Карло Вилла - Выгодная смерть
Между прочим, когда они собирались уходить, Де Витис, не стесняясь его присутствия, с невероятной наглостью пригласил в гости Луизу, как бы завершил этим их разговор, начатый тет-а-тет:
— Приезжай, когда захочешь, поняла? Ты мне нисколько не помешаешь, я же всегда торчу в прокуратуре, а здесь все осталось, как было… как было тогда…
И смотрел на нее сальными глазками, а она в такой унизительной ситуации улыбалась, пристально глядя на него. Бесстыжая.
Конечно, дело тут нечисто. И где она смогла бы за эти дни так загореть, если не в том самом месте, где загорала много лет назад. Не зря же она не показывается ему голой, каждый раз придумывая новый предлог; а загорать и Бог весть чем еще заниматься она ездит в дом Де Витиса, он заподозрил это еще в агентстве.
С тех пор как они в Специи, он ни разу не видел ее голой, при его появлении она всегда успевает накинуть ночную рубашку, халатик или пижаму, а раньше не упускала случая продемонстрировать свое тело во всей его самодовольной красе. Вот почему она не пожелала поселиться за городом: ей уже было приготовлено укромное местечко в Портовенере.
Выходит, они с тех пор не теряли друг друга из виду, выходит, он стал их игрушкой, и дома, и на работе.
Но ему нужны доказательства, а на пути к жгучей, до поры скрытой истине лучше притвориться абсолютно безразличным ко всему, что с ней связано, чтобы не насторожить противника. Убежденный в этом, он решает докопаться до сути, тщательно подбирая и выстраивая любые доступные ему факты. Взятые в отдельности, они, возможно, покажутся неубедительными, но в совокупности неизбежно дадут полную картину гнусной интриги. Первое, что требует скорейшего прояснения, это приятный золотистый оттенок, который в последнее время приобрела кожа Луизы.
Если он удостоверится, что у нее все тело покрыто загаром, это будет уликой: в самом деле, где она еще смогла бы так загореть без купальника? Уж конечно, не на балкончике пансиона, который к тому же выходит на север. Вероятность того, что она могла разлечься на одном из пригородных пляжей, полностью исключена на поднадзорных Де Витису пляжах. Ни одно прилюдно обнаженное тело не осталось бы незамеченным и ненаказанным.
Утвердившись в этом намерении, Конти принимается дописывать решение прокуратуры об обжаловании приговора, цитируя Тертуллиана, блаженного Августина, Александра Поупа и Розмини, и связывает все воедино дантовской терциной, очень подходящей к данному случаю и словно нарочно созданной для того, чтобы заткнуть рот даже самым несговорчивым:
Мы счастливы неведеньем своим;
Всех наших благ превыше это благо
Что то, что хочет Бог, и мы хотим.
Де Витис, без сомнения, останется доволен, а сам он, после такого изъявления преданности, сможет, не вызывая подозрений, заняться поисками столь необходимой ему истины. Он много выстрадал из-за Луизы, но больше не намерен ей прощать: сойтись с Де Витисом — это уж слишком. Он собирает бумаги, складывает их в папку, на которой небрежно царапает исходящий номер и название запрещаемого фильма. С этим делом покончено. Пора домой, где его ждет работа поважнее.
Каждая женщина знает: чтобы брак не распался, необходимо прибегать ко всевозможным хитростям и уловкам, не только в постели, но повсюду и всегда, особенно с годами, — уметь скрывать недостатки своей внешности; для этого пользуются косметикой, высокими стоячими воротниками, словом, всем, что может замаскировать роковые признаки неотвратимого заката. Но Луиза в таких хитростях пока не нуждается и раздеваться никогда не стеснялась; тем не менее она уже некоторое время показывается ему только одетой. Со времени приезда в Специю Франко не видел ее обнаженной.
Вот она стоит у плиты над чадящими кастрюлями и сковородками, жара нестерпимая, но ее легкий халатик аккуратно застегнут сверху донизу. У женщины, которая готовит проживающим в пансионе, сегодня выходной, и Луиза, только что вернувшаяся из своей загородной квартирки, поджаривает отбивную, режет для гарнира сырые овощи и поливает их соком.
— Готово!
Она сообщает это, смешивая салат, чтобы предупредить его нетерпеливые вопросы. Ведь уже скоро три часа.
Конти быстро снимает пиджак, брюки, срывает с себя галстук, легкую поплиновую рубашку и на цыпочках направляется на кухню: он хочет подкрасться к Луизе так, чтобы она не успела обернуться. Если удастся обхватить ее и прижать к себе, пока у нее заняты руки, можно успеть как бы в порыве нежности расстегнуть две верхние пуговицы, и тогда сразу будет видно, порозовела у нее грудь или по-прежнему, хотя бы вокруг сосков, кожа отливает лунной белизной значит, загорая, она носит, пусть чисто символический, но купальник. Все это нетрудно будет проделать.
Однако он не принял в расчет кастрюли и сковородки: он не успевает приблизиться к рельефно выделяющимся под халатиком ягодицам Луизы, как она с излишней, надо сказать, нервозностью, оборачивается и кричит:
— Это что за глупости? Поосторожнее, не видишь, что ли, у меня тут масло кипит!
Перед лицом этой сиюминутной опасности все остальное отступает на задний план.
Ладно, ладно, спешить тут некуда, и Франко с кротким видом удаляется. Неопровержимые доказательства совсем рядом.
— Иди ешь, а то все остынет. Ну где ты, шевелись! И вот наконец, еле удерживая в руках тяжелую дымящуюся сковороду, появляется Луиза, мелкими шажками семенит к столу и начинает раскладывать еду по тарелкам. От резких движений выпуклости под халатиком становятся еще рельефнее, однако преступная тайна, столь мучительная для Франко, так и остается тайной.
Ничего, время у него еще есть. После обеда они обычно отдыхают. Как только она задремлет — от вина ее всегда клонит в сон, — надо тихонько нажать на самую тугую пуговицу на груди. Пуговица выскочит из петли, и халатик распахнется. Одного взгляда ему было бы достаточно, чтобы понять, воспользовалась Луиза приглашением Де Витиса или нет. Он наблюдает, как она решительно разрезает отбивную, у него прямо слюнки текут — при каждом движении ножа ее пышные груди подрагивают под халатиком: вот сейчас подойти бы к буфету за ее спиной, якобы за солью или за графином с водой, и заглянуть в вырез пусть думает, будто это он от страсти.
И все же Конти снова благоразумно решает выждать и действовать предельно осторожно.
Наконец, когда молчание становится уже совершенно невыносимым, он тянется за бутылкой вина и вдруг выпаливает:
— А ты уже изрядно загорела.
— Угм… — мычит она в ответ и с нарочитой, возмутительной медлительностью пережевывает кусок, пока не смолкает эхо его слов, освобождая ее от необходимости ответить. Ее нежелание удовлетворить столь невинное любопытство усиливает его подозрения. Они принимаются за фрукты, осталось уже недолго, чуточку терпения — и он узнает: со сливками клубника или нет.
Но после фруктов наступает черед рисового пудинга со взбитым кремом. Луиза замечательно готовит сладкое. Все, она встает, шумно отодвигая стул, и неожиданно начинает собирать тарелки и приборы, составляет их в салатницу и несет в мойку.
— Что ты собираешься делать? Ты не ложишься? У Франко это вырвалось нечаянно: ему следовало бы скрыть нетерпение. Но, в самом деле, кто видел, чтобы Луиза мыла посуду? Ей всегда было противно это занятие, одна мысль об этом ее приводит в негодование. Однако и тут у нее наготове вполне логичное объяснение.
— Ты же знаешь, сегодня прислуга выходная.
— Завтра вымоет.
— Ну уж нет, если грязная посуда будет стоять тут весь вечер, меня просто стошнит. Итак тут не повернешься.
— Не преувеличивай.
Франко замечает, что в голосе у него сквозит раздражение, — он уже выдал себя. Теперь ему кажется, что Луиза делает все ему назло. Первоначальное подозрение обрастает многочисленными уликами, и он не сдается:
— У тебя что, больше нет посуды? Брось ты это, поужинаем в городе… Но Луиза не намерена сдаваться:
— А я не выношу, когда утром на кухне куча немытой посуду; и вообще, что на тебя нашло? Можно подумать, не тебе самому придется любоваться на эту грязь.
Но Франко уже завелся, он не может взять себя в руки и отвечает ей прямо-таки трагическим тоном:
— Ты умеешь быть просто невыносимой, когда хочешь, — на что жена в свою очередь отвечает еще резче, еще раздраженнее:
— Да что с тобой? Тебе это мешает?
Она уже пустила воду, поставила в раковину пластиковый тазик с тарелками, очищенными от остатков еды, намыливает их щеткой, полощет и расставляет в сушке.
— Ты что, торопишься? — добавляет она.
И поскольку при этом она продолжает невозмутимо мыть посуду, все становится просто смешным.
Франко смотрит, как она снует между мойкой и шкафчиком для посуды: вот сейчас ее нетрудно схватить за плечи. Ее руки в резиновых перчатках погружены в мыльную воду, от неожиданности она растеряется и будет в его власти.
