А. Панов - Три суда, или убийство во время бала
— Да был сюртук к этим панталонам?
— Пиджак был совсем еще новый, видно Никандр Петрович забыли его в деревне.
Я велел отложить в сторону жилет и панталоны коричневого цвета.
— Покажите мне сапоги вашего барина.
— Какие прикажете? У нас их много.
— Покажите все.
Лакей принес несколько пар сапог.
— Больше нет?
— Есть еще пара, да та совсем никуда не годится. Оно не то, чтобы сапоги были старые, да промокли больно и потрескались.
— Где они?
Он их принес.
То были бальные лаковые сапоги, потрескавшиеся, по-видимому, действительно от сырости. Сапоги эти как раз приходились к гипсовым слепкам со следов.
Я собрал все ножи и бритвы, которые мог найти в доме. Затем велел сложить на стол панталоны, жилетку, сапоги и ножи, все это опечаталось, и составил протокол обыска, который подписали присутствовавшие. Григорий, видя что рассыльный мой укладывает собранные вещи в свою суму, спросил меня:
— Как же, сударь? Вещи эти изволите взять с собой?
— Да.
— Воля ваша-с, а я без барина не могу барское добро из рук выпустить.
— Вы и сами отправитесь вместе со мной. Мне нужно вас допросить. В канцелярии вы получите расписку, что эти вещи у вас отобраны.
— Да без спросу мне нельзя идти! Барин будет гневаться.
— Вы своего барина увидите у меня и там все объясните ему.
Вернувшись к себе, я не застал у себя дома ни Кокорина, ни Ичалова. Я велел ввести Григория и сказал ему:
— Предваряю вас, что на суде перед крестом и Евангелием вы должны будете подтвердить все то, что мне теперь покажете! Поэтому отвечайте на мои вопросы только сущую правду.
— Для чего же, сударь, я буду говорить неправду? Все что знаю — о том извольте спрашивать, а чего не знаю, не погневайтесь — сказать о том не могу.
— Как вас зовут?
— Григорий Дементьевич Качалин. Из крепостных Петра Кирилловича Ичалова. Сороковый год служу им. И как в крепостное время, так и теперь, ничего худого за мною не было. Чист перед Богом и своим господином.
— Дело вовсе не в вас. Давно ли ваш барин здесь в городе?
— Молодой-то?
— Да, Никандр Петрович.
— Четвертого дня приехали. А допрежде, почитай, все в городе жили. Иногда в деревне…
— Откуда он приехал?
— Из деревни.
— Из какого уезда?
— Из здешнего, из села Яковлева. Ездили к батюшке и вместе с ним изволили приехать.
— Когда он уехал в деревню?
— Да как вам доложить? Месяца два с лишним.
— Зачем он ездил?
— Зачем — сказать не умею, на то была их барская воля. Встали утром, велели уложить в чемодан две смены белья, сюртук, да еще кое-какие вещи. Велели погрузить все на извозчика и уехали, даже чаю не кушавши.
— Да разве на извозчиках ездят в деревню?
— Должно быть поехали на почтовую станцию, там взяли лошадей и поехали.
— Пока барин был в деревне, никаких вестей о нем не было?
— Никаких-с.
— Извозчик какой возил?
— Калачом зовут. Имени его не знаю.
— Какой его номер?
— Не могу знать! Прикажите спросить Калача — его все знают.
— Точно ли вам известно, что Никандр Петрович ездил в деревню?
— Опричь деревни куда же им было ездить?
— Не был ли он в Москве?
— Извольте их самих спросить об этом. Вернулись они вместе с своим батюшкой из деревни.
— Не болела ли рука у Никандра Петровича в тот день, как он уехал отсюда?
— Не приметил. В то утро я их не одевал.
— Сам одевался?
— Сами. Как приехали ночью, часу эдак в первом или во втором, так, видно с усталости, сбросили пиджак и легли спать, не раздеваясь. Утром, когда я вошел в комнату, они уже были одеты.
— Барин ваш левша?
— Никак нет-с!
— Где был ваш барин накануне того дня, как он уехал?
— Да все дома сидели-с. Целый день были дома и на вечер к Русланову не поехали. Только часу в одиннадцатом они уходили.
— Куда?
— Не знаю.
— В чем был одет Никандр Петрович, когда он уходил вечером?
— А вот в том самом коричневом пиджаке, от которого штаны и жилетку вы отобрать изволили.
— Брал ли он с собой что-нибудь? Например, ножик или бритву?
— Не могу знать.
— Кто шил пиджак?
— А вот, что на Волховской улице портной Фишер. Он всегда на барина работает.
— Был ли пиджак разорван?
— Как можно-с! Чтобы Никандр Петрович разорванное платье надели…
— Посмотрите хорошенько: не похож ли пиджак, лежащий перед вами на стуле, на пиджак вашего барина?
Слуга взглянул на пиджак и сказал:
— Он самый и есть. Только вот заплатки не было.
— Есть ли у вашего барина синее пальто?
— Есть! Обшито лисьим мехом.
— А белая баранья шапка?
— Тоже. Все это есть, как же-с!
— Где эти вещи?
— Должно быть барин их в деревне оставили, так как они надели их на себя, уезжая отсюда, и назад не привезли.
Григорий подписал свое показание и попросил дать ему расписку в том, что брюки и сапоги были взяты вопреки его воле.
Дав ему расписку и отпустив, я послал разыскивать извозчика, возившего Ичалова на другой день после бала Русланова. Рассыльный привел его часа через полтора.
— Вас прозывают Калачом?
— Меня.
— А как ваше имя?
— Евстафий Терентьев, по прозванию Калач.
— Знаете ли вы Никандра Петровича Ичалова?
— Знаю. Я стою на бирже против их дома, и опричь меня Никандр Петрович ни на ком не ездит.
— Когда в последний раз вы ездили с господином Ичаловым?
— Да давно уже не ездили, месяца два, почитай, будет.
— А не припомните ли, куда вы его возили в последний раз?
— На чугунку.
— На какую чугунку?
— На московскую станцию, значит.
— Он уехал один?
— Один.
— Что же, он уезжал тогда из города или ездил только на станцию провожать кого-либо из знакомых?
— Уехали из города. При мне билет до Москвы брали. Мелочи, значит, у них не было, так и велели они: иди, говорят, к кассе, там разменяют.
— В чем был он одет?
— Не приметил: была только на них белая баранья шапка!
— А кто вносил его чемодан?
— Да я, значит, и чемодан внес. Так, махонький был. А там на станции у меня его приняла прислуга.
Я отпустил извозчика.
Ичалова все еще не было. Я опасался, чтобы, узнав об обыске, он как-нибудь не скрылся. Впрочем, я успокаивался тем, что за ним отправился сам Кокорин. Между тем я послал за Аароном, портным Фишером и доктором Тарховым. Когда они прибыли, я поместил их в соседней комнате. Часов в пять поспешно вошел ко мне в комнату прокурор.
— Правда ли, — спросил он меня, — что вы распорядились привлечь к следствию Ичалова и сделали уже у него обыск?
— Правда. Но каким образом это могло дойти до вас так скоро?
— Отец его вбежал ко мне, как сумасшедший, в то самое время, как я сидел за обедом. Он жаловался на какие-то насилия и притеснения. Расскажите, в чем дело?
Я подал ему следственные документы.
Прокурор пересмотрел их внимательно.
— Да, кажется, тут не может быть сомнения. Он виновен. Но все-таки нельзя этому не удивляться. За Ичаловым нельзя было бы и подозревать подобного преступления; это молодой человек вполне добропорядочный, везде был хорошо принят и всеми был очень любим. Я буду присутствовать при допросе, — продолжал прокурор. — Отец его, выслушав от меня, что ему следует жаловаться через вас в окружный суд, поехал к прокурору судебной палаты. Нет сомнения, что он сам ничего не подозревает об этом деле. Сюрприз будет для него неприятный.
Доложили о приезде частного пристава. Кокорин вошел, видимо, изнуренный.
— Один?
— Нет, Ичалов дожидается в приемной, с ним мой помощник и городовые. Ну, он меня порядочно-таки упарил.
— Что, он скрывался?
— Да в том-то и дело, что нет, а я вообразил себе, что он непременно должен скрываться. Уж я и туда и сюда — нигде нет. Я объехал и обшарил, по крайней мере, десять домов, а он себе играет преспокойно на бильярде в трактире.
— Может ли быть? И он ничего не знает о том, что у него делали обыск?
— Как не знает! Из дому к нему приходил человек сказать об этом.
— Что же он ответил?
— Пускай, говорит, обыскивают.
— Что же это? Беспечность, хладнокровие?.. Введите его. Полицейские чиновники вышли. Я остался с прокурором. Дверь растворилась, и в кабинет вошел молодой человек. Он притворил за собой дверь и поклонился.
— Позвольте просить вас подойти к столу, — сказал я.
Он подошел. Высокий рост, сильное сложение и необыкновенно красивая наружность делали его замечательным.
— Вы дворянин Никандр Петрович Ичалов?
— Да-с, я Ичалов.
— Который вам год?
