденно. Не обмочился там втихомолку под столом? А впрочем, что-то мне подсказывает, что ты не из пугливых…
Боюсь ли я чего-то? Скажем, возмездия? Поверь, из тех, кто отважится меня преследовать, Ревун самый последний. А вот полиция между делом шлепнула Медяка, а затем добралась и до Папы Ло. Тут надо кое-что пояснить. То замирение было между гетто ЛПЯ и ННП. Полиция не подписывала договора ни с теми, ни с другими. Правда, фараоны Ямайки известны своим тупоумием. Ты, пожалуй, слишком молод и не помнишь старых черно-белых фильмов. Никогда не видал коротких немых комедий про «Кейстонских копов»? Видал все же? Так вот, полицейские силы Ямайки – это та шайка копов и есть, только без Чарли Чаплина. И Медяку, и Папе Ло хватало ума понять, что фараоны слишком увлечены своей уличной вендеттой, чтобы придавать значение тому мирному договору. Вместе с тем, чтобы выследить такого человека, как Медяк, у этих тупиц ушло не меньше десяти лет. У тебя, Алекс Пирс, ума тоже должно быть достаточно, чтобы понять, к чему я клоню. К тому, какая непруха поперла с гибелью Джейкоба Миллера. О происходящем вскоре смекнул Шотта Шериф и зачастил летать в Майами; пять раз летал. А затем умыкнул партию кокаина у брата человека из «Уэнг-Гэнг» и перепрыгнул в Бруклин. Где его выследил и замочил один из нью-йоркских братьев «Уэнг-Гэнг»; шмальнул прямо на танцполе клуба «Старлайт». Так не успели люди опомниться, как все, кто входил в Совет мира, оказались мертвы, кроме меня и той женщины. Случайно иль нарочно, выяснять у меня времени не было. Потом я еще разок вернулся на Ямайку, на похороны Медяка, и снова умотал. И теперь обратно ни ногой.
Доркас Палмер
Вот уже час я сижу и смотрю на мужчину, который сидит и смотрит на меня. Понятно, что я жду инструкций от миссис, мисс или как она там себя, эта фря, величает; ну, а он-то чего сидит, будто тоже ждет указаний? Спина по струнке, руки сложены перед собой, шея прямая – прямо-таки дроид из «Звездных войн». Вообще, это придает ему сходство с домашним песиком. Кобельком. Ну, а я, особь женского пола, в таком случае сучка? Можно сказать, неучтенный пункт договора – сидеть, смотреть и ждать, кто кого пересидит. Ну и пожалуйста, мне-то что. Может, это какая-то тактическая уловка? Типа, научить прислугу знать свое место. Дескать, я плачу́, а потому сидите и не звените. Вот чек, так что стоп мотор и ждем, пока мне не надоест, а счетчик пускай тикает. Чертова страна. Хотя, опять же, это ж не мои, а ее, хозяйкины, деньги. Хочет на почасовке платить мне за то, чтобы я ничего не делала, – ради бога. А он и в самом деле похож на Лайла Ваггонера, этот мужик. Меня не обманешь, я ведь «Шоу Кэрол Бернетт»[233] каждую неделю смотрю, в повторах. Рослый, темные волосы с заметями проседи, подбородок, как у волевого персонажа в мультиках. И каждую минуту нет-нет да и глянет на меня, а встретив мой взгляд, тут же отводит глаза.
