Ольга Лаврова - Третейский судья
Коваль понимал, что поедет навестить сына Любы Хомутовой. Это грустно, неприятно, но через это надо пройти - как дань ее памяти. Что еще он может сделать? Даже не знает, где ее могила.
Проходную он минует беспрепятственно, но внутри забора его перехватывает пожилая женщина в белом замызганном халате - из тех, кого обычно называют "нянечка".
- Вам чего, мужчина? Сегодня день непосещаемый, - тон строгий, но с "намеком".
Коваль протягивает универсальную визитную карточку - денежную купюру, нянечка расцветает:
- Вы кого-то хотите повидать?
- Хомутова Михаила Сергеевича.
- А-а, знаю, знаю. Сейчас, - и приглашает Коваля в глубь территории.
Он садится на предложенную скамью, оглядывается. Тоскливая картина. В центре больничного здания угадывается усадебный дом, с боков пристроены скучные корпуса.
Вокруг деревья давней посадки. Немного травы. Видимо, для ободрения обитателей работает радио: то несутся рекламные объявления, то "продвинутая" музыка, то обрывки международных новостей.
С боковой дорожки нянечка выводит Хомутова. Она что-то ему говорит, он что-то отвечает. Коваль всматривается и чувствует облегчение: он опасался увидеть слюнявого, замызганного идиота, а видит прежнего ребенка. Конечно, внешне Мишенька повзрослел: вырос, раздался в плечах и черты лица обрели четкость. Но он сохранил детское состояние души. Он приятный дурачок, наивный и добрый.
Нянечка тянет его за руку.
- Вот вам Хомутов, - говорит она Ковалю. - Гостинцы пусть при вас съест, а то отнимут.
Рассеянно посмотрев на посетителя, Миша отворачивается. Не узнал. Контакт с окружающими у него есть, но трудно на чем-то сосредоточиться.
- Мишенька! - старается привлечь его внимание Коваль. - Я тебя зову, Мишенька. Ты забыл свое имя? Как тебя зовут?
- Ху-тов, - косноязычно отзывается наконец тот.
С речью плохо, хуже, чем раньше.
- Правильно, Хомутов. Мишенька Хомутов. Мишень-ка.
- Миснь-ка, - повторяет он как нечто незнакомое.
Ласковые слова забыл, бедняга. Еще бы!
- Меня ты тоже забыл? Я - дядя Олег.
- Дя-дя.
- Я приезжал к вам. Игрушки привозил. Дядя Олег.
Как он, бывало, радовался приездам Коваля, как бросался навстречу! Игрушки любил самые простые, понятные.
Мишенька обходит кругом Коваля, осматривая его широко открытыми светлыми глазами, старательно произносит:
- Дядя, дядя.
И почему-то напоминает князя Мышкина, который разучился говорить.
- Дядя Олег, - подсказывает Коваль.
"Зачем это мне, чтобы он меня узнал?" - думает он.
Вдруг в сумеречном сознании Мишеньки что-то просветляется.
- Дядя Оег, - говорит он уже осмысленно, лицо расцветает радостью. - Дядя Оег! Пиехай!
- Приехал, Мишенька.
Узнал-таки! Хорошо, что он не спросит, куда это я уезжал и почему не заглядывал к нему длинных десять лет.
Коваль усаживает разволновавшегося Мишеньку на скамью, тот все твердит: "Дядя Оег... Пиехай..."
- Как ты живешь, мальчик?
- Хасё... Идиот несясный... Идиот несясный...
- Обижают? - дрогнувшим голосом спрашивает Коваль.
- Жают, - кивает Мишенька. - Кашу отдай, кашу отдай!
- Отнимают кашу?
- Мают, - жалуется большой ребенок, и на глаза его набегают слезы.
Он не был плаксив. Когда всплакнет - Люба пугалась, считая это дурной приметой. Нет, он смеялся, был безоблачным ребенком. И Люба - по-своему мудро - радовалась, что он такой, что не понимает, какова жизнь и каковы люди...
Коваль распаковывает пачку печенья и сочувственно смотрит, как Мишенька ест и улыбается.
- А маму помнишь?
Эх, не надо было спрашивать. Зачем?
- Ма... Ма... Ма хаосия...
- Мама хорошая, - подтверждает Коваль, теперь отступать некуда.
- Ма Лю... - стонет Мишенька.
- Да, мама Люба.
- Де?! - вскрикивает он.
- Где? Далеко.
- Пиехая?
- Нет, Мишенька, не приехала. Мамы нету.
- Ма... нету? Нету? - и заливается уже настоящими горькими слезами.
Ну вот, пожалуйста, довел мальчика до слез. По счастью, есть верное средство. Коваль открывает коробку конфет.
- Фетки! Фетки! - У Мишеньки дух захватывает, он даже в первую секунду не решается взять что-нибудь из красивой коробки.
Но, отведав первую конфету, уже весь уходит в это занятие.
Между тем невдалеке табунится группа разновозрастных больных, созерцая нечастую здесь картину поедания дорогих конфет.
Мишенька замечает их интерес и смущается.
- Гостить... - говорит он, просительно глядя на Коваля. - Гостить?..
Надо же, он в своем убожестве сохраняет щедрость.
- Можно, Мишенька, угости.
Тот идет с коробкой к своим сотоварищам. Конфеты расхватывают мгновенно. И расходятся. Мишенька прижимает к груди пустую коробку. Улыбка во весь рот.
У Катерины отгулы, и ее бы воля - она не вылезала бы из номера Коваля. Ей с ним так хорошо, так интересно, он все время неожиданный. Чтобы иметь лишний повод для общения, она набилась к нему в помощницы на компьютере и бойко управляется с головоломными текстами.
Коваль, разумеется, помнит, что Катерина появилась у него лазутчиком и допускает ее не ко всем документам: надо оберегать коммерческую тайну. Впрочем, к тайнам Катерина и не рвется. Отгонишь от принтера - охотно пойдет в ванную или сядет журналы листать, только бы не спроваживали вон.
При входе в гостиницу швейцар приветствует Катерину с оттенком фамильярности - видно, что она успела стать тут привычной.
Пока девушка поднимается в номер, Коваль кончает бриться. На стук выходит из ванной.
Катерина бросает сумочку, папку и повисает у него на шее.
- Босс прислал документы.
Перелистав папку, Коваль ее захлопывает:
- Опять не все! Твой босс...
Катерина зажимает ему рот и пишет на листке бумаги: "В номере микрофон". Это с ее стороны отважный поступок, она с тревогой ждет реакции Коваля.
- Пойдем пообедаем, - говорит он с обычным своим непроницаемым видом.
По пути в ресторан - в коридоре, в лифте - Катерина спешит повиниться и оправдаться:
- Макс, я его в первый день поставила, этот микрофон проклятый! Я же не знала, как что у нас будет... Я совершенно не ожидала... Думала, мне будет все равно... Если снять - сразу заметят... Меня за тем и послали - микрофон поставить...
- Знаю я, знаю, не волнуйся.
- Знаешь?! - ахает Катерина и умолкает довольно надолго, только все старается поймать его взгляд и понять, как же он все-таки оценивает ее поведение. Ей казалось, что если она с ним спит, то более или менее его понимает. Что - за исключением всяких там деловых обстоятельств по-человечески он для нее вычисляем. И вот те на!
Уже сидя за столиком, снова раскрывает рот:
- Ты все время знал? И не сказал ничего, не обругал?.. Почему ты такой добрый?
- Я не добрый, - усмехается Коваль. - Я умный. Чего хочет твой босс?
- Не знаю... Макс, ты делаешь что-то опасное?
- Надеюсь, нет.
- Имей в виду, босс - страшная сволочь.
Разговор прерывается официантом, принесшим меню, Катерина передает его Ковалю, и тот делает простой заказ: оба лишены гурманства. Когда они остаются опять одни, девушка заводит речь о том, что уже дня три ее занимает, и для начала спрашивает несмело:
- Макс, ты... скоро уедешь?
- На днях.
- Возьми меня с собой.
- Зачем? - удивляется Коваль и, видя ее горькое разочарование, смягчает отказ: - Там ничего хорошего.
- Но там ты!
В Вене Катерина Ковалю не нужна, упаси Бог подавать ей какие-то надежды. И Коваль отзывается после паузы:
- Ты еще девочка совсем. Все у тебя будет.
- До тебя я даже не знала, что чего-то бывает!
Коваль смотрит на нее задумчиво, словно бы издалека: вот теперь и глаза у нее Вероникины... как странно устроена жизнь.
Ландышева не оставляет идея разобраться с Авдеевым старым испытанным средством. Если не миновать третейского суда, то хоть обезопасить себя отчасти.
Руслан приводит ему здоровенного парня, типичного "братка":
- Босс, вот этот парень.
Ландышев придирчиво его оглядывает.
- В целом смотрится, - одобряет он. - Как звать тебя, мальчик?
- Амбал.
- Это кликуха. А имя есть?
- Имя трудное. Вениамин.
- Ничего, выговорю. Задача такая, Вениамин. Есть один человек. Он... неправильно со мной права качает. Надо объяснить, что это он напрасно. По глупости. Ясно?
- Сделаем.
- Ну и умница. У нас, понимаешь, есть между собой конфиден... секретный такой документ. Так чтоб он его не вздумал кому показывать.
- Сделаем.
В кабинете Авдеева посланец демонстрирует хорошую слуховую память.
- Есть один человек, - повторяет он слова Ландышева, - и ты с ним неправильно права качаешь. Вот.
Авдеев слушает его, стоя за столом.
- Ландышев, что ли?
- Это ты напрасно делаешь, понял? По глупости.
- Замечательный разговор, - усмехается Авдеев. - Что-нибудь еще?
- Еще чтоб секретный документ никому не показывал! Вот. А то будут неприятности, - Амбал вытаскивает пистолет и собирается помахать им перед носом Авдеева.
