Владимир Орешкин - Камикадзе
...переодевался, когда соседка постучала в дверь: - Володя, тебя к телефону. Звонила жена... Я уже забыл, что она существует на свете. - До сих пор не могу отойти! - кричала она, - С кем ты связался?! Я всегда знала, ты плохо кончишь!.. - Что случилось? - спросил я спокойно и дружелюбно. Сколько я помнил наши семейные отношения, это я постоянно выходил из себя, нервничал и орал на всю катушку. Она же с легкой улыбкой превосходства посматривала на меня. - Приходили твои друзья. Только что... Слава Богу, Андрей уже ушел на работу... Весь дом перевернули, искали тебя. Алкаши. - Какое счастье!.. - воскликнул радостно я. - Как они выглядели? - Один придурок - никак. Другой модный такой, в белых кроссовках с желтыми шнурками. Верх вкуса!.. Как они разговаривали! Я им не девка! - Ты им сказала, где я? Дала мой телефон? - Сказала: ты здесь не живешь, где ты, не знаю. Правильно сделала?.. Пожалуйста, Владимир, избавь меня от своей жизни. Я хочу предупредить: если подобное повторится, я буду вынуждена звонить в милицию. Разбирайся сам со своими алкоголиками. Мнето зачем это все нужно? Я успокоил ее, как мог, и повесил трубку. Географические новости. Что-то не сложилось в моей стройной картине отмщения. Где-то, в неизвестных мне туманностях, произошел незначительный прокол. И прокол этот грозил вылиться в большие неприятности. Я вернулся в комнату и плюхнулся на любимый диван. Что и говорить, я чувствовал себя, как петух на раскаленной сковородке. В редакции я был в первом часу, там поджидали новости. Степанов схватил меня за рукав и потащил к себе. Едва закрылась за нами дверь, он, сделал страшные глаза, сказал: - Не падай в обморок! - Меня ничем удивить нельзя, - предупредил я его. - Алиса в больнице. - Ну и что? - Попала туда из милиции. Мне там по секрету сказали: ее скорее всего изнасиловали, но она не хочет подавать заявление. У нее что-то с нервами, положили в больницу, делают какие-то уколы. В сороковую, за Выставкой. - Паршиво, конечно... Ну и что? - К вечеру я поеду туда. Там уже ее родители. Она ничего не говорит, молчит и смотрит. Представляешь?! - Предетавляю, - сказал я. - Но что случилось? Ты хоть объясни толком. - Затащили в подвал. Какие-то подонки. Что-то там с ней делали, ты понимаешь... Короче, мужики сбежали. У них было оружие. Когда милиция приехала, Алиса была одна. Сам понимаешь, в каком состоянии... Что-то в возбуждении Степанова не понравилось мне. Хотя я понимаю: журналист всегда падок на жареное, где бы и с кем бы это жареное ни произошло. Но в тоне его проскальзывало едва уловимое восхищение, истинно детское, когда что-то творишь и понятия не имеешь, хорошо это или плохо, - Не сладко ей, - сказал я. - Я сегодня еду. Хочешь, составь компанию. - Нет уж. Как-нибудь без меня. Я вечером занят. Все-таки моя комната уютна. Здесь тихо и еле-еле пахнет вчерашними сигаретами. Любимой Алискиной "Стюардессой". Тихо... Вот чего мне не хватало два последних дня - одиночества и тишины. Стола со стопкой чистой бумаги. Электрической машинки "Роботрон" в углу на низкой подетавке, чтобы было удобней подсаживаться к ней. На Алискином столе газетки с краевыми подчеркиваниями. Я останавливаюсь, лениво перебираю их. "Комсомольская правда": "...в стране ощущается дефицит милицейских дубинок и наручников". "Неделя": "...грибники, в карельских лесах тащат из леса не маслята, а оружие. У одного нашли немецкий пулемет МГ в идеальном состоянии.. "Красная звезда": "...сорван осенний призыв в армию". "Подмосковье": "...инопланетяне похищают землян, ничем иным уже не объяснишь участившиеся случаи пропажи людей". Наливаю в кружку воду и достаю кипятильник. Давненько я не готовил свой крепкий чай. Подхожу к окну и в умилении замираю. На улице белесое марево выдавливает из себя мельчайшую изморозъ. Асфальт темен, но нет ни одной лужи. Прохожие идут без зонтов, но они наготове, я знаю. У каждого из них есть зонт, который они выставят между собой и непогодой. Мне виден редакционный подъезд и десятка два машин рядом с ним. Перевожу взгляд с одной машины на другую. Трудно сказать, зачем мне это понадобилось, но я перебираю их, будто карты в колоде. Вот, кажется, натыкаюсь на козырного туза. Одна машинка привлекает внимание. Не на стоянке, немного в стороне. Потерявшее листву осеннее дерево не в силах скрыть ее. Та черная "Волга". Не совсем новая, но и не старая. Готов биться об заклад, мне знаком ее номер. Еще вчера я на всякий случай запомнил его: 34-12 МТ. Первая буква заляпана грязью, но я готов с кем угодно биться об заклад, что буква эта "А". Внизу, недалеко от автомобиля, бродит лениво некто в белых кроссовках. И в плаще. Это естественво. Ему пока нечего делать. Я с удовольствием вспоминаю милиционера внизу. Сегодня дежурит огромный усатый сержант, кровь с молоком, сажень в плечах, кобура на заднаце. Такой ляжет костьми, но не пропустит постороннего на объект. Завидую себе: у меня есть время пофилософствовать. Тянусь за "Родопами" и закуриваю. Стою у окна и курю. "Волга" не торопится уезжать. Оно и понятно. Сзади знакомо булькает. Я выключаю кипятильник и сыплю заварку. Больше обычного. Сейчас мне нужно посильнее тонизировать мозги. Они - мое единственное достояние. Ничего другого у меня не осталось. Алиска проболталась. Или они вычислили меня другим способом?.. Хорошо, что мы не обменялись с ней телефонами, иначе они нагрянули бы в коммуналку. Но она не знала и моего старого адреса, где я до сих пор пролисан. Значит, справочное бюро. Отхожу от окна к телефону. Звоню секретарше главного. - Филимонов говорит. Из отдела публицистики. Простите, Зиночка, обо мне сегодня никто не наводил справки? - Да, звонили... Кажется, из молодежного центра "Орбита". Им нужны были ваши данные, чтобы заполнить какие-то документы... С вас шоколадка. Ведь это гонорар? - Гонорар,- соглашаюсь я. - С меня причитается. - Смотрите, не забудьте, - говорит Зиночка и вешает трубку. Не забуду мать родную и папашу старика... Аляска прокололась или вычислили сами - какая теперь разница? "Кто они, кто они?.." - свербит вопрос. Я не знаю размеров грозящей мне опасности, не знаю, откуда она может исходить. Я вообще ничего не знаю о них, ни сколько их, ни чем они промышляют. Опять возвращаюсь к окну... Широко развернув социалистическое соревнование по достойной встрече очередной годовщины Социалистической Революции, труженики колбасного завода номер один все, как один, встали на трудовую вахту. Взвейся-развейся... Где вы, блаженные розовые времена районки?! Ау! - Ау! - тяну я негромко. И в этот момент, словно откликнувшись на мой зов, начинает трезвонить телефон. - Слушаю, - говорю я, отпивая глоток крепчайшего горячего чая. Телефон мой они наверняка знают. Что ж, со мной можно связаться и таким способом. Чтобы начать любимый разговор по душам. - Владимир? - спрашивает осторожный голос. Я узнал его, моего подпольного собеседника. Да как его не узнать?! Из всех телефонных звонков на свете я запросто различу его. Даже если меня поднять среди ночи. - Да, - отвечаю я. - Вы смелый человек... Много наделали шума... И замолкает. Это его манера. Сказать что-нибудь и слушать тишину, вымаливая ответ. - Если вы такой благодетель, - говорю я, - ответьте: как меня вычислили? Я документов нигде не оставлял. И никому не представлялся. Молчание. Если когда-нибудь я возьмусь за очерк, передо мной встанет сложнейшая задача передать молчание моего визави. Это будет титанический труд, я уже чувствую. - Вы что-нибудь хотели? - спрашиваю я сухо, теряя к нему интерес. - Да, - отвечает он. - Нам нужно встретиться... Я хочу передать вам документы. Кое-какие... Для публикации. Для вас они представляют чрезвычайный интерес, поверьте. Многие уважаемые люди. Многие могут лишиться своих мест. На самом верху... - Коррупция? - спрашиваю я деловито. - И это, - уговаривает он меня. - И это.. Но не только. Еще много всего. Знаменитые имена! - Прохорову тоже передавали? Следует продолжительная пауза, он размышляет. Он нетороплив и любит поразмышлять, прежде чем что-либо сделать. Ему бы подошла профессия бухгалтера. Я чувствую это на расстоянии. Но знаю, интуиция меня подводит. - Да, - наконец соглашается он.- Кое-что передал... У меня нет времени, я говорю из автомата. Три минуты от силы... Вы понимаете? - Стараюсь. - Тогда слушайте... Помните наш первый разговор? - Да. - Вы ехали на метро? - Да. - На улице. У этого метро... Прибавьте два часа к.. тому времени. Помните? - Да. - Стойте... Я подойду... Постарайтесь, чтобы вместе с вами никто не ехал... - Вам-то зачем все это нужно? - спрашиваю я его.- Вы, наверное, деньги гребете? Так и купались бы в них в свое удовольствие. Но в ответ - короткие гудки... Не вовремя. Ведь я хотел поинтересоваться у него, как мне отсюда выйти. Целым и невредимым. Или он ничего не знает? Прохорову с его документами не очень-то повезло. Ни о каких документах я и слыхом не слыхал.... Может, о них что-то известно Алисе? Но та в больнице и молчит. Будет молчать, всегда. Я больше чем уверен. Видно, он на самом деле поверил, что я смельчак из смельчаков. Не люблю, когда меня принимают эа кого-то другого... Чувствую, не придется мне сегодня пофилософствовать с Тихоном Ивановичем насчет жизни. И ее проблем. Снова подхожу к окну: "Волга" на месте. Отпиваю чай и курю очередную сигарету, у меня хватит денег покупать их по коммерческим ценам. Но вот останется ли возможность?.. Модник останавливается и прислушивается. Наверное, его зовут... Следом подходит мужик, которого я не знаю, и заговаривает с ним. Он в обыкновенной серой куртке, в коричневой кепке, с зонтиком под мышкой. Мне интересно наблюдать с двенадцатого этажа это немое кино. Следом нодходит Серьезный, идейный вдохновитель. Это он вчера беседовал с Алиской. И еще двое бравых ребят спортивного вида тут же. Становятся в кружок и начинают беседовать. Серьезный несколько раз показывает рукой в сторону редакционного корпуса. И мне кажется, что они уже давно заметили меня, стоящего у окна. Посовещавшись, компания дружно открывает двери "Волги" и усаживается. Машина трогается с места и, набирая скорость, мчится по улице. Мне видно, как она подъезжает к повороту на проспект и исчезает... Я был больше чем уверен, что ни в метро, ни до него меня никто не провожал. Для очистки совести я несколько раз менял поезда и маршруты. Никого. В самый последний момент выпрыгивал я из вагона, когда двери захлопывались. Никто не следовал моему примеру. Только смотрели из окон, как на идиота. На "Кунцевской" я пошел на улицу, огляделся. У автобусных остановок стояло человек по пять, за углом, на повороте дороги, - стенд с газетами. Вот туда-то я и направился не спеша. Дождя не было. значит, я у газеты банальнейшее зрелище. Мне было интересно, откуда появится незнакомец. Такой хитрый конспиратор. Я сделал вид, будто читаю вчерашнюю "Правду", а сам посматривал по сторонам. Какой он?.. Что передаст мне? Ощущал себя на пороге открытия великой тайны и, что там говорить, волновался... Ради этой тайны сложили головы два человека, была насмерть перепугана Алиска, вздорная журналистка, сунувшаяся не в свое дело, пострадал я сам. Через дорогу от меня - жидкий парк, бывший, наверное, когда-то лесом. За ним - жилой массив. Стена урбанизации. Одна из дорожек шла вдоль трассы. На ней - то и появилась знакомая машина... Она была вдалеке, я не мог увидеть номера, разглядеть кого-нибудь конкретно за лобовым стеклом, но с ее появлением, случайно замеченным, я изрядно растерявшись, прижался к газете. Что они, вездесущи? Что, от них нельзя нигде скрыться? Почему они так уверенно вычислили меня? Конечно, можно было бы успеть добежать до метро, и там попытаться нырнуть в поезд. Все-таки шанс был... Нате, выкусите-ка! Все-таки садану кому-нибудь промеж глаз, успею. Тут я заметил: машина резко замедлила свой бег, прижалась к обочине, из ее окна появилась рука, раздались резкие хлопки. Раз, два, три... Одинокий прохожий на дорожке стал поворачиваться к ним, сгибаться. Двое выскочили из машины, подбежали к нему, схватили коричневый портфель. Я видел, как сверкнула в проблеске солнца его пряжка. Убегая к машине, последний - в белых кроссовках - оглянулся и протянул к лежащему руку. Вновь бич разодрал воздух. Раз, два... Машина, проседая, разворачивалась, ревела мотором... Я подбежал туда первым. Он лежал, раскинув руки. Мужик лет сорока пяти. Под ним растекалась кровь, ее было много, она была темной и слишком заметной. Глаза были открыты, в них отразилось небо, и я понял: они - не видят. Рядом с покойником, касаясь его, валялась на земле белая розочка. Цветок любви и ненависти...
