Марианна Баконина - Девять граммов пластита
Лизавета решила, что ничего не потеряет, если прочитает начальникам небольшую лекцию.
– Как вам должно быть известно, наше здравоохранение находится в критическом состоянии. Социалистическая бесплатная медицина умерла. Ее должна была заменить медицина страховая. Но к денежному делу присосались пиявки, тратившие перечисляемые средства, – Лизавета кашлянула, – скажем так, нерационально.
На Ярослава политинформация не подействовала. За четверть века на студии он выслушал миллион лекций. И за советскую власть и против нее.
– Послушай, там ситуация по-настоящему сложная. Я не думаю, что нам стоит вмешиваться.
– А мы и не вмешиваемся. Мы только отражаем происходящее. Счетная палата…
– Не приплетай Счетную палату! У нее своя задача. И здравоохранение тут ни при чем! Только сейчас назначен новый председатель комитета. Начинаются преобразования. Их работе не стоит мешать. – Ярослав тонко улыбнулся. Борюсик в очередной раз многозначительно кивнул. Лизавета тоже улыбнулась в ответ:
– А мы и не мешаем. Мы хотим помочь.
– Вот помогать как раз и не следует. И вообще, неужели вам не о чем снимать сюжеты? – Это был вопрос «ниже пояса». Ярослав давал понять, что дальнейшие споры бессмысленны.
– Тем много, но здравоохранение одна из самых…
– Тогда пока и снимай другие самые!
– Вот, например, сегодня. – Борюсик поддержал генерального продюсера. – Ты что-то там снимала про терроризм. Тоже важная тема…
Лизавета чуть не застонала от ужаса и отчаяния. Человек работает начальником информации. Она стажировалась в США, Дании, Германии, Великобритании, наконец. Общалась с разноязыкими главными редакторами газет и шеф-редакторами телестудий. Попадались всякие. Педанты, политиканы, пьяницы. Но ни один не мог позволить себе роскошь заявить в конце дня: «Тут у нас что-то про терроризм», – когда речь шла о новости номер один.
Что же у них происходит, в конце-то концов?
С утра Лана Верейская мучается, как бы сюжетом о ядовитом хлебе не вызвать в городе панику, и выдергивает из постели Лизавету, у которой выходной. Лизавета пускается во все тяжкие, разыгрывает специально для полковников круглую дурочку, лишь бы заполучить плохонький, но оригинальный синхрон, копается полдня в архивах, почти опаздывает на свидание, а глубокоуважаемое начальство мямлит «что-то там про терроризм».
Иногда Лизавете казалось, что подведомственную ему программу Борюсик вообще не смотрит. А за сюжетами следит исключительно «по звонкам». Будь то звонки из соседнего корпуса, от руководства компании или из других контор и учреждений. Что можно объяснить этим людям? Лучше ничего и не объяснять.
– Да, про терроризм тоже важно…
– И репортаж про обязательное страхование можно сделать…
– Да, можно… – Лизавета решила поработать нимфой Эхо.
– Но надо как следует подготовиться. А пока не стоит…
– Пока не стоит…
Что ж, если они хотят затянуть у нее на шее петлю запретов, пусть затягивают. Ничего не попишешь. К тому же в ближайшее время у них должен пойти репортаж про гемодиализ, а обязательное медицинское страхование – тема, судя по всему, вечная. Может подождать.
– Вот и хорошо, – удовлетворенно хмыкнул Ярослав. – Договорились.
Он тут же включил свою ненаглядную трубку цвета бордо. Творение фирмы «Бенефон» откликнулось веселым трезвоном, и Ярослав погрузился в переговоры.
«Даже телефон отключал, очень задела его медицинская темка», – отметила про себя Лизавета.
– Значит, про страхование пока не планируйте, – решил вставить руководящее словечко Борюсик.
Лизавета не стала объяснять главному, что планирование выпуска вообще не входит в сферу ее служебных обязанностей. Это работа ответственного выпускающего редактора. Как ведущий программы, она может придумать тему для корреспондента. Как корреспондент – выполнить задание редактора. Но планы – не по ее части.
– Про страхование ничего не будет. – Лизавета встала. – До свидания.
Начальники не стали ее задерживать. Когда Зорина вышла из кабинета Борюсика, на часах было четверть девятого. Из-за воспитательно-профилактической беседы она не только пропустила собственный репортаж, но и лишилась последней возможности успеть на свидание.
Если Бог решает кого-нибудь наказать, он подсовывает ему дурака начальника или сразу двух дураков – этот неутешительный вывод не помешал Лизавете быстро собраться, выскочить на Каменноостровский и поймать машину. Она опаздывала на сорок минут. «Будем считать, что это пустяк», – решила Лизавета. Во всяком случае, по меркам Интернета, в котором столько времени проводил Сергей Анатольевич Давыдов.
СУД СОЛОМОНА
Кирилл Айдаров просмотрел Лизаветин репортаж от начала до конца и даже пожалел, что не записал его на видео. Обскакать она его, конечно, не обскакала. После брифинга, организованного милицией, Кирилл пошел к Машеньке. Ее словоохотливая мама рассказала ему, как она утром пошла в «Тутти-Фрутти» за рогаликами к завтраку.
– Очередь была небольшая. У них, знаете ли, всегда около десяти очень свежая выпечка. – Оксана Максимовна придвинула блюдечко с вареньем поближе к гостю. – Вы попробуйте, попробуйте. Я сама делала это крыжовенное желе.
Кирилл с удовольствием положил себе и крыжовенного. Вишневое и клубничное он уже попробовал. Журналист Айдаров был сладкоежкой и сибаритом. Причем нисколько этого не стеснялся. Он откровенно наслаждался уютом Машенькиной квартиры и чаепитием, устроенным ее мамой.
Графинчик с самодельной наливкой на столе, крохотные рюмочки, красивый сервиз, печенье в сухарнице, льняные салфетки. Все как в лучших домах Филадельфии и Лондона.
Мама его подружки, черноглазая, пухленькая, с ямочками на щеках, была воплощением семейственности и безмятежности. Кирилл и за Машенькой стал серьезно ухаживать только тогда, когда познакомился с Оксаной Максимовной. Сама девочка, худая и капризная, носившая коротенькие юбчонки и мечтавшая стать не то Комиссаржевской, не то Мишель Пфайфер, казалась совсем другой. Но Кирилл свято верил в народную мудрость, которая гласила: «Хочешь узнать, какой станет твоя суженая через двадцать лет, взгляни на будущую тещу».
Оксана Максимовна была хранительницей домашнего очага. Папа – академик, ученый-физик – вечно торчал на работе или трудился в домашнем кабинете. А вот красивый, хлебосольный дом, всегда пирожки, торты, всегда жаркое, всегда чистота, простор и порядок – это была мама.
Именно такой дом хотел бы иметь Кирилл Айдаров. Ему в этом году исполнилось тридцать три. И он твердо решил жениться. Отчасти потому, что пора становиться солидным. Отчасти потому, что три месяца назад, когда он сидел на собственном, устроенном по-холостяцки в «Интерпосте» дне рождения, его охватила невыразимая тоска.
Застеленный газетой стол, небрежные и неизбежные бутерброды с полукопченой колбасой, шумные, бестолковые тосты, повизгиванье девиц. Как все это ему нравилось пять лет назад! А теперь он чувствовал себя чужим на этом празднике своей персональной жизни. Хотелось комфорта, хотелось ежедневно менять рубашки, хотелось, чтобы кофе подавали в кабинет, и непременно на изящном подносе. Некстати вспомнилась древняя студенческая песенка:
Мне сегодня ровно тридцать два.
У меня лысеет голова, зубы начинают выпадать,
На меня с укором смотрит мать…
Ему уже тридцать три. Зубы в полном порядке. За волосами он тщательно следит, носит аккуратный хвостик. Мать на него с укором не смотрит. Но жениться все равно хочется. Видно, сказывается татарская кровь – сидеть в плюшевом халате, почесывать брюшко и тиранить супругу.
Вот он и зачастил к Машеньке. Оксана Максимовна явно поощряла его. Еще бы, хоть и с хвостиком, но серьезный человек. Профессия престижная, зарабатывает неплохо, не то что голодранцы из Театральной академии. Машенька же вдруг стала холодна. Но Кирилл не переживал. Он знал, что если чего-то хочет, то непременно добьется. Ведь стал же он, парень из Самары, почти столичным журналистом.
– Мы все ждали, когда вынесут рогалики, – продолжала рассказывать Оксана Максимовна. – Потом вдруг появились эти люди. Объявили, что булочная закрывается. А потом даже стали обходить окрестные дома. Представляете – хлеб отбирали. У Павловых из десятой квартиры изъяли буханку «Бородинского». Оказалось, он весь ядовитый какой-то. А такая славная выпечка была. Ни за что больше не буду там покупать!
Кирилл согласно кивнул и опрокинул в себя очередную рюмку вишневки.
– Очень вкусно!
– Это рецепт еще моей бабушки. Но, Кирилл, что же делается-то, а? Теперь и в булочную сходить страшно! Это как – диверсия или вредительство? – Машенькина мама очаровательно всплеснула руками.
– Скорее всего, террористический акт, – солидно произнес Кирилл.
– В булочной?! Кошмар! Жизнь стала кошмаром! Вернется Николай Николаевич, я ему непременно расскажу. – Кстати, еще одним доводом в пользу Машенькиной кандидатуры был тот факт, что в этой семье жена называла мужа по имени-отчеству.
